Главная Культура Литература, история, кинематограф История Церкви

Александр Кравецкий: У истоков церковнославянского богослужения

О языке богослужений спорят достаточно часто и много. О том, как все это начиналось на Руси, о чем спорили и какие решения принимали
12 мая в Лектории «Правмира» состоялась дебютная лекция А.Г. Кравецкого «Первые два века церковнославянского богослужения: Кирилл и Мефодий, их ученики и последователи».

Уже больше ста лет в Русской Церкви то бурно, то не очень идут споры, связанные с языком богослужения. В истории русский культуры проблемы языка и текста богослужебных книг возникали неоднократно. Вспомним хотя бы никоновскую справу и раскол, который произошел вокруг исправления богослужебных текстов. Вообще тема богослужебных книг и языка богослужения в истории России всплывала неоднократно. Задача этого небольшого цикла из четырех лекций — дать некоторую историческую и филологическую информацию, актуальную в связи со спорами о языке Церкви, чтобы эти дискуссии базировались на конкретных данных, а не на эмоциях и домыслах.

Первая, сегодняшняя лекция посвящена начальному этапу славянской письменности, то есть деятельности Кирилла и Мефодия и их ближайших учеников. На второй лекции речь пойдет о церковнославянском языке в средневековой Руси, то есть от крещения до петровских реформ. Третья лекция будет посвящена проблемам церковнославянского языка в Русской Церкви синодального периода, а последняя лекция — XX и XXIвеку.

Но, прежде чем рассказывать о создании славянской письменности и о проблемах, с этим связанных, следует сказать несколько слов о том, какое вообще отношение языковая проблематика имеет к Православию. Вполне понятно, зачем историю языка изучают филологи или историки, но ответ на вопрос, зачем об этих проблемах рассказывать в рамках христианского лектория, понятно намного меньше. Очевидно, что для новозаветной Церкви вопрос о языке не стоял и, в общем-то, стоять не мог. Чудо Пятидесятницы, евангельский призыв: «Идите, научите все народы» (Мт. 28.19), — явное указание на то, что эпоха языкового разобщения закончилась. Языковые барьеры стали несущественными и преодолимыми, наглядным подтверждением чему явилась Пятидесятница: «и говорили языками».

Поскольку для древней Церкви вопрос о языке не был актуален, в правилах вселенских соборов мы не находим никаких предписаний, касающихся богослужебного языка. Ничего удивительного в этом нет. Вселенские соборы не занимались составлением универсального кодекса для будущего, а отвечали на те вопросы, на которые искали ответа современники соборов.

Какие-то высказывания по этому поводу мы находим в святоотеческой традиции, и то довольно немногочисленные. Здесь, например, можно встретить идею о всеобщности или, как бы сказали современные лингвисты, инвариантности человеческого языка. Например, Тертуллиан, рубеж II-III веков, пишет: «Ты глуп, если станешь приписывать это одному только латинскому или греческому языкам, которые считаются родственными между собою, отрицая всеобщность натуры. Душа снизошла с неба не для латинян только и греков. Все народы — один человек, различно имя; одна душа, различны слова; один дух,  различны звуки; у каждого народа есть свой язык, но сущность языка всеобща» [1].

Климент Александрийский вполне в духе античности делил мир на эллинов и варваров, однако если античный мир относился к варварам если не с презрением, то безо всякого интереса, Климент относится к ним совершенно иначе. По Клименту, возвышенная культура эллинов — это лишь обработка и некоторое окультуривание того, что в варварской культуре существовало задолго до греков. «Наречия первоначальные и образующие, — писал Климент, — суть наречия народов, которые у эллинов слывут под именем варварских. В названиях предметов у них обозначает самое существо их, природа, поэтому признано, что молитвы на языке варварском более действенны, чем на других языках», – то есть вывод, прямо противоположный античности, о преимуществах варварских языков в качестве языка молитвы.

