Я познакомился с этой книгой, как мне кажется, довольно поздно. Мне было уже двадцать с небольшим лет. Я жил и работал тогда в Бельгии и снимал мансарду у одной старой русской эмигрантки, ныне покойной Марии Викторовны Спечинской. Ее дом в Брюсселе на улице Каштанов был островком той России, про которую я знал только из книжек, из документальных фильмов о русской эмиграции, но почему-то был уверен, что все это выдумки. А все оказалось реальностью.
По утрам мы пили с ней чай. Она рассказывала, какие в их имении росли яблоки, что ее маменька – княгиня Оболенская – знала государя императора, и многое другое, о чем я до сих пор жалею, что не записал.
Мансарда, на которой я поселился, по сути была чердаком, изначально предназначавшимся для прислуги. Там было свалено разное барахло, которым много лет не пользовались и ничего там не трогали, пока не оказалось, что мне негде жить. Мария Викторовна предложила мансарду, при условии, если меня не смущает наличие всех этих вещей. Меня не смущало, и даже напротив. Там было много книг, в основном эмигрантские журналы и антисоветчина всех сортов. То и дело я выуживал что-то интересное, зачитывался. Однажды обнаружил книгу в синем переплете. Она оказалась первым, миланским, изданием «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. Книгой, за которую он в 1958 году получил Нобелевскую премию.
В 1956 году Борис Пастернак, сомневаясь, что его роман одобрит Госиздат, через знакомого журналиста отправил рукописи итальянскому книгоиздателю Джанджакомо Фельтринелли. В ноябре 1957 года в Милане книга вышла на итальянском языке. За это, кстати, издатель поплатился членством в компартии. Двумя годами позже роман был опубликован в Милане, но уже на русском языке, по рукописи, не выправленной автором.
Я открыл, начал читать, и время для меня словно остановилось. Помню, на чердаке, как часто бывало, сломалось электричество и я зажег свечу. В этом чтении при мягком дрожащем свете была параллель с романом.
«Они проезжали по Камергерскому. Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало.
«Свеча горела на столе. Свеча горела…» – шептал Юра про себя начало чего-то смутного, неоформившегося, в надежде, что продолжение придет само собой, без принуждения. Оно не приходило».
Я читал, и мир переворачивался. С одной стороны, я спешил, а с другой – ужасно боялся, что книга закончится. Я листал оставшиеся страницы и обнаружил, что вторая часть книги – это собранные вместе стихи Юрия Живаго. Я не мог оторваться.
Останавливался. Обдумывал. Возвращался к роману, потом опять читал стихи. Стихи, хотя и являются составной частью романа, по сути – отдельное произведение, ничуть не меньшее, а может быть, даже большее по стилю и значению, чем сама проза.
В какой-то момент наткнулся на стихотворение «Рассвет» и строки:
И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я Твой завет
И как от обморока ожил…
Эти слова были для меня ударом в сердце, в голову, ведь к стыду своему я давно не читал Нового Завета. Это было время моей молодости, получения богословского образования. Я знал Новый Завет, я сдавал по нему экзамены, я знал его толкования, но был на тот момент увлечен чтением другой, научной богословской литературы – продвинутых книг… ну что я не знал в этом Евангелии? Да я все это читал уже… И тогда я схватил Новый Завет и стал жадно перечитывать. Я был благодарен Пастернаку, благодарен Юрию Живаго за эти строки, потому что я сам тогда «как от обморока ожил». Слово Божие вернулось в мою жизнь. Оно стало тем, чем было когда-то в детстве, когда я впервые читал Евангелие.
Обложка первого издания
Этот роман, который я считаю очень христианским, перевернул мою жизнь по-настоящему.
В этом искании Бога, в размышлениях о Евангелии, Христе, о Воскресении, о смысле человеческой жизни как истории поступков, которые останутся после тебя, в параллели вечной жизни и воскресения – как памяти, которая остается от поступков людей, я увидел не только великое произведение. Я увидел в этом нащупывании религиозности и искании веры искание веры моих родителей, которые были из среды интеллигенции и людьми нецерковными. Отматывая время назад, я видел, что поиски Бога у них происходили так, как происходили они в романе.
А еще всю свою молодость я думал о монашестве. Так случилось, что я был воспитан среди монахов и монахами и о браке не задумывался. И когда пришел к мысли о создании семьи, встретил свою будущую жену, то это были долгие размышления, которые я пытался увязать с моими христианскими, в том числе максималистскими устремлениями. Мне казалось, что это разные полюса. И тогда я случайно открыл «Зимнюю ночь» – первое стихотворение Юрия Живаго:
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела…
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
Это же абсолютный гимн любви, самой настоящей любви мужчины и женщины, двух сердец. Это стихотворение я перечитывал перед тем, как сделать предложение будущей жене. По сути, эти строки стали для меня отправной точкой. Я хотел, чтобы у меня была такая же любовь. Я об этом Бога просил. Эта любовь хранима ангелами.
Моя супруга – заложник моих мыслей. На нее вываливается все, о чем я думаю и переживаю. Ну а с кем еще делиться? Бывает, что это такой поток мыслей, что мне ее даже жалко. И, конечно, тогда я «вывалил» на нее Пастернака.
Я хотел, чтобы она знала, хотел, чтобы она соответствовала моим идеалам. А она испуганно промолчала, потому что страшно, когда тебя ставят рядом с Пастернаком и говорят: «Вот так вот надо, так вот хочу».
Безусловно, самое любимое стихотворение Пастернака – «Рождественская звезда». Время от времени я перечитываю его. Оно совершенно удивительное. Это тонкая и глубокая поэзия. И хотя я плохо декламирую стихи, но мне так хочется всем его прочесть, поделиться, что я делаю это искренне и от сердца.
Спустя годы, а я долго искал, мне очень хотелось купить то, первое издание «Доктора Живаго». Наконец удалось найти книгу в лавке антиквара-букиниста в Париже на набережной. Я понял, что мне важно его периодически держать в руках, листать, перечитывать. Хотя у меня есть и другие издания, есть даже карманные, которые удобно носить с собой. Но это первое – особенное. Оно, как та свеча – напоминание о первой встрече…
