Ведомому Богу. От Зарины к Катерине

протоиерею
Аркадию Шатову
с благодарностью за все-все

со слов Катерины Абдулгалеевой

От бабушки мой “революционный поступок” отец предложил временно скрыть – и я с ним полностью согласилась: зачем возмущать спокойствие старого больного человека? Пусть идет все своим чередом: будет, как будет.

В конце июня к нам в гости приехала моя двоюродная сестра Рушания (я называла ее просто Рушаной) и узнала, что в мае этого года я стала Катей.

С великим трудом приняв эту новость, Рушана отвезла ее бабушке.

Когда мы созванивались с сестрой, она рассказала, что бабушка очень расстроена, и говорить со мной пока не хочет.

— Наверное, называла меня предательницей. Или что-то вроде “С волками жить – по-волчьи выть”? – спросила тогда я. В ответ Рушана обиделась.

— Ты очень плохого мнения о бабушке. Она тебя по-прежнему, конечно, очень любит и считает, что ты ни в чем не виновата, просто попала под чье-то влияние, и рядом ни оказалось человека, который мог бы тебе помочь… а ты же с детства была с… обостренным чувством веры…

— Бабушка отчасти права, — отозвалась я. – Я действительно с детства была “ищущей”, религиозной… И насчет влияния тоже права. Я попала под влияние Бога, если можно так сказать. Он меня позвал, и я вдруг Его нашла – просто пришло время.

— Ты нашла чужого Бога, — тихо проговорила Рушана. – Ты отказалась от своей родной веры.

…Я промолчала. Это надо было проглотить, хотя было очень нелегко. В приезд сестры мы не говорили о моем Крещении, избегали этой темы, а теперь, как и следовало ожидать, она предстала перед нами со всей неотвратимостью.

Я не собиралась спорить, чего-то доказывать, аргументировать, объяснять — все это незачем было делать. Есть в жизни такие моменты, когда не надо говорить, потому что слова, какие-то доводы, до невыносимости бессильны и пусты и каждый останется при своем мнении. Есть моменты, которые можно только почувствовать, ощутить, уловить, они выше любых слов.

Рушана тоже замолчала, я услышала, что она плачет.

— Не надо, ну, пожалуйста, не надо. Я тебя очень люблю. И мы ведь все равно… дружим и вместе.

— Да, это так… просто вспомнила… так, мелочь.

— Чего ты вспомнила, Рушана?

— У нас очень красивую мечеть построили… Ну, ты знаешь, наверное… Кул Шариф.

— Когда я приеду в гости, обязательно сходим с тобой ее посмотреть! Хорошо?

— Да, Зарина, сходим… Ну, успехов! Целую тебя. Бабушке пока не звони… И не переживай, ты же знаешь нашу бабушку. Она тебя, конечно, простит. Ну, до свидания!

— Звони!

…Папа отнесся к моему решению стать православной христианкой с сочувствием. И это не удивило меня: папа всегда относился ко мне с большим пониманием и любовью, чем все остальные члены семьи. Он ценил мою свободу, уважал мой выбор.

— Ну что ж, раз ты это выбрала, раз тебе это близко – наверное, я не должен препятствовать, — заметил он со своей мягкой улыбкой, и мы обнялись.

— Все равно ты останешься моей дочкой Зариной, кем бы ты ни стала – православной, католичкой или буддисткой.

— Такого папы как у меня, больше нет ни у кого! – рассмеялась я, целуя кудрявые, седые волосы отца.
Мама пошумела больше от необычности происходящего – в нашей семье, среди нашей родни это был первый случай перехода в другую веру.

Я назвала дату своего предстоящего Крещения – родители не захотели прийти в этот день в храм, и я была очень рада этому.

Мы понимали друг друга без слов, так бывает в очень дружной, любящей семье. Мне кажется, они не захотели мне мешать – даже не мешать, а просто напоминать о себе в такую минуту. Ведь тогда, на Крещенье, в храме существовала только я – Зарина-Катерина и Христос, и буквально считанные секунды мне был никто не нужен – и ничто не нужно: даже, наверное, кислород.

Это были свет и радость – настоящее чудо, и мне казалось, что я чуть-чуть, совсем капельку, причастна к тому, что чувствовал князь Владимир, когда крестился, и великомученица Катерина и Варвара и другие святые, крестившиеся в зрелом возрасте.

***

С детства я отличалась религиозностью – бабушка правильно это заметила в разговоре с Рушаной.