Таким образом, для ранней Церкви вопросы языка Церкви (богослужения и проповеди) не были актуальными. Актуальность эта тематика приобретает в тот момент, когда по мере распространения христианства среди варварских народов церковная организация приобретает функции, которые ей первоначально не были свойственны, а именно функции хранителя образования и культуры. В новой ситуации нормализаторская деятельность и защита собственной традиции становятся актуальными. С одной стороны, здесь был момент чисто эстетический. Сохранились совершенно замечательные жалобы блаженного Иеронима Стридонского на то, что чтение текстов на варварских языках портит его латынь. Но, поскольку делом жизни блаженного Иеронима был перевод Библии с еврейского на латинский, понятно, что под варварским языком, который портит его латынь, здесь подразумевается древнееврейский. Но это эстетская реакция, понятно, что эстетический момент был не самым главным.

Действительно важным мотивом сокращения числа языков, используемых в церковной жизни, была необходимость для церковных властей блюсти и контролировать чистоту вероучения. Общность языка давала им возможность следить за правильностью веры священников и за правильностью тех книг, которыми они пользовались. Понятно, что если бы эти книги были написаны на многочисленных языках, на которых говорило население империи, то такой контроль был бы невозможен в принципе. Таким образом, церковные власти контролировали священников, а священники, в свою очередь, уже должны были блюсти и контролировать правоверие своей паствы.

При этом, конечно же, народный язык в церковной жизни активно использовался, но не в качестве богослужебного, а в качестве языка проповеди, в качестве языка катехизации, в качестве языка молитвы. На местных языках существовали и основные молитвы. По крайней мере века за полтора до Кирилла и Мефодия были опыты перевода отдельных молитв на славянские языки. Скорее, впрочем, это были не переводы, а транслитерации латинскими буквами. Кстати, несколько таких текстов потом вошли и в старославянскую традицию.

Тем не менее общая схема сосуществования местного языка и латыни оставалась более или менее незыблемой. Языком богослужения и Писания оставалась латынь или же греческий, а языком проповеди, катехизации и частной молитвы в той или иной степени выступали диалекты, на которых говорили прихожане. Таким образом, мы видим, что ко времени создания славянской письменности и первых славянских переводов национальные языки в церковной практике использовались, но в объеме достаточно ограниченном, и никакого статуса, никакого церковного благословения или государственной санкции они не имели. Это тот фон, на котором осуществлялась деятельность Кирилла и Мефодия, на котором шло создание славянской письменности.

Славянский алфавит был создан в 863 году или к 863 году (непонятно, сколько времени этот процесс занимал) византийским миссионером Константином, более известным по своему монашескому имени Кирилл, и его братом Мефодием. Об обстоятельствах создания славянской азбуки существует огромная литература. При этом большая часть вопросов однозначных и бесспорных ответов не имеет.

Это связано с двумя моментами. Во-первых, тот интерес к миссии Кирилла и Мефодия, который мы наблюдаем сейчас, возник сравнительно недавно, а именно во второй половине XIX века. Тогда это было связано с тем, что имена славянских первоучителей в то время превратились в символ самоопределения культур славянских народов. При этом в богослужебной практике, как это ни странно, памяти Кирилла и Мефодия не было. Из церковных календарей она исчезла уже к XVIIвеку. Впервые в календарях имена Кирилла и Мефодия вновь встречаются в 1763 году, а в Минее они появляются в начале XXвека, и то не в месячной Минее, а в праздничной. В месячной Минее почитание Кирилла и Мефодия возвращается лишь в конце XXвека — в изданных Московской Патриархией Минеях 1978-1989 годов. До этого в славянских месячных Минеях — и в Русской Церкви, и в других славянских церквях — памяти Кирилла и Мефодия не было. И тот факт, что интерес к кирилловско-мефодиевской проблематике был стимулирован не столько церковным и научным интересом, сколько политической борьбой, не мог не мифологизировать все, что связано с этой тематикой.

Действительно, к авторитету Кирилла и Мефодия апеллируют сторонники перевода богослужения на национальные языки, говоря о том, что продолжают дело Кирилла и Мефодия. К авторитету Кирилла и Мефодия апеллируют сторонники сохранения церковнославянского богослужения, призывая к сохранению кирилловско-мефодиевского наследия. К наследию Кирилла и Мефодия апеллируют сторонники изоляционизма, говоря об особой славянской языковой картине мира и противопоставляя ее западной традиции. К авторитету Кирилла и Мефодия апеллируют сторонники интеграции, указывая на то, что их миссия славянских первоучителей получила благословение Рима и недаром папа Павел IIобъявил Кирилла и Мефодия покровителями Европы. Включение в такой политико-мифологический контекст очень затрудняет ответ на вопрос, а что же происходило в действительности, и мешает извлечь из огромного количества написанного и сказанного про них какую-то конкретную информацию.

