«В ночь на 9 мая 1945-го я взобралась на стол прямо в валенках». Искусствовед Мария Реформатская
«По Калужской дороге шел солдат хромоногий…»
Я помню войну. Все заботы, все тепло, все крошки, все редкие бутерброды доставались мне, я жила в облаке тепла и внимания, которое лишь усиливалось лихолетьем войны.
В детстве много болела, была слабым ребенком, поскольку родилась раньше срока. Меня преследовали всякие инфекции, и даже случился повторный дифтерит. Родители просто были в ужасе. <…> Меня повезли в Морозовскую больницу, где работал прекрасный знакомый врач Михаил Александрович Скворцов, и не кем-нибудь, а патологоанатомом (смеется). Но это был очень большой авторитет, и он сказал, что он берет мое лечение под свою ответственность.
Меня везли на машине, и по пути кто-то спросил: «Где мы, далеко еще до Морозовской?» В ответ прозвучало: «Едем по Калужской». Вдруг, очнувшись от своего болезненного забытья, я спела песенку: «По Калужской дороге шел солдат хромоногой, отправлялся в далекий поход. Он зашел в ресторанчик, опрокинул стаканчик, помянул девятнадцатый год». Тут все поняли, что кризис миновал и есть надежда на исцеление.
Бомбоубежище в подвале
Бомбежки я помню хорошо. На Арбате уже были разрушения, бомбы попадали и в Вахтанговский театр, и в знаменитый Гагаринский особняк на Садовой, где была когда-то Книжная палата. Это были заметные удары и потери. Нам предписали явиться в бомбоубежище, которое ассоциировалось у меня со словами «общежитие», «убежество», «убожество».
Помню первое наше «убежество» — платформу метро «Смоленская». Мы спустились и увидали на расстеленных одеялах множество людей.
Страшное зрелище, как лепрозории с картин Гойи. Родители поняли, что я на следующий же день подцеплю инфекцию.
Во время бомбежек мы стали спускаться в подвальный этаж нашего дома, который был заселен несколькими семьями, и пережидали воздушную тревогу на сундуках в коридоре. Там же висело радио, чтобы все жильцы слышали сообщение. И я говорила, обращаясь к этой черной тарелке: «Дядя милый, дорогой, дай скорее нам отбой и техничную ошибку!» Чтобы тревога была ложной, чтобы вернуться в мою кроватку.
«Это было чудо, что нас не задело»
Еще, кстати, из ранних военных впечатлений — бомбежки на нашей даче в Салтыковке. Мои родители сочли, что самое разумное — это забрать меня из дома, в который может попасть снаряд, и перенести под ветки ели.
Там не было никакой загородки, никакого укрытия, и когда папа с мамой позже обошли участок, они увидели множество осколков.
Это было чудо, что нас не задело, тем более что чуть подальше отчаянно долбили по болоту полей орошения, думая, что это какие-то склады.
Дым поднимался до небес, и запах стоял потом несколько дней.
Ох, как мне не нравилось, когда меня вынимали из кровати и куда-то тащили! Я изо всех сил цеплялась за сетку. Кроватки тогда были не с деревянными переборками, как сейчас, а сетчатые, — похожая потом была у нашего сына Петьки.
День Победы
И, конечно, День Победы. Это было замечательно. С 8-го на 9-е все встали, разбудили и меня. У меня не было другой обуви, кроме валенок, и я прямо в этих валенках и в ночной рубашке взобралась на стол и стала кричать: «Сейчас мы сыграем важносообщенский музычный танц!»
Потом собрали по крохам у кого что было и отметили Победу. Мне было шесть лет.