Важно избегать диктаторства и панибратства
– Отец Максим, с детства ли у Вас возникло желание стать священнослужителем? – Нет. Я рос в атеистической среде, и мои родители были совершенно вне Церкви. В нашей семье не было религиозных традиций даже на уровне бытовых обрядов – например, путешествия на Пасху на кладбище, освящения вербы и т.д., – поэтому можно сказать, что я в детстве ничего не знал о Боге и Церкви или знал только извращенно. И период внутренних исканий веры совпал с отрочеством: я крестился в 15 лет – это был сознательный шаг молодого человека и, собственно, с этого момента началось мое внутреннее воцерковление.
– Были ли какие-нибудь серьезные проблемы с руководством учебного заведения из-за Вашей веры? – Хотя я учился в советское время, скажем так – позднебрежневское, каких-то крупных конфликтов в школе, потом в Университете не было. Существовали определенного рода правила, которые нужно было соблюдать. Конечно, окружающие нас партийцы, комсомольцы знали о моих убеждениях или об убеждениях моих друзей, но соблюдение этих правил приводило к тому, что нас не трогали, и мы могли держаться внутренней церковной жизни.
– В юношестве Вы, наверное, не предполагали стать священнослужителем? – Нет, как раз по молодости лет, вскоре после крещения я с неофитским жаром, с большим внутренним стремлением желал принять священный сан. Хотя, конечно, вспоминая те годы, я отчетливо вижу, что все это в немалой степени было связано с тщеславием, с внешней привлекательной стороной священнослужения. Мне хотелось по окончании школы, потрудившись два года, желательно около церкви, пойти пострадать в армию, испытать себя, и, вернувшись из армии, поступать в Духовную семинарию с тем, чтобы потом стать священнослужителем. Благодарю Бога за то, что Он через моего духовного отца уберег от этого пути, который мог бы оказаться очень опасным, непосильным для меня. Батюшка прямо указал мне на необходимость подготовки к поступлению в вуз. Исходя из того, что для Церкви нужны образованные люди. Он говорил, что если Господь приведет, то послужишь Церкви Божией с высшим светским образованием, ведь это сейчас очень важно для священника. Я в то время этого не понимал, внутренне обижался, думал, что невозможно еще 5 лет терпеть эту советскую действительность, все эти комсомолы, но ослушаться все же не решался. Надеясь скорей провалиться, чем поступить, стал готовиться в Московский университет. Ну и как это бывает, по благословению поступил в Университет, учился в нем 5 лет и только после этого пришел в Духовную школу.
– Наверняка, в Университете были дисциплины, отвечающие потребностям коммунистического строя, и, может быть, у Вас возникали серьезные проблемы в связи с этим? – Когда я учился в Университете, действительно, преподавались, так называемые, общественные науки: история КПСС, политэкономия и самая непонятная дисциплина – научный коммунизм (никто, включая преподавателей, не знал, что это такое). Сложности иной раз могли возникнуть, но, в принципе, их можно было избежать, рассказывая ту или иную дисциплину от третьего лица. Но преподаватели, которые были приверженцами коммунистической партии, требовали не холодного, хотя бы даже и точного изложения, а некоторого личного участия, заинтересованности. Важно было не выдать своих внутренних убеждений даже каким-нибудь маленьким знаком. Помню, на экзамене по научному атеизму на дополнительный вопрос о том, какова степень иерархии в Русской Православной Церкви, я не отвечал сразу, делая вид плохо осведомленного по этому вопросу человека. Здесь нельзя было показывать четких, уверенных знаний. На другом экзамене вдруг назвал Варшавский договор Варшавским блоком. Глаза преподавателя вдруг стали жесткими, улыбка пропала с его лица, и он стал спрашивать: какой блок, какой блок? Такие невольные оговорки, безусловно, могли подвести, но Господь уберег.
– Помогает ли Вам в жизни университетское образование? – Как преподавателю Духовной академии, конечно же, помогает. Где бы я еще научился древним языкам, навыкам перевода, методологии занятий: работе с учебниками, источниками – все это филфак давал и сейчас, думаю, дает вполне достойно. Если же говорить о священнослужении (а я был рукоположен в 92 году), то в наш Домовый университетский храм приходят люди, по большей части, образованные, интеллигентные, которым, конечно, поначалу бывает проще, когда они знают, что священник – тоже из Университета, может говорить с ними на одном языке. Правда, нужно оговориться: чем дольше человек живет в Церкви, тем лучше он понимает, что светская образованность не является непременным условием, тем более синонимом, духовной жизни. Не следует забывать и предупреждение апостола Павла, что любовь назидает, а знание надмевает. (1 Кор. 8,1).
– Кого из университетских преподавателей Вы могли бы вспомнить с благодарностью? – Полагается начинать с усопших, кому мы возглашаем “Вечную память”, о ком говорит апостол Павел: “Поминайте наставников ваших и, взирая на конец их жизни, подражайте вере их” (Евр. 13,7). Сразу вспоминается светлый образ Андрея Чеславовича Козаржевского, заведующего кафедрой древних языков истфака – он был известен всем гуманитариям. У нас же, классиков, Козаржевский читал по языку Нового Завета редкий спецкурс, который для конспирации назывался курсом “по языку койне” – этот малопонятный термин не вызывал лишних подозрений. Андрей Чеславович являл собою образец настоящего воцерковленного интеллигента. Он не кричал о своих убеждениях, но всей своей жизнью, работой, отношением к людям свидетельствовал о том, каким должен быть православный ученый.
Конечно же, вспоминается и недавно преставившийся профессор Олег Сергеевич Широков, у которого я имел возможность – фантастическую по тем временам – в течение трех лет писать курсовые работы опять же по языку Нового Завета. Интересно, что он одобрял эти занятия и терпел написание слова “Бог” с большой буквы.
Также я благодарен ныне здравствующей заведующей кафедрой классической филологии Азе Алибековне Тахо-Годи, за спиной которой – некой тенью, как Орфей за Эвридикой – стоял образ Алексея Федоровича Лосева и всей дивной философско-богословской традиции, которая с Лосевым связана. Это и нынешний директор Греко-латинской гимназии Юрий Анатольевич Шичалин, который своим непринужденным и исключительно высоким уровнем преподавания греческой философии, прежде всего, философии платонизма, привил нам, наконец, ту самую “любовь к мудрости”.
– Чем был для Вас филологический факультет? – В наше время филологический факультет был неким оазисом: если не свободы и веротерпимости, то, по крайней мере, неидеологизированности в образовании, академичности. Здесь можно было рассуждать о серьезных вещах, не насыщая речь марксистскими штампами. Язык – это один из величайших даров Божиих человеческому роду. И само прикосновение к изучению языка, как впрочем, и других феноменов мировой культуры, невольно углубляло нашу веру. Что касается собственно классической филологии, то это была такая специальность, обучаясь которой ты или сразу уйдешь после первого курса, или же приучишься, наконец, работать по 14 – 16 часов в сутки. Потому что изучение одновременно двух древних и двух новых языков, наряду с массой других предметов – если ты не сверхталантлив – достигается только многочасовыми усердными штудиями. Вот этому навыку постоянной работы, а также привычке, что отдыхать полагается редко и немного, – за это я филфаку и классической филологии бесконечно благодарен. И сейчас это очень помогает.
– А где Вы получили дополнительное образование, чтобы стать священнослужителем? – По окончании филфака сразу, в силу того, что на светскую работу меня не взяли, я пошел в Московскую Духовную академию и семинарию, и по благословению тогдашнего ректора, архиепископа Александра, был зачислен сразу в преподаватели с правом сдавать экзамены экстерном. Я начал преподавать новые языки, потом древние и одновременно с этим сдавал экзамены за курс Духовной семинарии и академии. На изучение дисциплин в этих двух учебных заведениях, наверное, ушло 5 лет. Мне пришлось преподавать и учиться одновременно.
– В каких храмах Вы служили до того, как стали настоятелем храма св. мученицы Татианы? – Ну, их немного. Первые недели я служил дьяконом в Покровском храме. Затем был дьяконом, позже священником в храме Живоначальной Троицы, и оттуда меня назначили в храм св. мученицы Татианы (он тогда был еще в распоряжении студенческого театра). Около года я находил приходское служение в тогда только восстанавливаемом Казанском соборе на Красной площади. И этот период я считаю особенно полезным для себя. Опыт, приобретенный в таком месте, как Казанский собор, очень важен для священника.
– Как помогала Вам молодежь в отвоевании храма св. мученицы Татианы? – Вокруг идеи восстановления храма св. мученицы Татианы собрались люди, может быть, не в очень большом количестве, но по крайней мере, очень преданные этому делу. Среди них было много студентов филфака, истфака МГУ, других университетов. Они прошли через все начальные трудности возрождения храма, через непонимание окружающих, через ту клевету, которая обрушилась на нашу общину в средствах массовой информации. Ребята присутствовали на тех молебнах, которые мы служили на улице, собирали в Университете подписи за возрождение храма. Эти люди понесли колоссальные труды по расчистке всех тех завалов, которые оставили прежние владельцы этого здания.
– Что, по Вашему мнению, сегодня должно быть главным в деятельности священника, тем более в Университетском храме? – На первом месте в деятельности каждого священника должна быть, прежде всего, молитва. Можно создавать благие предприятия, воскресные школы, развивать активную деятельность – но если за всем этим не стоит молитвы – все это будет пустое. Какие бы прекрасные начинания по видимости не образовывались… Ну, а во-вторых, – и это уже связано со спецификой нашего храма – должно быть сугубое внимание к людям невоцерковленным, впервые приходящим в Церковь, даже, может быть, случайно в нее зашедшим. Конечно, хотелось бы создать такую духовную и практическую атмосферу в храме, чтобы новоприходящий не чувствовал себя, как нередко бывает, пробкой в бочке, которая выталкивается находящимся в ней напитком – мол, выйди скорее и не мешай нам. Особенно важно, чтобы любой, даже случайно зашедший человек не только в слове, но и по косому взгляду не почувствовал бы, что его здесь не ждут, не рады.
– Чем еще выделяется жизнь Университетской церкви? – Помимо главного – богослужебной жизни, конечно, мы стараемся проводить в стенах Московского университета различные образовательные и культурные мероприятия. Например, мы устраиваем на журфаке МГУ так называемые “Татьянинские вечера”, посвященные острым проблемам современной культурной и общественной жизни. Нельзя забывать и о миссионерской задаче Университетской домовой церкви. И тут, мне кажется, главную роль должны играть не священники, а сами прихожане храма – студенты и преподаватели. Они могут свидетельствовать о Православии просто собственным примером христианской жизни, сочетанием веры с профессиональными знаниями и деятельностью. В этом смысле, определенным примером может служить студенческая православная газета “Татьянин День” – это своего рода опыт откровенного разговора со своими, только еще подходящими к церковной ограде, сверстниками.
– Из кого, в основном, состоит община? Туда могут приходить студенты только МГУ? – Сразу скажу, что пускают к нам не по пропускам. Община состоит, в основном, из молодых людей. По моим представлениям, большинство стоящих в воскресение или в праздник на богослужении – люди до 30-35 лет. Конечно, они не только из Университета – это и студенты других московских вузов и просто люди, которым этот храм чем-то приглянулся. Конечно, много Татьян – большинство из них либо учат, либо учатся в Московском университете.
