— Ну, наконец-то вы выучили древнегреческих богов! – с сокрушением и усталостью в голосе сказала наша преподавательница истории искусств. Нас было десять человек в группе, нам всем было около четырнадцати лет, и шёл 1989 год. Мы посещали художественную школу и были очень разными – кто-то увлекался Белым движением, кто-то – группой «Алиса», кто-то -английским или французским языком, кто-то писал роман о Марадоне, и все мечтали стать художниками. История искусств была у нас раз в неделю.
— Без древнегреческих богов вы ничего не поймете ни в одном музее! – продолжала наша добрая преподавательница, качая головой. – Ни в Эрмитаже, ни в Русском Музее, ни в Третьяковке… нигде. Не говоря уже о Европе. Да вы и в Летнем Саду ничего не поймете, когда гулять там будете! И в Петергофе! Без древнегреческих богов вам просто — никуда!
Мы подумали о Летнем саде и о лете, которое казалось таким далеким в эту слякотную питерскую (ленинградскую тогда ещё) зиму, и вздохнули.
— А теперь мы поговорим о Ренессансе или эпохе Возрождения. Вы опять поймете, что тот, кто не выучил древнегреческих богов, и там ничего не поймет.
Тут нашу преподавательницу кто-то позвал в учительскую к телефону, и она оставила нас в кабинете, маленьком, заваленным книгами с репродукциями. Кроме книг на партах, было ещё множество книг в шкафах до потолка. Мы с подругой, тоже Олей, [1] уже поняли, как были наивны в первый год обучения, полагая, что до конца художественной школы мы пересмотрим в с е эти книги. «Надо ловить момент! И вот мы наугад достали большую книгу с репродукциями, с трудом вытащив ее из плотных книжных рядов заветного шкафа.
«А-а, это иконы!» — протянула подруга. – «Это скучно. Это для верующих».
«Давай смотреть», — настояла я.
«А, я забыла, что ты верующая», — сказала подруга, и мы начали смотреть репродукции русских икон.
Распятие. Феофан Грек
«Смотри, Андрей Рублев! Смотри, Феофан Грек! А это кто? Ди-о-ни-сий!» — сказала подруга. «Как он странно рисовал! И вообще зачем все это рисовать – кто-то на осле едет, кто-то куда идет, кто-то лежит… Скучно. То ли дело подвиги Геракла!»
Она стала быстро листать страницы. Я боялась, что преподавательница вернется, и мы не успеем выполнить наш конспиративный план по просмотру как можно большего числа книг с репродукциями картин великих художников, поэтому с грустью смотрела на мелькавшие страницы, не мешая подруге.
«Вот, разве это – настоящая картина?» — со смехом сказала она.
На развороте было изображено Распятие.
«Пузико!» — проговорила со смехом подруга, гладя пальцем изображение Распятого, Чьё чрево провисало на Кресте.
«Перестань!» — взорвалась я.
«Как беременный!» — продолжала дразнить меня подруга.
«Это же Христос, Он распят, Он страдает за всех нас!» — крикнула я, и на нас обернулись другие ученики.
«Да, Его же распяли на Кресте», — сказал какой-то мальчик.
«Я в это не верю!», — заявила моя подруга, смеясь.
«А я верю!» — сказала я.
«Всё равно это уродливо нарисовано!» — заключила подруга.
Распятие. Икона XV в. Кирилло-Белозерский монастырь
Дверь неожиданно открылась, и в класс вошла вернувшаяся от телефона учительница истории искусств.
«А давай спросим!» — громко зашептала подруга. «Нина Михайловна, правда ведь – эта икона некрасивая?» — спросила она, поднимая разворот большой цветной книги. Икона Распятия выгнулась, и римский сотник словно сделал шаг вперед, чтобы защитить Христа, подняв вверх руку в жесте исповедания.
