«Он снова начал колоться и сел»
Анна В.
— Брат начал «торчать» в конце 90-х. В начале века его посадили — за кражу со взломом. Мне было 17, я только поступила в университет. Брата я любила, он со мной, маленькой, много возился. И мне было нестерпимо видеть, во что он превращается.
Брат обворовал соседей по дому, его поймали и дали три или четыре года, не помню уже. Нам с мамой было стыдно жить в этом же районе, и мы переехали на другой конец города. Я училась, мама работала и иногда ездила к брату. И у нас с ней появился новый ритуал — собирать посылку «на тюрьму».
Он вышел и снова начал колоться. Воровал у нас с матерью, я к этому времени уже работала. Воровал и вне дома. Его опять посадили.
Мама впала в депрессию. Ее съедало страшное чувство вины, ей казалось, что это она виновата в его зависимости.
Потом мама умерла. Я продала квартиру, которую мама оставила мне, чтобы брат ее не спустил на наркотики, и переехала в Подмосковье. Я хотела все начать сначала.
От оставшихся в родном городе друзей я узнала, что брат вышел, а потом снова сел. Я не хочу иметь с ним больше ничего общего.
Ты вроде и готов, но окружение не дает
Как говорит Ксения Рунова, социолог, младший научный сотрудник института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге, большая часть людей, находящихся в местах лишения свободы, сидит по наркотическим статьям. Обычно это хранение и распространение небольшого объема наркотиков:
— Часто это сопровождается наркозависимостью, и, конечно, таких людей нужно лечить. Именно зависимость и толкает на совершение преступлений. В местах лишения свободы лечение практически не производится. Единственное, что получают алкоголики и наркоманы — вынужденную ремиссию. Но эти психиатрические заболевания не исчезают от того, что человек не употребляет вещества какое-то время. Психологическая помощь есть, но ее недостаточно. Иногда в колонии три психолога или даже меньше.
Дмитрий Алексеев, адвокат, в прошлом следователь, отмечает, что в подавляющем большинстве случаев повторные преступления — это кражи и наркотические преступления.
— И как следователь, и как адвокат, я много работал и работаю с делами в сфере незаконного оборота наркотиков. Все люди с наркотической зависимостью говорят, что крайне тяжело выйти из этого порочного круга, если вокруг тебя все «торчат». Ты вроде бы и готов, но тебе окружение не дает, у тебя на наркотиках завязано все вокруг.
Если у подобного человека стоит выбор: идти работать на завод за 20 тысяч рублей или заниматься наркотиками за 200 тысяч — что он выберет?
Ответ более чем очевиден.
И дело не только в наркотиках, считает Алексеев. Если человек живет в городе, окруженном колониями, где половина горожан отсидела, а вторая половина служит охранниками, он находится в окружении людей, так или иначе связанных с криминальным миром. И ему тяжело из него выйти.
— Чем беднее люди, тем выше уровень умышленной преступности. Много краж, грабежей, разбоев. Они не от хорошей жизни, много преступлений совершается в состоянии алкогольного и наркотического опьянения. Если ты живешь в неприглядной нищете, вокруг ничего, кроме водки и наркотиков, нет, очень легко встать на кривую дорожку. Нужно быть очень сильным и волевым человеком, предпринять гигантские усилия, чтобы не сорваться второй раз и не пойти, например, на ограбление.
Чем моложе человек, тем у него выше шанс стать рецидивистом.
Фото: pixabay.com
— Когда тебе 20 лет, ты сел, вышел на свободу в 25, у тебя еще вся жизнь впереди. И, цинично выражаясь, почему бы еще раз не отсидеть? И в 35 ты тоже еще молод, а когда тебе 45-50, ты сильно подумаешь, стоит ли снова заезжать в тюрьму. Ты оттуда выйдешь в 60 уже точно никому не нужным.
«Меня вытащила бабушка»
Алексей К.
