…
— Люда! Не ходи в ворота! В калитку! Только в калитку, в ворота нельзя!.. — сквозь толпу продирается немолодая энергичная женщина. Раньше таких можно было встретить в основном в торговле; сейчас торговля кругом — поэтому, наверное, типаж распространился необыкновенно широко.
— Никогда не ходи в ворота, ты что?! — догнав свою спутницу, женщина вполголоса продолжает наставлять подругу, вместе они продвигаются к выходу из церковного двора. Ворота распахнуты настежь, но дамы протискиваются через толпу народа и выходят калиткой.
— А у меня два года — два года! — водичка простояла, и хоть бы что! Вот вчера решил: куда ее девать-то, надо ж свежей набрать — попросил мою хозяйку, она мне налила водичку в тазик, я в двадцать три ноль-ноль залез в ванну и — опа! — облился, как положено. Хорошо!..
Бодрый и худощавый дедуля так и ищет возможность завязать разговор с соседями по очереди. Ну, в самом деле: если стоять, как только что сказали проходившие мимо счастливцы, уже успевшие заполучить заветную крещенскую воду, еще часа два — то почему бы не пообщаться?
— Да… Вот, значит, в одиннадцать вечера я и скупнулся, ага. Отличная была водичка!
— А чего в одиннадцать-то? — в полоборота спрашивает низенькая полная тетенька, стоящая впереди.
— Так положено же! — дед с радостью вступает в диалог. — До одиннацдати не положено, до одиннадцати она не действительна.
— А…
Тетенька, приняв к сведению ценную информацию, решает внести свой вклад в душеспасительную беседу:
— У меня вот тоже водичка отлично стояла. Я в прошлом году взяла, набрала прямо из-под крана, молитовку над ней прочитала — год стояла, хоть бы что!
— Ну правильно! Ведь на Крещение все водоемы освящаются, всё вообще, — дедуля придвигается поближе. — Вот как они освятят на прорубях воду — вот тогда, значит, можно брать. После одиннадцати вечера. И вообще, вчерашняя вода — это не то. Сегодня надо брать, сегодня она — это… крещенская, значит… А вчера — сочельничес… сочельников… Ну, короче, вчерашняя — только если после одиннадцати вечера.
— Послушайте, — не выдерживает рядом какой-то мужчина средних лет в потертом военном бушлате. — Ну откуда Вы взяли вот это — про одиннадцать вечера?
— Э-э-э… — дед с видом снисходительного наставника, вынужденного объяснять несмышленым ученикам очевидные вещи, поворачивает к нему свое маленькое лицо, которое даже на морозе не изменило своего желтоватого цвета. — Да потому что освящают в одиннадцать вечера! Поэтому все и купаются ночью!
— Да кто Вам сказал? Освящение же сразу после литургии бывает, утром! Как утром службу закончат — это же часов в одиннадцать-двенадцать — так сразу и бывает освящение. И вода — та же самая абсолютно, освящается точно так же, как и сегодня.
Дедуля почти не слушает. Пока мужчина говорит, он успевает еще двум-трем своим соседям по очереди сообщить, что сегодняшняя вода — правильная, крещенская, «свячёная», а вчерашняя — только если после одиннадцати вечера. Тем не менее, завязавшийся разговор привлекает внимание очереди. Люди оборачиваются, внимательно прислушиваясь к тому, кто что говорит. По тому, как они стараются уловить обрывки чужого разговора, понятно, что людям интересно и что они не очень хорошо разбираются в теме. Но показать свою неосведомленность рискует только один невысокий крепенький мужичок в кепке, натянутой на уши:
— Так что: разницы никакой нет?
— Нет, конечно — одна и та же крещенская вода.
Однако, согласные друг с другом, двое мужчин остаются наедине со своей правотой, в то время как вокруг них продолжается живое обсуждение:
— Ну что, будем стоять? А то вон говорят — два часа стоять придется, там без очереди лезут…
— Ну, постоим — что делать. Надо же сегодня воду взять. Она же сутки действует. Надо сегодня брать.
— Ага. Ну ты посмотри: с детьми лезут без очереди! Хорошо — с детьми; но куда ты с тремя канистрами пятилитровыми?!
Очередь солидарно гудит. Пятилитровые канистры у каждого второго, но лезть без очереди, пусть ты даже и с ребенком — это действительно как-то не очень.