Бабушка моя была ревностной мусульманкой, чего никак нельзя было сказать о моих родителях. В мечеть отец заходил только по большим праздникам; родители не молились, не постились, и Коран, подаренный бабушкой, в конце концов куда-то исчез из нашей квартиры.

До девяти лет я жила в Казани, и воспитанием моим, преимущественно, занималась бабушка. Строгая, но любящая, честная и добрая, она сделала для меня очень многое (внучек у нее было всего две: я и Рушана), и поэтому, когда я всерьез задумалась о крещении, то первым делом пришла на ум мысль: бабушка очень расстроится.

Моя бабушка, как и полагается настоящей женщине, воспитанной в традициях ислама, исправно держала уразу (пост), творила намаз 5 раз в день и очень переживала из-за сына (моего отца), который относился к вере довольно равнодушно.
Бабушка учила меня молитвам, они казались мне особенно чудесными, волшебными, как ключи к двери, которая ведет в мир новый, загадочный, неизведанный. И в этом мире любили и знали меня – маленькую Зарину, я была там почти “своей”, не чужой, — к этой мысли приучила меня бабушка. И до сих пор еще в тайниках моей памяти изредка всколыхнется и прошуршит осенним листиком непонятная, бабушкина (но от того и близкая!) молитва “Бисмилла и рахман и рахим”.

И мне казалось с детства, что что-то магическое, тайное, открытое только для меня, было за расписанными арабской вязью стенами мечетей.

И на всю жизнь мне запомнился случай из моего детства: я вернулась из школы, где на уроке труда мы мастерили хорошеньких куколок из мулине. У меня получилась особенно красивая кукла в малиновом платье, с раскинутыми в стороны желтыми руками. Я повесила куколку на шею и отправилась домой.

У бабушки (она жила тогда с нами) мой вид вызвал жуткое негодование.

— Это что такое, Зарина? Это что ты себе на шею повесила?

— Абика (бабушка), это кукла. Из школы… мы… делали…

— Я тебе покажу куклу! Это крест, а не кукла! (у моей поделки руки были раскинуты в виде креста). – Снимай немедленно!

Бабушка отобрала куклу, выдернула желтенькие руки и, только увидев мои слезы, принялась утешать.

— Сделаю тебе куклу еще лучше. Красавицу из красавиц. А кресты на себя нельзя вешать, Зарочка. Ты мусульманка. Повтори.

— Я – мусульманка, — сквозь слезы пролепетала я, и бабушка уже ласково гладила меня по голове и сажала за стол обедать и называла нежно “кызым”, т.е. “моя дочь”.

В третий класс я пошла уже в Москве. Были разные трудности дома, и даже на меня, ребенка, частично ложился их груз. И почему-то именно в этот момент я совсем отошла от веры – не было рядом мудрой бабушки, были родители, у которых была только я и больше никого. Я как-то рано ощутила свою “нужность” им и стала очень “приземленной, привязанной к конкретным моментам” – вся “волшебность”, всё магическое быстро исчезло из моей жизни.

Мимо мечетей я проходила довольно равнодушно – быть может, оттого, что они были “московские”, не родные…

***
Не могу точно вспомнить в какой момент у меня появился интерес к православию. Быть может, он возник во мне с той поры, когда мы переехали в Москву? Или после того, как я поплакала над легким, причудливо расписным, как изящная шкатулка, рассказом И.Бунина “Чистый понедельник” или когда дрожа читала “Братья Карамазовы” Достоевского? Или когда впервые в жизни попала вместе с одноклассниками на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру и прочитала на одном из храмов надпись, поразившую меня до оцепенения – “Ведомому Богу”.

…Сбылась моя мечта беспокойной, ищущей юности: я стала студенткой МГУ.

После того, как мы с новоиспеченной подругой увидели себя в списках поступивших, она в радостной истерике потащила меня в храм мчц.Татианы при МГУ – “ставить свечки”.

— Зачем ставить? – не поняла я.

— Ну, как, в благодарность. Мы же поступили! – по пути объясняла Лена.

— Ты верующая, православная? – обрадовалась я. – Как давно мне хотелось поговорить с какой-нибудь сверстницей о православной вере!

— Не важно! – отмахнулась подруга. – Главное – что мы поступили. А свечки поставить надо. Так надо, понимаешь, Зарин?

Я ничего не понимала. Что значит “так надо”? Как-то, я одна робко переступила порог Татьянинского храма и попросила в книжной лавке книгу о православной вере.