— Родители развелись, когда мне было пять лет. Через несколько лет мама вышла замуж и в моей жизни начался ад. Мама родила сестренку, ее отчим любил. Меня, когда я стал подростком, возненавидел. Он бил меня ремнем, в школе видели мою сине-багровую от побоев спину, со мной говорил соцпедагог, но никто так и не смог защитить меня.
Я обогнал его в росте, отжимался, подтягивался, нарастил мышцы. Однажды он, пьяный, снова принялся задирать меня и мать, и мы подрались. Через несколько часов после драки отчим умер.
Самым близким мне человеком, самым заботливым была бабушка по отцу. Сам отец пил, а бабушка всегда мне помогала. Она и наняла адвоката, ходила на суды. Меня посадили на семь лет за причинение смерти по неосторожности.
Сидел я в том же городе, где и жил, получал свидания с родными. Срок отбывал в колонии для «первоходов». Когда вышел, хотел пойти по воровскому ходу, работать не хотел. Но встретил женщину и понял, что хочу жить, как все. Обычной жизнью.
Женщина разведенная, с двумя детьми, жилья ни у нее, ни у меня нет. И тут снова бабушка пришла на помощь, отдала нам одну из комнат.
Со старшим ребенком у меня теплых отношений не вышло, но я пальцем его не тронул, я ни с кем больше не смогу, как со мной когда-то. А вот малыша сразу полюбил, а он меня. Бабушка — работающая пенсионерка, часто выручала нас деньгами.
Главная проблема, с которой я столкнулся, — трудно найти работу. С любой статьей.
Я честно отвечал на вопросы, почему я убил человека. Пару раз даже показывал спину — на ней остались шрамы.
С работой мне помогла тоже бабушка. Она уважаемый в нашем городе человек, у нее много знакомств. Я разнорабочий, грузчик.
Хватает ли мне заработков на семью? Нет. Помогает бабушка — детей в школу собирать, одежду купить. Едим мы все вместе. И морально помогает только бабушка, без ее поддержки я бы ничего не смог. Это единственный человек, который по-настоящему меня любит.
«С судимостью не берем»
«Извините, мы с судимостью не берем», — это чаще всего слышат бывшие заключенные при устройстве на работу.
— Мне в августе звонил освободившийся из тюрьмы, — рассказывает Лариса Иванова, сотрудник благотворительного фонда «Русская береза». — Это был не первый его срок за кражу. У него нет жилья, прописки, и он восемь лет должен находиться под надзором — отмечаться, не находиться на улице поздно вечером и ночью. То есть устроиться на работу с графиком сутки через трое он уже не мог, он бы нарушил предписания.
Фото: unsplash.com
Мужчину приютили в одной из ночлежек Санкт-Петербурга. Он звонил Ларисе и честно признавался: «Нестерпимо хочется выпить». Но держался. Пытался найти работу. Устраивался на завод в Кронштадте — прошел собеседование, но его пробили по базе и отказали.
— Через месяц опять позвонил мне, и я по голосу поняла, что он пьян, сорвался. Одна женщина, помогающая подопечным нашего фонда, хотела отправить ему посылку с теплыми вещами, но не смогла до него дозвониться. Я сама позвонила, услышала: «Абонент больше не обслуживается». И в ночлежке сказали, он уже несколько дней не появляется.
История этого мужчины — одна из сотен, и все они похожи друг на друга.
Еще один бывший заключенный нашел работу в магазинчике — помогал по утрам выгружать овощи и фрукты. За это заведующая магазином, сердобольная женщина, давала ему 500 рублей. Но это было неофициальное трудоустройство, и скоро мужчина стал не нужен.
Его взяли в небольшую фирму такси, дали старую машину, которая в первый же день сломалась. Он практически ничего не мог заработать, еще и остался должен.
