От автора: Это фрагменты переписки с другом. Я вовсе не думал их публиковать. Можно было бы перевести их в другой формат, но пускай так и останутся – «Письмами брату».
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Ты помнишь, брат, как я рассказывал тебе о том, как жил по Братолюбию. Придет иерей и говорит: нарисуй мне Церковь. Этот нарисуй тянется полгода: фасады, планы, разрезы, расчеты и все свободное время за полгода у чертежного станка. Яблоня цветет – ты дома, в озере народ плещется – ты дома, с горки отец с дочкой на санках мчатся, а ты сидишь и рисуешь Храм. Придет за работой иерей и говорит:
– Сколько стоит?
А в руке держит пакет с коробкой конфет. Ты ему скажешь:
– Работа стоит десять тыщ долларов.
А у него глаза сразу станут квадратные.
– Но хочу я с вами, батюшка, рассчитаться по Добротолюбию: вот, проект стоит столько-то, а уж вы сколько дадите. Пусть будет по совести.
И ни разу никто ничего не дал. Мало того – вся бесплатная работа пошла в корзину. ВСЯ!
Вчера делал я обмеры мирского объекта и встретил певчего из Николо-Ямского храма. Михаил большой, добродушный и Храм и службу любит. Именно любит. Здоровается по-монашески – не за руку, а за локоть. Так мурманские мореманы краба дают. Стало весело – нашего монастырского встретил. А тут навстречу отец Игорь – настоятель Царственного Храма:
– Пошли алтарь смотреть! Расписал Вася Чугунов.
Вася Чугунов — Божий человек. Промышляет художеством в Питере, а в Рязань приедет — и почти даром распишет храм. И легко так пишет, тонко. Упали в землю, вошли в святыню. И после грязной улицы как загромыхают краски: красные, золотые, травяные и голубые, розовые,и серебряные. Херувимы и Серафимы, все угодники Божии! Какой вихрь на сердце от вашей красоты. Огромный Лик Матери Божией, вот он рядом — радостно и страшно. Смотрит.
– Молодец Чугунов, — говорит батюшка. Лучше него никто в Рязани не пишет.
Точно. Много народа мажет холсты краской. Работают, в окно глядят на грязный город, вина пьют, музыку слушают: Дед-кэн-денс (Мертвые могут плясать) или Аризона-Дрим, или арию швейной машинки, влюбленной в инструментальный ящик. Потом поедут в Париж, Мюнстер или в Каркасон толерантность на холсте продавать.
Бабы в лотосах, люди-деревья, фазаны с виолами, Ночь над городом, пустые бутылки на столе, птицы с человечьими глазами. В Париже Птица с человечьим лицом за три тыщи пойдет. И на всех холстах одно: взор Птицы леденит, и тонко щемит сердце, и пронзает душу стальная мелодия нездешней тоски.
Не так у Чугунова
Не так у Чугунова. Спокойные лики, сильные души взглядом говорят: не бойсь! Не так у Чугунова. Пройдет сто священников, и все скажут: молодец Чугунов! Дайте телефон, пусть и мне храм распишет. Тыща мужиков и тыща женщин скажут: молодец, Чугунов, спасибо тебе. Кто знаком с ним — тому большая честь. И все скажут: есть еще на свете Божии люди, можно еще жить и можно ещё терпеть! А написал бы ты нам, Чугунов, преподобного Серафима в Пасхальной радости, а то пишут его грозным и на черном фоне.
В субботу храм заложили в десантном училище. Курсанты сняли шапки. Стоят на морозе без шапок. Мороз лица жжет, но никто не дрогнул, все тянутся, смотрят на спину Владыке. Сердце в каждом шевелится – чудо рядом.
Раз военные Крест поставили, значит все серьезно – надо и мне приниматься за работу. Одному не сделать. Инженер нужен. Свод рассчитает, фундаменты нарисует, узлы и детали выдаст на стройку. Его работа – это труд и любовь. А моя легче — просто любовь.
У меня в товарищах два инженера. В возрасте, с опытом, как говорится, старой закалки. Пока один храм тянет, другой прохлаждается и силу нагуливает. Один надорвется, другой заступает. Им храмы не заказывают, а архитектору. И для них заказ всегда как снег на голову. А уж они радуются, уж у них глаза тут же разгорятся.
— А что, Николай Васильевич, показакуем? Полно тебе прохлаждаться. Забайбаковал, наверное? А? Храм сробим?
— Храм!!! Давно пора такой славной работе.
— Денег мало. Вдвоем справимся?
— А разве не справимся?
— А работы много? А быстро надо? А экспертизу пройдем? Ты пойми, Николай Васильевич, это как ребенка на руки взять: во все ты сам должен войти, обо всем позаботься, потому что никого кроме нас батюшки и военных не будет. Что военные с батюшкой? Помощь любая, а смысл и вся забота наша. Не сробеешь?
— Не сробею.
— Брат, ты мой любезный, вот и хорошо! С Богом.
— С Богом!
Яблоня цветет – ты дома, в озере народ плещется – ты дома, с горки отец с дочкой на санках мчатся, а ты сидишь и рисуешь Храм, потому что нет ничего слаще, как работать Тебе, Господи!
Тяжко есть бремя Адамлево.
КК
Читайте также:
