«Соврала маме про болезнь, чтобы получить ее внимание»
Екатерина Белая, 40 лет:
— Моя мама — учитель начальных классов. Педагогический талант отрабатывала на мне. В три года я читала и пробовала писать. В шесть поступила сразу во второй класс. Помню, стояла на стуле перед мамиными коллегами, которым она демонстрировала меня как педагогический успех.
Все мое детство мама повторяла: «Нечего терять время». Любила порядок во всем: в комнате, в делах, в расписании. Поэтому сразу после школы я бежала на кружки: бисероплетение и гитару, вязание крючком и хор, английский, фортепиано, балет. Они целиком были маминой инициативой.
Помню, классе в четвертом я так устала, сил не было идти на очередной кружок. Наврала учителю математики о головной боли. С урока отпросилась, но по дороге домой увидела горку. Каталась до потери пульса. Как-то упустила из виду, что окна кабинета выходили прямо в парк. Математичка заметила меня, пожаловалась маме, которая работала в этой же школе. Вечером ждал скандал. Отругали и посадили «думать на диван». Обычное в нашей семье наказание. Тогда-то я впервые поняла, что следы надо заметать.
Учеба давалась мне легко. Часами над уроками не сидела, ничего не зубрила. Получала пятерки. Наградой было то, что меня не трогали. Домашние дела, проверка тетрадей учеников, подготовка к урокам — мамин обычный график. Меня в нем не было. Пожалеть, приголубить могла, если я болела. Тогда все дела откладывались и мама принадлежала только мне.
Я училась в шестом классе, когда мама получила премию «Учитель года». Ей предложили получить второе образование — педагог иностранных языков. Она была сильно загружена, мне ее особенно не хватало. Тогда я притворилась, что болит живот. Ситуацию приукрасила. Изображала, как корчусь от боли, не могу ни сидеть, ни лежать. Мама бросила все и повела меня в поликлинику. Оттуда с подозрением на острый аппендицит отправили в больницу. Там-то я и поняла, что перестаралась. Вместо мамы у постели получила неделю в больнице. Ничего, кроме сбора анализов и наблюдения за состоянием, врачи не делали. Поэтому я ухаживала за ребятами после операций, общалась с новыми подружками. Мама, правда, каждый день приходила под окна, махала рукой, присылала письма, гостинцы. Мне было стыдно.
Свободы, особенно в подростковом возрасте, хотелось дико. Осень-весна — школа и кружки, все в шаговой доступности. Лето — прополка огорода на даче в Домодедово. Родители познакомились там, обе бабушки жили друг от друга в пяти шагах. Этим и ограничивался мой мир. Погулять с друзьями меня отпускали только после помощи в огороде и чтения литературы на лето.
Однажды я наврала маме, что до вечера иду к соседке пить чай. Сама села на велосипед и укатила с пацанами вдоль железной дороги в Белые Столбы. Пятнадцать километров в один конец. Дух захватывало от свободы, от того, что принадлежу самой себе и делать могу, что хочу. Я не думала об опасностях, которые кругом подстерегали: под поезд можно попасть, в лесу заблудиться или встретиться с незнакомыми людьми, которые могут обидеть. Меня тревожило лишь одно — надо было вернуться к указанному часу. Я уговаривала себя, что не вру, просто фантазирую и это мой способ выжить. Соседи видели нашу компанию и рассказали все маме. Дома был скандал.
Серьезные провинности у нас разбирали на семейном совете. Самый яркий из них случился, когда я села у забора на траве играть на гитаре. Три дня без телевизора и «посиди подумай на диване» казались мелочью по сравнению с разбором полетов бабушкой, папой и мамой. Тогда-то я узнала, что «треньканье на гитаре ради привлечения внимания — признак плохих наклонностей». С тех пор гитару в руки не брала.
Сейчас я понимаю, что мама была авторитарна, не позволяла мне расслабляться. Именно это вынуждало врать, лукавить, не договаривать и терпеть.