— Ну какую вам книгу предложить, девушка? Их очень много – о православной вере. Вот ответы на вопросы, священник отвечает, это вот издание больше для детей подходит, а это для людей воцерковленных… А вы, может, православную энциклопедию купите?

— Не знаю, как скажете, — я пожала плечами.

Продавщица пытливо посмотрела на меня.

— А Библия у вас дома есть?

Я отрицательно покачала головой.

— Ну вот, с Библии и надо начинать. С Евангелия. Вот вам Евангелие, отдельно Новый Завет, а потом докупите, если что…

…Дома я стала листать небольшую книгу с православным крестом на обложке. Как-то ненавязчиво вспомнилась бабушка – и мне стало чего-то стыдно, словно я совершала что-то плохое, недозволенное. Я отложила Евангелие на время, а потом все-таки прочитала его от начала и до конца – просто как главную христианскую книгу. Первое впечатление – я была просто очарована, заворожена, если так можно сказать. До чего же Евангелие было добрым, ласковым, теплым, каким-то прощающим, дающим надежду на что-то опять же доброе, светлое. Прочитав его впервые, я не поняла почти ничего, кроме, разве что, описания жизни Христа, но как много мне запомнилось непонятных изречений!

Я ходила, прислушиваясь к себе, и, повторяя в уме эти величественные изречения, и мне казалось, что звучит внутри меня особенная музыка – музыка Евангелия.

А потом была сессия и обычная студенческая суета, размеренные трудовые будни и яркие праздники, и больше Евангелие я не читала: все как-то не случалось. Иногда я вспоминала об этой книге, но почитать – глаза и руки не доходили. Я помню, что чаще других эпизодов из Евангелия в памяти всплывала гефсиманская молитва. В этот момент из жизни Христа мне казался почему-то наиболее сильным и печальным. Я не понимала, как Бог может испытывать чувство одиночества и скорби (разумеется, в то время я понятия не имела, что Христос был Бог и человек) и это реальное ощущение оставленности и брошенности вызывало у меня глубокое сочувствие к Спасителю. Как мне было жаль Его! Христос – совсем один в темном притихшем Гефсиманском саду, слабо освещенным луной, апостолы мирно спят, а Ему предстоит столько всего пройти; Его ждет позорное распятие – и в такие минуты Он всеми оставлен!

Этот евангельский эпизод крепко впечатался в мое сердце и память, и мое первое познание “христианского Бога” было именно таким – сопереживание бедному, одинокому, всепрощающему Христу.

***
…Летом я с подругами отправилась отдыхать на Кавказ, в Мацесту всего на 10 дней. Планы у нас с Ритой и Леной были грандиозные – но сил и фантазии хватило только на то, чтобы валяться каждый день на пляже. От моря нас невозможно было оторвать.

И все-таки перед возвращением в Москву мы решили побывать на какой-нибудь экскурсии. Только сразу же возник вопрос: что посетить? Ведь вокруг было столько удивительных мест…
И все-таки мы сошлись на Абхазии: с ней у нас было связано веселое воспоминание.

Как-то вечером, возвращаясь с пляжа втроем, у перекрестка, где начинался рынок, мы увидели старика-грузина с большим завязанным мешком, стоявшим около его ног. В мешке что-то шевелилось.

— А что вы продаете? Что там, в мешке? – полюбопытствовала Рита. – Кот?

— Зачэм кот? Какой кот? Это наложниц я вэзу в горы, в Абхазыю, продать, — и дед добродушно рассмеялся.

— Наложниц в Абхазию? – повторила, недоумевая, Рита.
В это время в мешке захрюкали.

Мы расхохотались.

— Поросенок! Там у вас поросенок! – мы смеялись, как дети.
И поэтому, когда встал вопрос о том, на какую все-таки экскурсию отправиться, увидев на стенде турфирмы слово “Абхазия”, мы дружно рассмеялись, вспомнив поросенка в мешке, и решили ехать туда.

День выдался безумно жарким, казалось, что воздух застыл тягучим, горячим пластом. Одуревшие от жары туристы лезли прямо в одежде в Голубое горное озеро, фантастически красивое и ледяное, от воды которого моментально сводило ноги.

Как говорится, нам уже было “не до чего”. Двухминутное купание в море, в Гаграх, облегчения не приносило. Наконец, автобус остановился около Новоафонского монастыря – последнего пункта программы нашей экскурсии.