Попробуем обратиться к источникам, но и здесь нас преследуют проблемы. Собственно, главный источник, из которого мы знаем о Кирилле и Мефодии, — это их жития. Считается, что житие Кирилла было записано вскоре после его смерти Мефодием на греческом языке, но этот текст до нас не дошел. То, что мы имеем, это тексты, сохранившиеся в списках не старше XIV века, то есть все-таки с той поры прошли века. Есть еще какие-то источники, им специально не посвященные, но и вообще извлечение исторической информации из житийных текстов — работа достаточно неблагодарная, потому что задача историка и биографа и задача агиографа прямо противоположны. Агиограф, в конечном счете, пишет историю спасения, и для него те подробности и  детали, которые интересуют историка, не особенно интересны. Агиограф может записать, что Господь ожесточил сердце фараона, а вот историку необходима некоторая конкретика, что же там происходило и о чем фараон в этот момент думал. Поэтому историк, читающий житие, должен быть очень внимателен, должен извлекать из текста информацию, которую автор жития не стремился в него вложить.

Итак, давайте попробуем посмотреть житие Кирилла, а потом житие Мефодия,  просто основные вехи, и постараемся понять, что за этим стоит. Вообще эти жития очень интересно читать, просто еще не появился тот Умберто Эко, который напишет роман на основе этих текстов, потому что тексты совершенно замечательные.

Итак, согласно житиям, младший брат Константин (в монашестве Кирилл) родился примерно в 827 году, а Мефодий, старший, — в 815 году. Происходили они из семьи  друнгария, то есть византийского военачальника или администратора среднего ранга, получили достаточно хорошее образование. Учителями Кирилла были Лев Математик и будущий константинопольский патриарх Фотий, сыгравший в жизни Кирилла довольно большую роль. Согласно житию, блестящего юношу заметил император, предложил ему брак со своей крестницей и придворную карьеру. Но Константин категорически отказался. Некоторое время он был библиотекарем в Святой Софии Константинопольской, затем ушел и скрылся в монастыре. Через полгода беглеца нашли, но от прежней службы он категорически отказался и стал учителем философии.

Это было время расцвета в Византии гуманитарных наук. Вокруг Фотия сложился блестящий философско-филологический кружок, одним из деятелей которого, по всей видимости, был и Константин. К этому периоду жития относят публичную дискуссию Константина с «патриархом Аннием» об иконопочитании. Патриархом Аннием в антииконоборческой литературе называют константинопольского патриарха-иконоборца Иоанна Грамматика, блестящего оратора и последнего крупного иконоборца. В тексте жития содержится запись дискуссии Константина и Анния, которая заканчивается, естественно, поражением Анния. Понятно, что в таком виде это событие едва ли могло иметь место. Во-первых, потому, что после низложения и ссылки Иоанна Грамматика в 843 году никаких данных о публичной иконоборческой полемике не было. Во-вторых, очень многие трактаты о почитании икон строятся в виде диалогов, где в качестве оппонента выступает Иоанн Грамматик, то есть перед нами либо заимствование из какого-то антииконоборческого сочинения, по какой-то причине включенное в житие, либо, что тоже вполне возможно, пересказ антииконоборческого трактата Константина, также построенного в форме диалога с Иоанном Грамматиком. Но, как бы то ни было, в житии Константина этот эпизод занимает достаточно большое место.

Далее житие рассказывает о двух миссионерских путешествиях Константина. Первое из них состоялось в 855-856 году, когда он принимал участие в так называемой сарацинской миссии, то есть в миссионерском путешествии в столицу Арабского халифата, где, согласно житию, вел богословские дискуссии с мусульманами. Житие называет задачей этой миссии богословскую полемику: мусульмане прислали патриарху вопросы о Святой Троице, и Константин был послан для того чтобы участвовать в такой дискуссии. В таком виде это событие вряд ли могло бы иметь место, потому что хотя действительно известно, что арабы регулярно посылали в Византию запросы по различным богословским проблемам, на которые составлялись подробные ответы, однако никаких свидетельств о том, что для полемики к арабам посылались проповедники. Скорее всего, Константин действительно принимал участие в миссии, но это была не церковная миссия, а политическая. Вероятно, это была экспедиция по обмену пленными, во время которой Константин вполне мог вести полемику по вероучительным вопросам, но в число основных задач эта полемика явно не входила.