Тотальная загруженность в детстве стала моим стилем жизни. Я и теперь не позволяю себе расслабляться, даже когда смотрю телевизор. Руки заняты вязанием или вышивкой. Если еду в метро, параллельно пишу письма коллегам, оплачиваю квартиру. Не могу просто так гулять. Оптимизация времени — мое кредо. Мне важно, чтобы каждая секунда была занята, ведь надо заработать на ипотеку, копить на репетиторов по ЕГЭ для дочки…
Отношения с мамой так и остались странными. Внешне она вроде не посягает на личное пространство, но мимоходом упрекнет за «не ту кашу ребенку», отчитает, почему не позвонила или позже вернулась домой. И я по-прежнему лукавлю с ней, потому что устаю от этих претензий.
«Боялся отца, поэтому врал»
Денис Кавалеров, 35 лет:
— Я всегда боялся реакции отца на мои поступки. Что поднимет руку, накричит, а орал он ужасно. Бабушка, с которой мы жили, всегда говорила: «Что же будет, если папа узнает». Неопределенность пугала особенно.
Впервые с отцовским гневом столкнулся в четыре года. Родителей дома не было, я остался с бабушкой. Нашел старинный кинжал и изуродовал им сиденье кожаного дивана. Папа чуть не убил меня вечером. Во всяком случае, несколько дней мама спала вместе со мной. Бабушка жалела и причитала, глядя на мои синяки по всему телу. Так появился этот животный страх.
У меня был жесткий режим дня и тотальный контроль. Отец держал меня в узде: сиди ровно, ешь до конца, покажи домашнюю работу. Проверял уроки ежедневно. Ни в чем не давал спуску.
Маму можно было обвести вокруг пальца. В классе третьем я регулярно «забывал» тетрадки в школе. Клал их на парту и прикрывал перевернутым стулом в конце учебного дня. Ей врал, что получил пятерку и требовал пойти в киоск за комиксами или сладостями. Когда обман однажды вскрылся, мама отхлестала меня по щекам, но папе ничего не сказала.
Когда мне было 12 лет, отец ушел от матери к другой женщине. Честно говоря, я был рад, что он с нами больше не живет. Я устал от его гнева, от общения на повышенных тонах, мелких упреков.
После развода папа регулярно встречался со мной, задабривал. Это были странные прогулки. Мы ходили на Горбушку, в основном молчали. Я пальцем показывал на диски с компьютерными играми, он тут же их покупал, несмотря на цену. Однажды пообещал, что отведет в тир пострелять. Но мы приехали на ту же Горбушку и все было как обычно: молчим, тыкаю в диски, покупает. Вообще мне не хватало дерзости упрекнуть его или уличить в том, что отец обещал и не выполнил. Я просто дико его боялся.
Помню, в одну из таких встреч, мне было уже 16 лет, отец спросил, как у меня с девчонками. «Да все отлично, супер, лучше всех», — солгал я, хотя с девчонками у меня было никак. В тот момент во мне было два чувства: я не хотел его расстраивать, еще больше боялся осуждения. Мне было перед ним не только страшно, но и жутко стыдно.
Наши отношения по сей день остаются сложными, хотя я давно не завишу от него финансово. Отец может обесценить и оскорбить, упрекнуть просто так. Недавно написал моей супруге, что мы назвали наших дочерей дурацкими именами, портим их жизнь, а я вообще полный урод. От таких сообщений я испытываю не страх, а колоссальное недоумение. Это же мой папа! Несмотря ни на что, я его люблю, благодарен за многое в моей жизни.
Я кричала отцу: «В детдом меня отдайте!»
Анна Кирина, 41 год:
— Мы жили бедно, на окраине села. Мама доярка, папа работник на ферме. У меня были младшие брат и сестра, с которыми я часто оставалась. Родители были очень строгими.
После уроков я шла в библиотеку, в лес, оставалась дежурной в классе, лишь бы не домой. Часто придумывала какие-то завиральные истории о причинах задержек. Мне слишком многое запрещали без объяснения причин, так что я не столько врала, сколько скрывала правду.
