Евангельские чтения трех осенних дней, напоминающих о Кресте Господнем – Недели перед Воздвижением, Крестовоздвижения и Недели по Воздвижении – составляют цельную богословскую композицию из пролога, кульминации и эпилога, обращенного непосредственно к каждому из нас.
НЕДЕЛЯ ПЕРЕД ВОЗДВИЖЕНИЕМ (ИН. 3, 9-17)
Начинается все с пророчества Христа о Его распятии, для чего в ночном разговоре с осторожным Никодимом Он использует известный ему образ из священной истории. Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах, – говорит Спаситель Никодиму. – И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него.
Змей на шесте и распятый Сын Человеческий, «червь, а не человек», Которого фарисеи и первосвященники считали искусителем, традиционно символизируемым змеем из сада Эдемского…
Никодим, конечно же, помнил эту историю: От горы Ор отправились они [израильтяне] путем Чермного моря, чтобы миновать землю Едома. И стал малодушествовать народ на пути, и говорил народ против Бога и против Моисея: зачем вывели вы нас из Египта, чтоб умереть [нам] в пустыне, ибо [здесь] нет ни хлеба, ни воды, и душе нашей опротивела эта негодная пища. И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из [сынов] Израилевых. И пришел народ к Моисею и сказал: согрешили мы, что говорили против Господа и против тебя; помолись Господу, чтоб Он удалил от нас змеев. И помолился Моисей о народе. И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя, и ужаленный, взглянув на него, останется жив.
Образно говоря, все мы, называющие себя христианами, проходим через пустыню (пустыня притиснута к нам в вагоне метро, как писал Элиот) и все ужалены змеем, все умираем от яда, называемого на языке восточнохристианской традиции семенем тли (тления).
И всем нам дан знак, взгляд на который нейтрализует яд. Однако едва ли мы сознаем все безумие и соблазн этого знака – безумие для эллинов и соблазн для иудеев по слову апостола Павла. Также вряд ли нам дано почувствовать хоть в малой степени весь ужас этой самой отвратительной и позорной казни, само упоминание о котором в римском обществе считалось неприличным. И, вероятно, не только в римском.
Черное от мух кровоточащее мясо, растянутое на виселице, обнаженное тело проклятого, ибо проклят всякий, висящий на древе… Помыслить Бога таким – немыслимо, но это – единственно возможный, без обиняков, ответ Иову и всем, кто предъявляет счет Творцу за человеческие страдания, страдания детей, страдания невинных.
В противном случае, если Богу нет дела до наших мук, то и мы имеем полное моральное право устраивать свою жизнь сами, платя Ему той же монетой равнодушия. И никакие богословские уловку тут не помогут.
Человек может обойтись и без религии, довольствуясь, скажем, философией, но философия не дает ответа на вопрос о смысле страдания, точнее, любой ответ здесь – ответ страдающему на гноище, в ГУЛАГе или в Беслане человеку – такое же «надутое пустословие», как и богословствование «друзей Иова». Ответ дает только Крест. И его уподобление медному змию, конечно, не просто сравнение.
Господь дает понять Никодиму, что Он, казненный как совратитель, как лжепророк, как богохульник, как воплощенное зло, казненный самой чудовищной и унизительной из казней, придуманных людьми, – Единородный Сын Божий и то, что произойдет с Ним, произойдет для того, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную.
Верить в распятого Богочеловека – этот абсурд уже нечто большее, чем религия, философия, чем что бы то ни было. Соблазн и безумие. И лишь преодолев изнутри этот соблазн и это безумие можно войти в жизнь вечную как ветхозаветному иудею или древнему эллину, так и человеку сегодняшнего дня.
Говоря словами Артюра Рембо, «любовь необходимо выдумать заново». Заново открыть для себя и открывать постоянно, избавляясь от всей той слащавой сентиментальщины и недомыслия, на которые провоцирует это заезженное, девальвированное едва ли не больше всех других слово. Избавиться от инерции и автоматизма, от привычных стереотипов, от «священных коров».
Воссоздать любовь, любовь Христову, что, понятно, выше человеческих сил, но Христос, если внимательно читать Евангелие, требует от Своих учеников то и дело именно то, что непосильно ни для какого человека. Потому что лишь сверхчеловеческое усилие осеняет благодать жизни вечной. К этому мы вернемся, рассматривая евангельский отрывок, читаемый в Неделю по Воздвижении.
КРЕСТОВОЗДВИЖЕНИЕ (ИН. XIX. 6-11, 13-20, 25-28, 30-35)
Евангельское чтение на Крестовоздвижение, как и в Страстную Пятницу, называвшуюся в древности Пасхой Распятья или Пасхой Страстей, так же, как и чтение в Неделю перед Воздвижением, взято из Евангелия от Иоанна, апостола любви.