Затем (и это уже ближе к нашей теме) следует еще одна миссионерская поездка Константина, на этот раз в Хазарский каганат. Это произошло в 860-861 году. Согласно житию, «пришли же к цесарю послы от хазар, говоря: “От начала знаем лишь единого Бога, который стоит над всеми, и Ему кланяемся на восток, в остальном же держась своих постыдных обычаев. Евреи возбуждают нас принять их веру и обычаи, а с другой стороны, сарацины предлагая мир и дары многие, принуждают нас принять свою веру, говоря: «Наша вера лучшая среди всех народов». Из-за этого посылаем к вам, и, вспоминая старую дружбу и сохраняя взаимную любовь, ибо вы — великий народ и от Бога царство держите. Вашего совета спрашиваем и просим от вас мужа книжного. Если переспорит евреев и сарацин, то примем вашу веру ”».

Понятно, что хазары не могли отправить в Византию послания такого рода. Это хорошо видно из процитированного текста. О себе невозможно сказать: «в остальном же держась своих постыдных обычаев». Видимо, это тоже была какая-то дипломатическая миссия, в которой Константин был одним из участников, притом явно не главой, о чем в житии достаточно прозрачно прочитывается: там есть сцена, когда греки приходят на прием и хазары спрашивают Константина, куда его сажать. Если бы он был главой миссии, то вопросы субординации не стояли бы.

Согласно житию, в результате проповеди Кирилла крестилось больше двухсот человек из окружения хазарского Кагана. Это сообщение жития не кажется правдоподобным. К середине IX века для хазарского каганата религиозные споры не были актуальными, так как в качестве официальной религии уже был принят иудаизм. Какая же историческая реальность стоит за сообщением жития о крещении хазар? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Была, например, такая красивая гипотеза (доказать ее невозможно и я сообщаю об этом ради ее изящества), что Кирилл был одним из тех проповедников, которые, согласно «Повести временных лет», приезжали на Русь. Тогда  помещенная в «Повести временных лет» речь философа перед князем Владимиром — это речь Константина. Хронологически Константин не мог произносить речь перед князем Владимиром, родившимся столетием позже. Но поскольку в летописном рассказе о крещении князя Владимира объединено несколько историй, теоретически возможно, что сюда попала и речь Константина. Это очень красиво, но умозрительно, скорее, это просто  экзотическая гипотеза, чем что-то более серьезное.

В эту последнюю поездку Кирилла произошли два события, непосредственно связанные с нашей темой. Во-первых, житие сообщает, что в районе Херсонеса (около современного Севастополя), Кирилл нашел «Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, и человека нашел, говорящего на том языке, и беседовал с ним, и понял смысл этой речи, и, сравнив со своим языком, различил буквы гласные и согласные и скоро начал читать». Эти вот «русские письмена» не дают покоя исследователям и публицистам.

Единственное, что можно сказать более-менее уверенно, так это то, что, конечно, здесь речь идет не о каких-то протославянских, проторусских переводах Священного Писания, потому что далее то же житие будет рассказывать о создании Кириллом славянского алфавита и о том, что славяне письменности не имеют. Но какой именно текст и на каком именно языке нашел Кирилл? Тут масса версий. Это мог быть готский перевод Библии, который существовал уже с IVвека. Есть предположение, что это могли быть франкские, то есть латинские тексты. Наиболее убедительным кажется, что речь идет о сирийском библейском тексте («сирские» — «сурские» — «руские»), тем более что в одном из списков жития Кирилла «сурские» присутствуют. Это тем более кажется убедительным, что непосредственно перед рассказом о том, что Кирилл освоил эти русские письмена, говорится о том, что он читал самаритянские тексты, то есть тоже семитские.