Помню, я училась в пятом классе. Весна, лед только начал таять. Мы с одноклассниками пошли на речку. Она протекала у самой школы и в двадцати минутах ходьбы от моего дома. Под берегом стояли старые ивы. Мы вылезли через них на плотину и начали прыгать на слабо. Я была в белой шубе из искусственного меха и теплых больших сапогах. Всем прыжки давались, а я не рассчитала и провалилась по пояс под лед. Как-то удержалась за корни ивы, сумела выбраться. Помню, не столько боялась утонуть, сколько родителей, которые убили бы, узнай, что я сделала.
Идти в таком виде по селу было нельзя. Все друг друга знают, обязательно родителям донесут. Чтобы не попасться на глаза, шла тропинкой через лес. Замерзла, стоптала задники сапог. К счастью, дома была только бабушка. Она не заметила, как я вернулась. Закинула шубу сушиться. Вечером наврала маме, что упала в лужу вместе с одноклассницей, вот шуба и грязная. Может, все это было не слишком убедительно, но мама приняла историю молча. Сапоги высохли, задники скукожились и натирали ноги. Ходить так пришлось еще целый месяц.
Таких историй, когда я не могла признаться в чем-то, было множество. Помню, мать нашла сигареты в карманах, несколько раз застукала за курением. На недоуменные вопросы я отвечала: «Петя дал на хранение», «подруга забыла», «тебе показалось, что от меня пахнет». Мама была снисходительна и отцу не рассказывала. Он прописал бы по первое число.
С отцом мне было тяжело. Я была счастлива, если он уезжал куда-нибудь по работе на пару-тройку дней. Врала ему постоянно: по-крупному, в мелочах. Лучше было соврать, чем получить ремнем или подзатыльник. Когда повзрослела, руку поднимал редко, зато орал, оскорблял, унижал, твердил, что дорога мне одна — на панель.
В доме была печка. Ее использовали как склад одеял и подушек. Топили дважды в год, когда под Рождество резали свинью и на Пасху, чтобы печь куличи. Печка была моим спасением от отца. Я пряталась на ней, зарывшись в подушках. Орала в ответ на его оскорбления: «Зачем родили, лучше в детдом отдайте».
Многих одноклассниц не пускали гулять, как и меня. Вечерами, когда в доме все ложились спать, они сбегали в окно. Погуляют и вернутся. Мы жили с бабушкой в комнате вдвоем. Открывалась у нас только форточка, да и отец сидел у телевизора до одиннадцати. Какие тут ночные прогулки?! Отпроситься у отца было сложно. Всегда на каких-то условиях. Помню, однажды он отпустил меня только в пять вечера. Велели в семь быть дома. До центра поселка, где собирались ребята, минут двадцать бегом. Обратно столько же. На прогулку выходило чуть больше часа. Я пыталась выторговать хоть полчасика. Не вышло. Вернулась поздно. Понимала, что любое опоздание обернется двухнедельным арестом, так что терять мне было нечего.
У отца была любимая поговорка: «Рожденный ползать летать не может». Если люди жили богаче нашего, дружить с их детьми запрещал. Гости к нам не ходили, а меня в гости не пускали. Но я дружила с разными людьми.
На лето к нашей соседке приезжали внучки. Оля была старше меня на два года, Женька — на пять. У нее был парень. Однажды мы договорились сбежать на дискотеку, я тогда училась в девятом классе.
Предупредила родителей, что иду с Олей и Женькой играть в карты. Заранее принесла к ним одежду для танцев. В восемь вечера была у них, в девять мы рванули на дискотеку. В одиннадцать Женькин парень привез меня домой. Я не была уверена, что меня вовремя доставят к дому, готовилась к бунту. Но все получилось. Тогда поняла, с друзьями мне повезло гораздо больше, чем с родителями. Ни с мамой, ни с папой речи не могло быть о доверии, принятии, понимании.
Родители живы, но по сей день я не откровенничаю с ними. И будто бы чего-то пытаюсь доказать своей жизнью, успехами. Я геодезист, с красным дипломом закончила институт землеустройства. Приехала из глухой деревни в Москву. Но мысль, что моя перспектива — это панель, так и звучит в голове.