Потом пытался трудоустроиться охранником в парке. Его взяли, даже выдали спецодежду. Но оказалось, что это чуть ли не вахтовая работа и жить нужно в вагончике. Ему этот вариант тоже не подходил — нужно было ходить отмечаться.
— Ситуация та же самая, что и с выпускниками детских домов, которые не имеют жилья и чаще всего сидят за кражу, — говорит Лариса Иванова. — А крадут они, потому что нет работы. Такие звонки нам в фонд чаще всего и поступают: «Как быть? Денег нет совсем». Нет таких служб, которые обеспечивали бы человека, вышедшего на свободу, деньгами хотя бы первый месяц, помогали с документами.
Приехал к родным, а они не ждут
— Исследования говорят, что социальная рутина, которую организуют родственники, очень важна, — утверждает социолог Ксения Рунова. — Вот мы утром идем документы восстанавливать, затем на собеседование, а на вечер ты записан к такому-то врачу — все, у человека день уже занят. И нет времени на безделье. И родственники следят, чтобы человек ничего не употребил. Это очень важный механизм, который помогает не вернуться в тюрьму.
Но близкие не всегда могут и хотят оказать эту помощь. В России неравномерно распределены исправительные учреждения — и человек может сидеть далеко от своей семьи. Иногда суды назначают редкий режим наказания, например, отбывание в колонии для бывших сотрудников правоохранительных органов или судов, а они есть не во всех регионах.
Фото: miloserdie.ru
И если человека отправляют далеко, родные не могут его навещать, связи постепенно рвутся. Многие заключенные, по словам экспертов, после освобождения рассказывают: «Я приехал к своим родным, а они меня не ждут, отвыкли, я для них отрезанный ломоть».
Бывает, что во время первого срока родственники поддерживают, есть надежда, что человек исправится. Но после повторной тюрьмы надежда уходит. Или заканчиваются ресурсы помощи. И тогда человек оказывается один, ему совсем сложно адаптироваться — и он возвращается к преступлениям. Или зависимостям: алкоголю, наркотикам, — и снова совершает преступления.
— Есть исследования, которые показывают: если у людей были хорошие отношения до тюремного заключения, то они продолжаются и после, — отмечает Ксения Рунова. — При изначально плохих отношениях родственники поддерживать не будут. Например, пьющий человек замучил жену, детей, конечно, они к нему на свидания приезжать не будут.
— У одной из моих информанток 19-летний сын угонял машины, чтобы покататься, — продолжает Ксения. — Он их даже не воровал, просто катался с друзьями и бросал. Его посадили сначала в СИЗО, потом он получил срок. Конечно, мама его поддерживала, приносила посылки, звонила, писала письма, не теряла надежду, что он восстановится.
Мама понимала, что это глупость, что сын, конечно, виноват, но он вернется и она ему поможет снова пойти учиться, работать.
Именно детей и внуков поддерживают чаще всего. И чаще родственников в тюрьме поддерживают именно женщины, а не мужчины. Жены чаще ждут своих мужей. Мужья чаще отказываются от жен, сидящих в тюрьме.
Были бумажные деньги — стали карточки
Еще лет 15-20 назад, попадая в места лишения свободы, человек действительно отрывался от внешнего мира. Он только переписывался с родственниками по почте, были краткосрочные свидания, пара-тройка длительных свиданий с женой.
Сейчас у всех сидящих в тюрьме есть телефоны с выходом в интернет, пусть и незаконные, говорит адвокат Дмитрий Алексеев.
— То есть человек, находясь в местах лишения свободы, от внешнего мира не оторван, он в соцсетях сидит, находится в этом же информационном поле, общается с женой, друзьями, родственниками. Поэтому люди выходят на свободу более социально адаптированными к обычной жизни, чем раньше.
Но, выходя из тюрьмы, человек может столкнуться с другими проблемами адаптации: в городе появляются новые технологии.