Надо было подниматься в гору. Туристы, мокрые, красные, с трудом передвигали ноги, брели к монастырю, вверх, в гробовом молчании – сил разговаривать не было.

Желания стоять в душном помещении, за свечами и записками возникло лишь у некоторых. Мы послушно ходили по монастырю за экскурсоводом, и у меня не возникало никаких ощущений, кроме отупляющей усталости.

Почему-то монастырь не произвел на меня особенного впечатления. Веселый полосатый снаружи, и величественно-мрачный, темный внутри. В сумраке огромного храма потрескивали свечи, выступали лики икон.

— А теперь можете полюбоваться архитектурой монастыря, у вас в запасе 30 минут. Встречаемся без 15 минут четыре у автобуса.

Рита с Леной упали на скамейку, обмахиваясь газетами, а я пошла бродить по храму.

Фрески, иконы в полумраке, неслышно снующие прислужницы в темно-синих халатиках и вдруг… Из темноты, в бликах горящих свечей, словно из длинного неосвещенного тоннеля ко мне навстречу вышел Христос.

Он стоял на коленях на сером камне, чуть разведя руки в стороны, и устремив взгляд вверх, на небо, словно разговаривал с кем-то и лицо Его было таким грустным, таким страдающим, молящим, что я застыла на месте; сердце болезненно заныло. Белое простенькое одеяние, серо-синяя накидка на плечах (или как это называлось раньше?) и позади Спасителя – деревья, уснувшие в тишине ночи и какие-то растения и совсем вдалеке – спящий, спокойный город Иерусалим. А небо – глубокое, темно-синее и очертания туманной, голубой чаши, среди тихих звезд… И в этой темноте и ночной тиши яркое, солнечное свечение вокруг головы Христа…

Я моментально узнала изображенный на иконе сюжет из Евангелия – оставленный всеми Христос в ночь перед Распятием в Гефсиманском саду.

— Как называется эта икона? – прошептала я, поймав за руку церковную уборщицу.

— Моление о Чаше, — она указала масляной рукой на желтые буквы, застывшие на темном небе иконы.

— А почему… Он молится Чаше? – не поняла я.

Женщина смотрела на меня ласково и спокойно. Ей было лет 35.

— Моление о Чаше, а не Чаше. Господь молился о чаше Своему Отцу, Богу-Отцу перед Распятием. Он знал все, что с Ним будет, и молился об этой Чаше страданий, которую Ему надлежало испить. Это была молитва об укреплении перед всеми испытаниями… Вот вы почитайте Евангелие…

— Я читала, — отозвалась я. – Спасибо Вам, огромное спасибо!
Я достала фотоаппарат и сквозь пелену слез несколько раз сфотографировала чудесную икону.

Мне не хотелось, чтобы меня видели Рита и Лена. Мне вообще не хотелось, чтобы меня кто-то видел, чтобы кто-то был рядом. Хотелось лишь одного – плакать здесь совсем одной рядом с камнем из Гефсимании, камнем, где стоит Христос, устремив печальный взгляд на небо.

— Зара, пошли! Уже время…

И все-таки я опоздала к автобусу, потому что бросилась в церковную лавку, в надежде купить икону “Моление о Чаше”. Такой иконы там не оказалось.

И возвратившись в Москву, я разыскивала эту икону во всех храмах и церковных лавках, понимая в то же время, что я ее не найду… Конечно, иконы “Моление о Чаше” я встречала, но написаны они были по-другому. А мне хотелось именно ту – какая была в бедном абхазском храме и я, наконец, рассталась со своей мечтой.

К моему большому огорчению фотография иконы не получилась – слишком темно было в этом храме.

…Время шло, и наступил тот день, когда я вошла в маленький храм, рядом с моим домом и обратилась к священнику с просьбой крестить меня.

Перед этим Таинством он просил меня походить на Литургию, и выучить смысл некоторых молитв.

Я стояла на Литургии и послушно, с полным сознанием своей правоты уходила после возгласа диакона “оглашенные, изыдите”.

Мне приятно было быть “оглашенной”, т.е. пока не крещенной, но готовящейся. Таинство ждало меня впереди.

— Вы выбрали имя, которое хотите принять во время крещения?– как-то раз неожиданно спросил меня о.Андрей.

— Нет, я не знала… что надо выбрать имя. Совсем любое?

О.Андрей принес мне церковный календарь.

— Какого числа вы родились?