Я никогда не давала повод родителям думать обо мне плохо. Встречаться с парнем начала в 18 лет, наши отношения были сугубо платонические. Но даже об этом я не могла рассказать родителям, не знала, как поделиться чувствами. Почему мама и папа относились ко мне так, большая загадка для меня до сих пор. Вероятно, это было в правилах их собственных семей: молчать и терпеть.
Я не помню любви ни от отца, ни от мамы, не помню теплых объятий, чтобы меня гладили по голове или говорили «какая же ты у нас умница». Первый человек, который по-настоящему отогрел и принял меня, был мой муж.
Когда мне было 30 лет, я впервые поговорила об этом с мамой. Летом я приехала в деревню, вдвоем мы пололи огород, и я озадачила ее: «Почему никогда не интересуешься тем, как живу, что со мной происходит, с кем встречаюсь, какие у меня планы?» Она сухо и коротко ответила: «Захочешь, расскажешь».
«Семья до сих пор не знает всей правды»
Яна Малых, 38 лет:
— В 90-е папа потерял работу. Он был чиновником, его ведомство расформировали. Мама, которая всю жизнь занималась наукой, пошла работать за двоих. Может быть, тогда и стала строга. От одного ее взгляда было некомфортно. Поэтому вызвать ее гнев хотелось меньше всего на свете.
Мне было пять лет, а моему старшему брату — семь. Увидела, как он прыгал с друзьями с гаражей, наябедничала. Брата жестоко наказали, выпороли ремнем. На всю жизнь запомнила эту сцену. Стояла за углом, слышала его всхлипы и ревела сама, будто наказывают меня. С тех пор боялась мамы.
Я росла прилежной и послушной, была отличницей. «Идеальный ребенок», — говорили про меня. Ругать не за что, врать не о чем. Любые провинности — воровала яблоки у соседа, бегала одна в лес — слишком быстро вскрывались. Главное, расстроить и разочаровать маму было табу.
Никогда не откровенничала с мамой и не посвящала в тайны. Не рассказывала, в кого влюбилась, с кем целовалась, с кем дружу, кто мне неприятен. Однажды поняла, придется солгать. Если хочешь свободы, по-другому не получится.
Я училась на первом курсе университета. Подруга пригласила меня провести лето в Крыму. На одном конце полуострова отдыхали наши одноклассники и очень нас звали. На другом жил наш преподаватель, который предложил погостить в его квартире. Мне было ясно, что мама не отпустит. Требовалось не только разрешение, еще экипировка, деньги на проезд. Тогда-то и возникла легенда об археологической практике, на которую якобы позвала меня Таня.
Полевая практика в нашем вузе была ежегодной, проходила под Евпаторией. Все, о чем говорили с мамой о поездке, было полуправдой. Я не то чтобы врала, а пыталась смягчить факты и рассказать лишь то, что однозначно понравится и будет расценено как допустимое.
С Таней обсудили детали, чтобы при перекрестном допросе не попасть впросак. Наши родители не общались, но нам было важно, чтобы официальные версии совпали.
В поездке, слава Богу, не было происшествий, разве что типичная для юга кишечная инфекция. С ней молодой организм как-то справился. Мы объездили весь Крым, встретились со всеми, с кем планировали.
Я до сих пор не рассказала о той поездке до конца, хотя прошло двадцать лет. Какие-то детали всплывали в разговорах, случайных фото, которые кто-то приносил домой. Что-то сообщала как сюрприз: «Представляешь, мы же тогда встретили в Крыму Гошу, Пашу и Ленку. Совершенно случайно. А еще, никогда не поверишь, Николая Петровича, нашего математика». Я поняла, достаточно сообщить пару правдивых деталей и необходимость рассказать обо всем отпадет.
Кажется, маме не было интересно, как и что со мной происходило в той поездке. Зато я поняла, что так и не перестала бояться мамы.
Фото: freepik.com, Getty Images/iStockphoto, iStock, Shutterstock