— Были жетоны на метро, стали карточки, были бумажные деньги, стали банковские карты, — объясняет Ксения Рунова. — И бывшие заключенные говорят о том, что нужен человек, который первое время будет на воле сопровождать. Об этом же говорят представители НКО.
Еще важный момент: в тюрьме есть четкий распорядок дня, и человеку не нужно думать о своем ближайшем будущем. В итоге люди привыкают, что за них все решают. На свободе этого нет.
— И это очень большой для них челлендж: проявлять самостоятельность, — говорит Ксения. — Из-за этого многие возвращаются в тюрьму, они не смогли справиться с вариативностью, сложностью мира. Люди отвыкают быть инициативными.
Важно, чтобы человек сам захотел зажить нормальной жизнью. Но не менее важно, чтобы ему помогли.
Центры занятости могут помочь с работой, но туда надо обратиться, никто не будет за тобой бегать, чтобы предложить вакансию.
Еще центры занятости иногда отправляют на профессиональное обучение, но его проходят меньше 10% обратившихся осужденных.
И государство пока мало что делает для решения этой болезненной социальной проблемы, говорит Ксения.
— Сегодня активно звучит идея про центры пробации, — рассуждает Ксения Рунова. — Но даже частную инициативу государство должно поддерживать, давать гранты.
В новой концепции развития уголовно-исполнительной системы написано, что центры пробации будут внутри ФСИН, на базе уголовно-исполнительных инспекций. Они должны появиться до 2030 года. Сейчас уголовно-исполнительные инспекции занимаются в основном контролем за теми, кто осужден без изоляции от общества — например, отбывает условное, находится на исправительных работах, освобожден по УДО.
«Господи, сделай так, чтоб я жил без этой грязи»
Олег Ц.
— Я продавал наркотики и сам был наркоманом. Моя мама была очень верующей и постоянно молилась за меня. Не знаю, чьи молитвы помогли, мои или ее.
Я так устал от всего этого, что однажды взмолился: «Господи, сделай так, чтобы у меня не было друзей барыг и наркоманов, чтобы я жил без всей этой грязи». И однажды я оказался в колонии, и барак мой стоял напротив церкви. Только тогда я смог очнуться от наркотического дурмана. Пришел и Бога благодарил за это.
Фото: Пресс-служба ГУФСИН России по Свердловской области
Определенную цену, правда, пришлось заплатить: дали мне 13 лет, и жена от меня ушла. Но батюшка тогда сказал мне: в каждом отдельном случае у Бога своя личная забота о каждом из нас, в том числе и о тех, кто находится в колонии. Я это очень хорошо прочувствовал. Без тюрьмы не обратился бы к Богу.
Слушать их исповеди — труд радостный
У священника Евгения Старцева из Иркутска, настоятеля храма благоверных князей Бориса и Глеба в СИЗО-1, руководителя отдела по тюремному служению Иркутской митрополии, своя точка зрения на то, почему люди вновь попадают в тюрьмы:
— Заключенные не успевают изменить образ жизни и увидеть главный ее смысл. Поэтому им самим справиться с собственными проблемами часто не удается. Нужна помощь Божья. Она приходит всегда, когда человек сам этой помощи испрашивает и просит о ней Бога. И когда к Божьей помощи прикладываются еще и силы человеческие, исход этой борьбы предрешен — человек победит. Все зависит от того, насколько человеку в колонии будут созданы условия начать жить духовной жизнью. Сама по себе система ФСИН к этому не расположена.
Истории преображения заключенных случаются все время, говорит отец Евгений.
— На днях звонил один человек, благодарил меня и Церковь за то, что с ним произошло. Отсидел 15 лет из 18. Он человек мужественный, сильный, и в тюрьме переосмыслил свою жизнь радикально. И у меня на глазах стал человеком верующим, искренне покаялся в грехах своих. Я в очередной раз увидел, как после искренней, серьезной, глубокой исповеди человеку открывается реальный мир, то, как он устроен.
Перед службой в СИЗО отец Евгений ходит по камерам: беседует с заключенными.