«Дети… — проговорила Нина Михайловна с мягким укором. — Вы должны понять, что нельзя так говорить о картинах – «красиво», «некрасиво». Конечно, русская живопись во многом отставала от Западной. Мешал канон – ведь творчество художника сковывали церковники! Но сейчас мы с вами будем изучать прекрасное Возрождение, и вы увидите, как, несмотря на то, что церковь подавляла свободу художников, они всё равно творили и создавали прекрасные произведения. И вы поймете, почему я так долго не зачитывала вам контрольные по древнегреческим богам… Оля, поставь эту книгу в шкаф».
Книга вернулась в шкаф, а наши отношения с Олей стали более прохладными. Вскоре мы перестали вместе ходить на трамвай, чтобы вернуться после занятий домой, и даже, когда садились в него, старались стоять в разных местах вагона. У Оли появились другие подружки, у меня – другие. Не знаю, о чем разговаривала Оля со своими подружками, а мы разговаривали о Христе – словно тот спор прорвал какой-то запрет, наложенный на любые разговоры о Нём… Как-то мы возвращались в трамвае с Машей и Ирой, и говорили о том, что как хорошо было бы, если бы все люди подражали Христу. «Что?» — переспросила Лена. «Я не слышу!» «Как хорошо, если бы все вели себя по отношению к другим людям так, как Христос!» — повторила Маша. –«А? Да? Ну пока, девчонки, сейчас остановка «Прометей», я выхожу!»
Оплакивание Христа.1194 г., церковь св. Пантелеймона в Нерези
+++
…Этот разговор в тесной комнате, доверху заваленной книгами по искусству, нет-нет да и всплывал в моей памяти. Конец восьмидесятых, мое отрочество, время перемен и взросления, время второго обретения мною Христа, время перемен в стране – каким прекрасным оно кажется теперь через дымку времени. И образ Распятого, над которым раздался глумливой смешок глупой девчонки… «Не надо говорить о Боге с кем попало!» — сказала мне бабушка после того, как я рассказала ей о происшедшем, и добавила: «Неверующие люди привыкли смеяться над Богом. Помнишь, даже в Евангелии смеялись?»
«И смеялись над Ним…» (Лк. 8:53)
+++
Рождающий Церковь от ребра, Он вознесен на древо.
«Уснул как Адам» (из богослужения Великой Субботы), дал Он рождение Жизни от ребр Своих. Родилась Его Церковь… И потому порой иконописцы подчеркивали эту тему рождения Церкви.
Родилась Его Церковь в позоре Крестной казни, презрении окружающих «праведников по закону» и правящих миром Римским. Церковь Нового Завета Христова, рожденная от прободенного копьем ребра Его, в Крови и воде истекшей.
«Я сказал тебе: «в кровях твоих живи!» (Иез.16:6)
Древние семиты, жители Месопотамии, выбрасывали ненужного и лишнего ребенка, особенно девочку – «в крови ее и в воде ее, в пищу псам» (см. «Daily Life in Ancient Mesopotamia», Karen Rhea Nemet Nejat)
Но Он, Бог Живой, — ей, обреченной на смерть и съедение, смертью Своей дал жизнь, потому что смерть Его была – живоносная. «Не смерть Христа как таковая дала миру жизнь, но Сам Христос, но то, что и в смерти Его было живым и бессмертным» (свящ. Сергий Щукин).
Перед нами – Новый Моисей, не змея возносящий на древе, но Сам вознесенный на древо за грех мира, взявший грех на Себя, «быв по нам клятвою» (Гал.3:13)
Моисей не знал, как накормить новорожденную ветхозаветную Церковь, и в отчаянии восклицал:
«И сказал Моисей Господу: для чего Ты мучишь раба Твоего? и почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? разве я носил во чреве весь народ сей, и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка, в землю, которую Ты с клятвою обещал отцам его? откуда мне взять мяса, чтобы дать всему народу сему? ибо они плачут предо мною и говорят: дай нам есть мяса. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня; когда Ты так поступаешь со мною, то лучше умертви меня, если я нашел милость пред очами Твоими, чтобы мне не видеть бедствия моего». (Числ.11: 11-15).