Оно начинается с 6-го стиха 19-й главы, и мы, вместе с иудеями и солдатней из Севастийской когорты, набиравшейся из самарян и сирийцев и вволю наиздевавшихся над «Царем Иудейским», видим Христа в шутовской царской порфире – красном плаще легионера – и царской митре из терновника.
Туринская Плащаница дает наглядное представление о том, как Он был избит и обезображен. Проломили нос, лицо превратили в сплошной кровоподтек с заплывшим глазом, рвали волосы из бороды…
Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: распни, распни Его! Пилат говорит им: возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины. Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим. Пилат, услышав это слово, больше убоялся.
Страх Пилата вполне объясним: это суеверный страх «агностика» перед выбором, который, каким бы он ни был, поставит его в уже другие, имеющие далеко идущие последствия отношения со «сверхъестественным», «мистическим», «трансцендентным». Выбором, которого агностик всю свою жизнь тщательно избегает, прячась в свой комфортный, ни к чему не обязывающий «агностицизм» или, говоря по-русски, невежество, понимаемое как достоинство. Как «интеллектуальную честность».
Пилату не хочется связываться с «богами», кто бы они ни были. К тому же в Иисусе – зверски избитом, едва держащимся на ногах в своем карнавальном, как даже сказал бы Бахтин, наряде, – он чувствует нечто царственное. Сын Божий! Что бы ни подразумевалось под этим, лучше не вторгаться в эту область. Тем более, что Он явно не из повстанцев. Но кто же Он? Прокуратор (если быть исторически точным – префект) опять вошел в преторию и сказал Иисусу: откуда Ты? Но Иисус не дал ему ответа.
Что Он мог ответить? Сказать, что Он действительно Сын Божий и Царь Израилев, но вовсе не в том смысле, который вкладывает в эти титулы Пилат, да и Его соплеменники? Это оскорбительное молчание, ставящее спрашиваемого выше спрашивающего, несколько выводит наместника из себя. Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?
Власть? Ты имеешь власть? Но любая земная власть временна и относительна. Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе. На первосвященниках народа, бывшего одновременно и народом, и Церковью.
Впрочем, нельзя забывать, что и они, и Пилат, при всей своей относительной «свободе воли», вряд ли могли поступить иначе, разрушив божественный план спасения, возникший до сложения мира. «Слепые вожди слепых», немощные, слабые, маловерные…
Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа. Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. И сказал [Пилат] Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря.
Отречение от Мессии. Не только стоящего перед ними, но и того, кого они вроде бы должны были ждать как все иудеи. И – от Бога, о Котором Писание, псалмы и пророки говорят как о единственном подлинном Царе. Тайна спасения и тайна беззакония – как они неразрывны!
Власть светская и власть духовная, народ, кричащий «распни!», и – избитый, отправляемый на крест Сын Человеческий…
Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели.
Западное предание говорит о Веронике, отершей изнемогающему под тяжестью привязанной к рукам крестовины Страдальцу лицо своим платком, но, возможно, эта история придумана лишь для объяснения нерукотворного образа на ткани, и не было никакой Вероники, хотя женщины – пишет Лука – плакали…
И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа; там распяли Его и с Ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса. Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по-еврейски, по-гречески, по-римски.
Евангельское чтение опускает некоторые стихи, говорящие о препирательстве Пилата с иудеями по поводу надписи, о том, как солдатня, играя в кости, делила одежды, и переводит внимание с палачей Иисуса на тех, кто Ему сострадал: При кресте Иисуса стояли Матерь Его и сестра Матери Его, Мария Клеопова, и Мария Магдалина. Почему только женщины и Иоанн? Потому что в женщинах не видели никакой угрозы. Ну, а Иоанн? Он, по преданию, был еще слишком молод – безусый мальчишка, пусть себе стоит, если хочет.
Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял Ее к себе. Кто-то из древних святых сказал, что Бог стал Человеком для того, чтобы обрести Мать. Можно прибавить, что и еще и для того, чтобы мы также обрели Ее, Заступницу усердную рода христианского…
Но можно ли еще в наше насквозь циничное время говорить об этом? И какими словами? Удивительно, однако, что Иоанн приводит этот эпизод, отсутствующий у других евангелистов. Поистине, апостол любви.
Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Дальше снова пропущенный стих: Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднесли к устам Его.
Некоторые из комментаторов полагают, что это было дешевое кислое вино, которое и сейчас иногда называют уксусом. Если так, то это придает дополнительный смысл: вино, впервые появляющееся у Иоанна в рассказе о свадебном пире в Кане, вино, а не уксус делается крестным питьем Того, Кто претворил в него – но другое, лучшее, – простую воду.