Во время той же поездки в Крым Константин нашел в Херсонесе мощи Римского Папы Климента. Часть мощей Константин взял с собой, что, как мы скоро увидим,  определило то, что Рим вопреки своей обычной политике поддержал и благословил его переводы. Но об этом речь пойдет немножко позже.

И, наконец, последняя миссионерская поездка, в результате которой был создан славянский алфавит. Согласно житию, в 862 году моравский князь Ростислав направил императору Михаилу письмо, где было сказано: «Хотя наши люди язычество отвергли и держатся закона христианского, нет у нас такого учителя, чтобы нам на языке нашем изложил правую христианскую веру, чтобы и другие земли, глядя на это, уподобились нам. Так пошли нам, владыка, епископа и учителя такого. От вас ведь исходит во все земли добрый закон». Здесь тоже возникает вопрос, чего именно хотел Ростислав. Из письма следует, что он просит епископа, то есть церковной самостоятельности. Посылая к нему Кирилла и Мефодия (Мефодий был иеромонахом, Кирилл — простым монахом), император Михаил не выполнял главную просьбу Ростислава. Не имеет окончательного ответа и вопрос о том, чьей инициативой было создание алфавита. Конечно, хочется предположить, что программа перевода богослужения на славянский язык принадлежала патриарху Фотию. Но среди значительного числа дошедших до наших дней писем Фотия упоминаний о миссии Кирилла нет. Отсюда следует, что задачу перевода богослужений патриарх перед ним не ставил, потому что если бы такая задача стояла, то о ее блестящем исполнении были бы упоминания. Не исключено, что переводы были личной инициативой Константина и Мефодия, тем более что, как мы знаем, в дальнейшем за благословением переводов они обращались не в Византию, а в Рим.

Возвратимся теперь от наших домыслов и реконструкций к тексту жития. Согласно житию, когда император призвал Константина, тот спросил у него, есть ли в Моравии письменность. Император ответил, что письменности нет, но «если захочешь, то может тебе дать их Бог, что дает всем, кто просит». Кирилл, продолжает житие, встал на молитву, и вскоре открыл ему Бог, что внимает молитвам Своих рабов, и тогда сложил Кирилл письмена и начал писать слова Евангелия: «Вначале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово». Здесь мы вновь оказываемся в некоторой тупиковой ситуации, потому что законы священной истории и законы исторической науки сталкиваются тут лоб в лоб. Житие прямо указывает на чудесное обретение азбуки. И описывая этот сюжет исследователю приходится решать, принимает ли он на веру версию агиографа или же пытается предложить рациональную версию событий. Существует целая литература о том, когда именно Кирилл начать работать над переводами и над составлением алфавита и сколько времени ему на это было нужно.

Алфавитом, который создал Константин, была не известная нам кириллица, а глаголица. Вот на экране страничка из глаголического Ассеманиева Евангелия, просто для того чтобы было представление, как выглядела глаголическая письменность.

Но тут возникает естественный вопрос: если Константин/Кирилл создал глаголицу, а все-таки мы пользуемся сейчас кириллицей, то почему мы его считаем создателем славянской письменности? Дело в том, что создание письменности — это не сочинение графических знаков. Графические системы достаточно легко меняются, при этом язык и принципы построения алфавита остаются прежними. Заслугой Кирилла было то, что в языке были отождествлены смыслоразличительные элементы и с этими элементами были соотнесены графические знаки.

В дальнейшем уже в Болгарии глаголицу сменит кириллица, и в общем-то эта операция была достаточно механической. Если поместить в одну таблицу глаголический и кириллический алфавиты, то мы видим, что произошло просто изменение формы знаков. А набор остался прежним.

Глаголица — это явно миссионерский алфавит, в рисунок букв которого его создатель пытался вложить некий смысл. Что это за смысл — вопрос достаточно сложный. Очевидно, что существенная часть букв состоит из элементов креста, треугольника и круга. О том, какие смыслы вкладывались в эти знаки, можно лишь фантазировать. Имеется целая литература по интерпретации смысла букв в глаголице, но за исключением того, что эти смыслы существуют, ничего достоверного я сказать не могу. Исключение составляют разве уж совсем очевидные вещи.