Но Христос сказал на Трапезе, на Своей последней и Таинственной Вечери – «Примите и ешьте – сие есть Тело Мое и Кровь Моя – за вас».
Московская школа. Распятие. Первая пол. XV в.
Новый Моисей стал выше самого Моисея, ибо Он был Тот, кем Моисей был послан к «народу сему жестоковыйному» (Исх. 33:4), чтобы сотворить из него Церковь. И Он нашел милость перед очами Бога и был умерщвлен, и дал Церкви Своей есть Плоть Сына Человеческого и пить Кровь Его… (Ин.6:53)
И когда, после многих столетий борьбы народа израильского с Законом Моисеевым, после протрезвления в Вавилонском плену, восторжествовал Закон и праведность по Закону, тогда пришел Он, Новый Моисей, открывающий истинный смысл Закона и утверждающий Новый Завет – не кровью тельцов и козлов – Своею Кровью, в которой и родится Церковь. В Крови, в воде – и в Духе Святом.
«Копием прободеннаго, Спасе, из ребра Твоего, живот животом из живота спасшаго мя искапаеши, и живиши мя с ним».
Эта сложная фраза в церковнославянском тексте Статий может читаться так (а в Константинопольском патриархате и в Элладской Церкви она понимается именно так):
«Копием прободен, Спасе, из ребра Твоего источаешь жизнь Жизни, исторгнувшей меня от жизни, и оживляешь меня с ней (Жизнью, то есть Евой)» (иеромонах Тихон (Васильев)).
Ветхая Ева, неудачница-мать всех народов, не ставшая Церковью, ибо почти все чада ее разбрелись по чужим богам и служили «воинству небесному» вместо Господа, которого она помнила ещё из сада эдемского, спасена и обрадована. Ее иссякшая жизнь не возвращена – совершилось нечто более страшное и удивительное. Христос дает ей жизнь Свою, чтобы она, так же как и ее чада, жили Жизнью Его, новой, человеческой во всей полноте, потому что это есть жизнь еще и божественная, как сказал как-то митрополит Сурожский Антоний. И от всех чад Евиных, от всех язычников собирает Он Церковь Новозаветную Свою, рождая ее в страдании Крестном, в сне смертном.
…Церковь, рожденная от ребра, уже выросла… «(Я)Умножил тебя как полевые растения; ты выросла и стала большая, и достигла превосходной красоты…» (Иез.16:7)
+++
…Над могилой о. Софрония в Эссексе, на юге Англии, в крипте монастыря святого Иоанна Предтечи есть икона-мозаика. С виду это – обычная икона Распятия. (Увы, мы привыкли к таким иконам, привыкли к изображению Умирающего в пытке Крестной Человека и Бога…)
На иконе этой Христос Распятый на Кресте словно возносит пригвожденный руки Свои над хлебом – а очертания мышц живота, мышц чрева напоминают Хлеб, крестообразно надрезанный. Так издавна надрезают выпекаемый хлеб. Крестообразно. Так надрезАли его век за веком до рождения Иисуса Христа и в Римской империи…
«На Голгофе священнодействует воплощенное Слово» — писал святитель Григорий Богослов.
Распятие. Болгарския икона
Он, Возносящий руки над хлебом – Собою преломляющий Себя в пищу и питие жизни для нас, Церкви Рождаемой – Он, Приносящий и Приносимый…
Затворены Твои исходы,
К востоку зрят Твои врата,
Ты в полноте Твоей свободы
На средоточии Креста.
Темна вода. Затихли ветры.
Остановился мир, нелеп,
Взирать, как просто и как щедро
Ты преломил Себя, как хлеб, –
Никем вовек Неудержимый,
Никем не связан ни на миг…
Весь мир, как сжатая пружина,
Ко Гробу Твоему приник.
[1] Все имена вымышлены.