Но и вода у Иоанна – не просто вода, а библейский символ благодати, милости Божьей, она течет в жизнь вечную, она – вода живая, стихия Святого Духа. «Кто жаждет – иди ко Мне и пей», – обращается Иисус к иудеям, здесь же Он жаждет Сам и утоляет эту жажду «уксусом», пропитавшим губу, протянутую Ему на острие копья.
Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух. Но так как [тогда] была пятница, то Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, — ибо та суббота была день великий, — просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили.
Можно было бы долго рассуждать о символике крови и воды, столь важной для четвертого евангелиста, но лучше обойтись без комментариев. Сын Человеческий сходит во ад, в последнюю бездну человеческого страдания. Быть Его учеником – значит следовать в этом за Ним, и все это очень конкретно, это называется «социальным служением», однако, у нас оно не считается первостепенно значимым.
Церковные приюты для бомжей, например, защита от несправедливости, от насилия, от растления – действенное сострадание, где оно? Но если нет дел любви, то, что такое христианство, как не «медь звенящая или кимвал бряцающий»? И здесь мы подходим к евангельскому отрывку следующего воскресения, связанного с Воздвижением Креста Господня.
НЕДЕЛЯ ПО ВОЗДВИЖЕНИИ (МК. 8.34 – 9,1)
Последнее евангельское чтение, завершающее наше осеннее поклонение обретенному святой Еленой Кресту Христову – короткий отрывок из Евангелия от Марка.
И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами.
Господь говорит парадоксами: кто хочет спастись – тот погибнет, а кто погибнет ради Него и принесенной Им Благой Вести – тот спасется. Важна также последовательность: сначала – отвергнись себя. Но что это значит?
Речь идет об отвержении того, что святитель Феофан Затворник называет «самостью». О смирении. Но не игре в смирение, подменяющей его сплошь и рядом. О покаянии как перемене ума, что дословно и означает это понятие. Ницше назвал бы это «переоценкой всех ценностей».
Богу приносят в жертву самое ценное, а самое ценное – это так называемый «ум». Или «плотское мудрование», говоря словами апостола Павла. И он же, обращаясь к христианам, пишет «а вы имеете ум Христов». Отказаться от своего «ума», чтобы иметь ум Христов. Что невозможно. Но невозможное человекам возможно Богу.
Важно лишь упорное желание отказа от «своего», вменение его ни во что по примеру того же апостола. При принятии своей судьбы (взятии креста), а с ней и всего ужаса этого мира, что и будет означать наше следование за Христом. Спасение только в этом.
История каждого – каждая история – может стать историей спасения, священной историей, но может и оказаться всего лишь одним из бесчисленных сериалов с бездарным сценарием, бездарной режиссурой и бездарными актерами. Ничем.
Как когда-то заметил А. Ф. Лосев: «Жизнь или бессмыслица, или жертва». Разумеется, эта позиция – крайняя. Но разве не таковы требования Христа, если читать их незамыленным взглядом, не сводя Его учение к благостной мыльной опере с религиозным антуражем?
Если мы действительно веруем в распятого Бога, то взять крест свой и идти позорным, страшным путем на Голгофу для нас не только естественно – это наша потребность. Крестный путь – наивысшая радость для христианина, радость о том, что он не забыт у Бога, коль скоро удостоен соучастия в Его самоотречении, Его пути.
Апокалиптический ХХ век разрушения «христианского мира» и возникновения на его руинах «постхристианской», т.е. антихристианской цивилизации заставляет звучать сегодняшние евангельские слова Христа со всей их изначальной остротой и бескомпромиссностью. Мы стоим на пороге новой эпохи, жизнь в которой будет строиться не на Евангелии, а вопреки ему, равно как и вопреки всем традиционным основам любой из культур прошлого.
И потому кажется, что слова Христа обращены больше к людям нашего времени, чем того, когда Он странствовал на лодке по Генисаретскому морю и проповедовал галилейским крестьянам. Обращены, как и тогда, ко всем, но расслышать их могут лишь имеющие уши. И не ожесточившие сердца, когда ожесточиться ему есть от чего, как есть от чего отчаяться.
Единственный способ избежать этой «болезни к смерти» — взирать на крест, чем нейтрализуется яд смертельных змеиных укусов «века сего». На крест как на конечную точку нашего земного пути и как на символ победы, за которой – Воскресение и вечная жизнь в Царстве будущаго века.
Читайте также:
Воздвижение Креста: Кто жаждет – иди ко Мне и пей
Воздвижение Креста Господня: Голгофское таинство