И я узнала, что в день памяти моего рождения, 7 декабря, празднуется день памяти св. Великомученицы Екатерины. Больше вопрос о выборе имени не стоял.

Родители по-прежнему, конечно, называют меня Зариной, Зарочкой, Зарой, но когда к телефону просят “Катю”, они зовут меня. А это дается очень нелегко, я знаю.
Бабушка с трудом пережила мое крещение и, наверное, до сих пор не приняла его, да и никогда не примет, но, конечно, я навсегда останусь ее любимой внучкой, а она – моей дорогой бабушкой.

…В тот день, когда меня крестили – 7 декабря, в день рождения и день моего ангела выпал первый снег. В храм я вошла, когда рассерженная осень разметала повсюду остатки прелых листьев, а вышла, когда земля была уже присыпана снегом и хлопья все падали и падали – очень медленно и несмело.

Я шла в этой тишине и чистоте, до краев полная сознанием совершившегося таинства и так боялась потерять, разлить это ощущение тихого блаженства! Я поехала в музей Андрея Рублева , затем долго гуляла, а когда стемнело, зашла в первый попавшийся храм и мне повезло — там читался акафист великомученице Екатерине. Домой возвращаться так не хотелось…

Идя домой, я повторяла фразы, пытаясь их осмыслить и принять: “Я – православная! Я – теперь Катерина. Я – крещеная!”

И вдруг…

“А что, если я не права?!” – помимо моей воли внутри меня бухнула и придавила эта страшная мысль. “Я из мусульманской семьи, этническая татарка… Ни капли русской крови… Зарина Фаридовна Абдулгалеева… И вдруг – такое, изменить вере отцов…”

— Господи, помоги! Я верю, верю! Это все неправда — мои мысли, — я содрогнулась в беззвучной молитве к моему Богу, Богу, которого я знала, Богу христианскому, Гефсиманскому…
я почти бежала домой и специально пыталась думать только о предстоящей сессии. Неожиданно на мобильный позвонила мама и, узнав, что я рядом с нашим домом, попросила купить “суперклея” – “что-то там у нее сломалось”.

Я подбежала к киоску, когда он уже закрывался.

— Пожалуйста, мне только два суперклея, — умоляюще попросила я.

Пожилая продавщица молча вздохнула и кивнула. Она долго не могла найти мне сдачи 4 рубля.

— Да не надо мне, не ищите! Спасибо за клей! – и я повернулась, чтобы уйти.

Продавщица настойчиво позвала меня.

— Подождите. Мне чужие деньги не… — она не договорила. — А вот, может календарик возьмете, а? На будущий год? Как раз последний остался.
— Давайте, конечно.
Она сунула мне в руку маленький календарь. Я бросила его в карман.
…Дома, вместе с клеем я достала календарь и ахнула. Что-то теплое, родное разлилось по сердцу, помимо воли выступили слезы.
Календарь!
На сером камне, на коленях стоял Христос, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо…
Мой Христос! Христос, которого я знала!
Я перевернула календарь и прочитала внизу: “Фрагмент росписи собора монастыря св. апостола Симона Канонита г.Новый Афон (Абхазия)”.
Как этот календарь мог появиться в Москве? Последний, словно предназначался именно мне, ну как подарок на день рождения! На день духовного рождения!
…Я нашла рамочку для иконы-календаря и освятила ее в нашем храме. “Моление о Чаше” – это моя самая любимая икона, я очень люблю перед ней молиться.
…Рушана как-то серьезно спросила меня:
— Зара, но ты, наверное, хоть изредка, хоть неосознанно, хоть во сне – но сожалеешь, что стала… другой? Что приняла другую веру?
И я чистосердечно ответила:
— Нет, никогда. Правда. У меня наоборот, такое ощущение – словно я что-то приобрела, очень-очень дорогое, то есть бесценное. И стала очень богатой. Внутри богатой. Раньше у меня такого не было.
— Странная ты все-таки, Зарина, — вздохнула Рушана. – И от этого я тебя люблю еще больше…

***

Я знаю, что есть русские, с православными корнями, которые принимают ислам. И знаю православных людей, бывших мусульман. Свобода выбора – какой великий дар!…
А самое главное, самое важное, самое радостное и удивительное для меня событие – моя Рушана спустя 2 с половиной года после моего Крещения крестилась сама! И крестился муж! Она стала Марией, а Ильнур (муж) – Ильей.

7 января 2006 г.
Рождество Христово