Например, глаголическая буква «б», с которой начинается слово «Бог», состоит из трех вертикальных черт и двух горизонтальных. Весьма правдоподобным кажется предположение, что здесь (как и в сложение пальцев при крестном знамении) мы видим символы  Пресвятой Троицы и двойной (богочеловеческой) природа Христа. Обращают на себя внимание и буквы «и» и «с», которые являются симметричным, зеркальным отражением друг друга. Это очень эффектно смотрится в написании под титлом имени Иисус. Ясно, что эти вещи не случайны, что создатель этого алфавита пытался построить внешний облик букв в соответствии с какой-то внутренней логикой. Но способа реконструировать эту логику у нас нет. Мы можем только фантазировать и предлагать умозрительные построения. Кстати, любопытно, что именно с сочетания букв «и» и «с» начинается Евангелие от Иоанна, с которого и начались славянские переводы.

Еще один вопрос: какие тексты были переведены первыми? Житие вроде бы нам подсказывает, что раз перевод начался с зачала Евангелия от Иоанна, то Кирилл переводил не Четвероевангелие, которое начинается с Евангелия от Матфея, а Евангелие Апракос, то есть книгу, в которой евангельские чтения расположены в порядке церковных чтений, и соответственно, начинающуюся с Евангелия от Иоанна. Однако это предположение опровергают данные литургики, так как в византийской практике того времени такие евангелия были не особенно распространены. Здесь, как и практически во всех сюжетах, связанных с кирилло-мефодиевской тематикой, имеется огромное количество гипотез, более убедительных, менее убедительных, но практически нет окончательных ответов.

В последнее миссионерское путешествие в Моравию Кирилл ехал вместе со своим братом Мефодием, который к этому времени постригся в одном из малоазийских монастырей. Здесь любопытно отметить, что если, согласно житию, письменность и первые переводы создавались в Византии, то Константин должен был ориентироваться на известный ему диалект славян, проживающих в Солуни (Фессалоники). Это  южнославянские диалекты. В Моравии диалекты западнославянские. То есть когда Константин и Мефодий пришли в Моравию со своими переводами, то этот язык близок моравской живой речи, но все-таки это не письменная фиксация этой речи. Это некоторый литературный письменный язык, близкий, понятный, но некоторым образом отличный от живого языка местных жителей. Потом из Моравии, впитав в себя ряд моравских черт, кирилло-мефодиевская традиция перейдет в Болгарию, к южным славянам. Оттуда, опять впитав какие-то южнославянские черты, — на Русь, к восточным славянам. Этот язык везде будет достаточно близким, но все-таки немного чужим, немного отличным от живой речи местных жителей.

Совместная деятельность Константина и Мефодия в Моравии продолжалась сорок месяцев. Они готовили священников, могущих служить по славянским книгам, проповедовали, переводили. Параллельно шла полемика с местным немецким духовенством, которое служило на латыни. Немецкое духовенство исходило из того, что богослужение может совершаться лишь на одном из трех языков — на еврейском, греческом или латинском, то есть на тех языках, на которых, согласно Евангелию, была сделана надпись на кресте Спасителя. В тексте жития содержится развернутая апология правомерности богослужения на национальных языках. Собственно говоря, в житии Кирилла уже есть основные аргументы сторонников богослужения на народных языках.

Дальше святым братьям нужно было получить административную поддержку своей деятельности и рукоположить своих учеников, могущих служить по славянским книгам. Мефодий был иеромонахом, а Константин — простым монахом, и рукополагать учеников они не могли. Поскольку Моравия находилась в юрисдикции Рима, братья отправляются в Рим. Это было вполне естественно: формального разделения церквей еще не произошло. Константин принес в Рим часть обретенных им в Херсонесе мощей Папы Климента Римского (святой Климент – четвертый по счету римский папа) и был принят с почетом. Папа Адриан IIодобрил славянские переводы и утвердил славянское богослужение. Славянская литургия была совершена в нескольких римских храмах, Мефодия папа рукоположил в епископы. Находясь в Риме, Константин заболел и, приняв схиму с именем Кирилла, умер. Похоронен он был в базилике святого Климента, сейчас предполагается, что в крипте этой базилики известно место, где он был похоронен, хотя это тоже на самом деле не бесспорно.