— Пойду посмотрю, как там моя вторая очередь, не обгоняет? — неспокойный дедуля растворяется в толпе. Параллельно движется еще одна вереница людей; она направляется к храму.
— А там, в храме, что — тоже воду разливают? — женщина в длинном пальто, заслоняя лицо от мороза красным шарфом, тревожно тянет шею в направлении входа в церковь.
— Да. Только там еще надо свечки ставить и записки писать — во здравие и заупокой.
— Но там, похоже, быстрее очередь идет… — тревога на лице женщины нарастает. Через пару минут, однако, счастливым образом в параллельной очереди находятся ее подруги, и дама перемещается на два метра ближе к заветному крыльцу храма. Там мелькают красными пятнами папахи то ли казаков, то ли каких-то кадетов. В общем, ходят мальчишки в шинельках и форменных головных уборах с кокардами. И еще с синими нарукавными повязками, на которых вышит золотом крест. Раньше в ходу были красные повязки народных дружинников, а теперь вот — синие и с крестом.
Неспокойный разговорчивый дедуля возвращается и оживленно продолжает с пол-оборота:
— Вот сейчас возьмем водичку, искупаемся, а потом — р-р-раз! — и в Царствие Небесное!
— Ой! Ну что Вы такое говорите?! — Дама перед старичком аж подпрыгивает от досады. — Зачем Вы такое говорите? Надо думать только о хорошем! Сегодня же праздник — вот и думайте о хорошем, зачем о плохом?
— Ну а что? — дед явно был не намерен так просто успокаиваться; видимо, его перспектива попасть в Царство Небесное сразу после омовения крещенской водой впечатлила не на шутку. — Вот хорошо: хлебнем водички и — опа!
Этот энтузиазм встречает серьезный отпор. На реплику дедули оборачиваются сразу несколько по-настоящему разгневанных дам.
— Вы бы лучше закрыли свой рот, — неожиданно зло и грубо формулирует молчавшая до сих пор женщина с рыжими волосами, уложенными в хорошую прическу. — Вам же сказано: праздник сегодня! Вот же начал!..
Извиняющееся бормотание старичка о том, что, мол, он ничего такого не имел в виду, и вообще, говорил он больше о себе самом — ему-то уже семьдесят шестой годок пошел, можно и о Царстве Небесном подумать — не находят понимания. Завязавшаяся было беседа разваливается. Дедуля, как будто вняв настойчивым советам соседок по очереди, оставляет неполиткорректную тему и удаляется.
— Та-а-ак… Теперь вообще встанем. — Мужчина в очках с видимым усилием удерживается от того, чтобы добавить к высказыванию пару крепких словечек. Все стоящие рядом нервно подаются вперед.
— Ну куда же это годится?! Куда — с двадцатилитровыми канистрами?! Это ж сколько вы их набирать теперь будете?..
Четыре двадцатилитровых бутыли, как изваяния-идолы, угрюмо выстраиваются вокруг огромного металлического чана с водой. Их сюда привезли на тележках два таких же угрюмых немногословных мужика в вязаных спортивных шапочках. Мужики, не обращая внимания на ропот толпы, деловито наполняют емкости. Зачем им понадобилось столько крещенской воды — такой вопрос в толпе не возникает; всех беспокоит одно: очередь застопорилась.
Ропот растет. Люди, все как один приплясывающие, чтобы как-то согреться на морозе, совсем не рады перспективе застрять еще на полчаса перед самым «финишем» — перед заветной бочкой из нержавейки. Тем не менее, минутное волнение улегается, не успев перерасти в серьезный конфликт: находится какая-то женщина, которая берет на себя функции распорядителя. Постепенно процесс вновь налаживается, и вскоре «оптовые» потребители крещенской воды, наполнив свои бутыли, тащат их к воротам. Им, правда, уже некому подсказать, что в ворота ни в коем случае нельзя выходить — только в калитку!..
Наконец, подходит и моя очередь. Парень-послушник с сине-золотой повязкой на рукаве аккуратно отворачивает кран, в мою бутыль падает густая ледяная струя. Полминуты — готово. Я подхватываю бутыль, в спину уже подталкивает голос женщины-распорядителя:
— Мужчина, быстрее давайте, отходите! Следующий — не задерживаем, ставим тару!..
Я только и успеваю сказать парнишке, который наливал мне воду:
— Спасибо! С праздником Вас!
— Спаси Господи!
Ну, вот и хорошо, вот и праздник: вспомнили про Бога все-таки.