— И они все будут каяться, понимаете? — продолжает отец Евгений. — И молодые преступники, и женщины, и мужчины, и рецидивисты, и милиционеры, и прокуроры, и разбойники, и мошенники. Это же реальное преображение души каждого человека. Слушать их исповеди — труд радостный. Поэтому для меня главное — чтобы человек вырвался из своего сознания и изменил состояние сердца. Один из сидящих сказал мне однажды: «Знаешь, батюшка, а вот я посмотрел на всех окружающих и понимаю, что ни один из них не находится здесь случайно». И многие из них приходят к Богу через осознание своего несчастья.
Как уследить за всеми
Причиной рецидивов часто называют отсутствие хорошего контроля со стороны правоохранительных органов.
— Профилактика повторных преступлений — задача участковых, — рассказывает Дмитрий Алексеев. — По идее, участковый должен знать всех людей, вышедших из мест лишения свободы. Он должен проводить профилактические беседы, просто проверять, что у них происходит. Но бедные участковые у нас настолько замучены бессмысленной бумажной работой, текучкой кадров, мизерной зарплатой, что физически не успевают это делать. Участкового проверяют и наказывают все, кому не лень, начиная от непосредственного начальника и заканчивая прокурором. Чуть что, сразу виноват участковый — почему не досмотрел?
Фото: Ева Меркачева
В советское время после тюрьмы человек возвращался на место прописки. Сегодня он может жить где угодно. И участковые не могут уследить за всеми, говорит Дмитрий.
— Обяжешь ты ранее судимого человека раз в неделю приходить отмечаться, что он трезвый, что работу нашел. Сегодня он пришел и отметился, а завтра бабушку ограбил.
К другому провалу в современной системе контроля Дмитрий Алексеев относит формальную работу уголовно-исполнительной инспекции, которая должна проверять получивших условный срок. По тем же причинам — нагрузка очень высокая, народу не хватает, зарплата маленькая, а текучка большая.
— Вся система построена неверно. Делается что-то косметическое, замена «милиции» на «полицию». Поменяли таблички, а суть не поменялась. Необходимые реформы, которые могут привести к хорошим результатам, по тем или иным причинам не делаются.
Первое, что необходимо сделать, по мнению Дмитрия Алексеева — усилить службу участковых.
Поднять престиж этой профессии, дать дополнительные социальные гарантии.
— Не нужно ничего выдумывать, все рецепты давно известны: повышение зарплаты, ранний выход на пенсию, потому что работа действительно сложная. Жилье служебное, которое можно будет при выходе на пенсию перевести в личное. Нужно дать людям что-то, за что они будут выполнять нормально и качественно свои рабочие функции. Сейчас таких стимулов у людей нет.
Второе — изменить систему отчетности, облегчить бюрократию для участковых:
— Человек занимается бумажной работой, вместо того чтобы ходить по участку и заниматься профилактикой преступлений у себя на территории.
Но что точно не поможет — так это ужесточение наказания для рецидивистов. По мнению Алексеева, в России это путь в никуда:
— Мы не можем еще больше ужесточить наказания и ввести смертную казнь из-за отсутствия независимого суда. Именно независимый суд дает возможность невиновному человеку оправдаться. В России оправдаться невозможно, у нас процент оправдательных приговоров в 2020 году — 0,22, в 1937 году был 8%. Сегодня оправдывают двух человек из тысячи. Выиграть в рулетку проще в десятки раз, чем оправдаться. И в России попадает достаточно много невиновных в тюрьму, много судебных ошибок, которые, например, связаны не напрямую с невиновностью, а с неверной квалификацией содеянного либо с чрезмерно жесткими наказаниями. Пока по факту у нас суд — продолжение исполнительной власти, в абсолютном большинстве случаев просто бездумно копирующий в приговор текст обвинения, каким бы нелепым и бездоказательным оно ни было.