Мефодий после смерти брата, уже в епископском сане, возвратился в Моравию и рукоположил своих учеников. Согласно житию, он перевел на старославянский язык Библию, но мефодиевский перевод Библии до нас не дошел. Реконструируют фрагменты этого перевода в составе разных сборников и отдельных книг, но целиком мефодиевский перевод, к сожалению, был утрачен. Незадолго до своей кончины Мефодий назначил своим преемником одного из учеников. Житие сообщает о том, что всего им было подготовлено двести учеников.

Однако деятельность этого славянского просветительского центра прекратилась практически сразу после смерти Мефодия. В 885 году Мефодий умер, а в 886 году славянская литургия в Моравии была запрещена. Ученики Мефодия были изгнаны, частично проданы в рабство, и моравская славянская литургическая традиция существовать перестала. Но ученики Мефодия нашли приют в Болгарии, и эта страна становится следующим центром развития славянской письменности.

Теплый прием, который ученики Мефодия встретили в Болгарии, был связан с тем, что болгарский царь Борис стремился к некоторому обособлению от Византии, в юрисдикции которой находилась Болгария. Административным, культурным и церковным языком Болгарии был греческий. Борис видел в языковой реформе шаг к самостоятельности, к независимости от Византии. Реформа готовилась заранее. Ученики Мефодия поселились не в столице, а в небольших городах, где создавались школы, готовящие священнослужителей, могущих служить по-славянски.

Там же осуществлялась активная переводческая работа. Один из таких центров находился на берегу Охридского озера, здесь работал ученик Мефодия Климент Охридский. Другим центром, также вне столицы, стал Преслав, где лидером был Константин Преславский, который тоже относился к числу учеников Мефодия. После изгнания из Моравии Константин был продан в рабство, выкуплен в Венеции на невольничьем рынке случайно оказавшимся там византийским чиновником и потом через Константинополь приехал в Болгарию. Константин Преславский, кстати, считается наиболее вероятным проводником реформы славянской графики и замены глаголицы на привычную нам кириллицу.

Такая тайнообразующая деятельность учеников Мефодия продолжалась некоторое время. В 893 году болгарский царь Симеон, сменивший своего отца Бориса, созвал собор, на котором славянский язык был объявлен языком Церкви и государственным, а Климент Охридский был избран первым болгарским епископом. Таким образом, начатый в Моравии Кириллом и Мефодием языковой эксперимент в Болгарии приобрел официальный статус. Здесь было переведено или написано значительное число проповедей, а также переведены основные богослужебные книги, собственно, те книги, которые потом попадут уже и на Русь.

Болгария была достаточно мощным центром славянской письменности, но не единственным. В Чехии, в Праге, в Сазавском монастыре совершалось славянское богослужение по глаголическим текстам. Оттуда славянское богослужение проникло в Хорватию. От XIVи XVвека сохранилось довольно большое количество глаголических бревиариев и миссалов, то есть католических богослужебных книг на славянском языке, написанных глаголицей. Вообще глаголица неожиданным образом всплыла в XIXвеке во времена славянского возрождения. Были даже попытки издавать на глаголице газеты, но это, конечно же, экзотика. Но любопытно, что вытесненная кириллицей глаголическая письменность окончательно не пропала.

Итак, мы поговорили о начальном этапе истории славянской письменности. Мы выяснили, что Это первый этап истории славянской письменности. Этот старославянский язык изначально функционировал как язык наднациональный, как язык славянского богослужения, общий для всех славянских народов.

Это была не письменная фиксация одного из славянских диалектов, а именно наддиалектное образование —славянский литургический язык. Славянские тексты, кочуя из одного региона в другой, из одной языковой среды в другую, вбирали в себя какие-то местные особенности, изменялись, но, тем не менее, оставались более или менее понятными для всех тех народов. Я говорю «более или менее», потому что вообще для этой традиции вопрос понятности достаточно сложный.

Что для средневековья означает понимать тексты? Для культуры Нового времени понимание означает возможность пересказать своими словами. Для средневековой традиции понимание — это, скорее, возможность воспроизвести. То есть задачи пересказа в средневековом образовании вроде бы не было. Поэтому мне хочется сделать такую оговорку: когда мы говорим о понятности славянского богослужения в Моравии, в Болгарии, в Древней Руси, то в какой степени это понятность в нашем понимании — сказать сложно. Да, богослужение воспринималось как свое, как своя традиция. Но в какой степени моравский, болгарский или русский крестьянин понимал Псалтирь или сложные тексты литургии, сказать сложно. Мы об этом можем гадать, но ответа на этот вопрос мы, конечно же, никогда не найдем. Но стоит отдавать себе отчет в том, что такая проблема существует.

Наконец, последнее. Мне хотелось бы дать маленький комментарий по использованию терминов, потому в популярной, а иногда и в научной литературе, в области терминологии полная каша. Как соотносятся слова «старославянский язык», «церковнославянский язык», «древнеболгарский», «древнерусский» и так далее? Терминология — вещь достаточно условная и изменяемая, но стандартно принято такое словоупотребление. Старославянским языком обычно называют язык древнейших кирилло-мефодиевских переводов и текстов, созданных в Болгарии. То, о чем мы говорили сегодня, это как раз старославянский язык. Когда эти тексты распространяются по миру, этот язык уже обычно называют церковнославянским, добавляя: церковнославянский язык русского извода, церковнославянский язык сербского извода, болгарского извода и так далее. На следующей лекции мы будем говорить о церковнославянском языке русского извода, то есть о судьбе кирилло-мефодиевского наследия в Древней Руси.

Вопрос: Расскажите, пожалуйста, более подробно о глаголице и кириллице, потому что в литературе много разных сведений о том, что было в начале.

Ответ: Почему глаголица считается более древней? Во-первых, существует некоторое количество рукописей, где старый текст смыт и сверху написан новый. Поскольку писчий материал был достаточно дорогим, то его таким образом экономили. Существует некоторое количество кириллических рукописей, написанных по смытой глаголице. Но нет ни одной глаголической рукописи, написанной по смытой кириллице. Потом — числовые значения букв. В старославянском и церковнославянском цифры обозначали при помощи букв. В глаголице числовые значения идут подряд, как идут буквы, — один, два, три. В кириллице числовые значения «буки» пропущено, потому что и «буки», и «веди» восходят к греческой бете. Довольно много случаев, когда в текстах отражены пересчеты, транслитерирование из глаголицы в кириллицу. Здесь характерные ошибки, в частности ошибки в цифрах. Когда человек механически воспроизводит цифры, ему не приходит в голову, что надо не просто писать вместо одной другую, а пересчитать.

Наконец, глаголические рукописи более архаичны. Хотя действительно в литературе много гипотез, как и во всем, связанном с Кириллом и Мефодием, надо отдавать себе отчет, что это — гипотезы, гипотезы подчас достаточно убедительные, но все-таки сказать, что мы знаем истину в последней инстанции, мы не можем.

  1. Тертуллиан. О свидетельстве души, гл. 6. Цит. по: Ю.М.Эдельштейн. Проблемы языка в памятниках патристики // История лингвистических учений. Средневековая Европа. Л., 1985. С. 178-179
  2. Климет Алксандрийский. Строматы. Кн. 1, глава 21. Цитт по Ю.М.Эдельштейн. Проблемы языка… С. 77

Дополнительная литература

С.Б.Бернштейн. Константин-философ и Мефодий: Начальные главы из истории славянской письменности. М., 1984

Судьбы Кирилло-Мефодиевской традиции после Кирилла и Мефодия / Б.Н.Флоря, А.А. Турилов, С.А. Иванов. Изд. 1, Спб., 2000; Изд. 2. СПб., 2004

Е.В.Уханова. У истоков славянской письменности. М., 1998

Б.Н. Флоря. Сказания о начале славянской письменности. Изд. 1, М., 1981; Изд. 2., СПб., 2000; Изд. 3. СПб 2004

Ю.М.Эдельштейн. Проблемы языка в памятниках патристики // История лингвистических учений. Средневековая Европа. Л., 1985. С. 157-207

Кравецкий Александр Геннадьевич, ведущий научный сотрудник Института русского языка РАН им. В.В. Виноградова, руководитель Научного центра по изучению церковнославянского языка ИРЯ РАН.

Специалист по истории церковнославянского языка Нового времени и церковной истории.

Автор книг:

Церковнославянский язык. М., 1996; Изд. 5. М., 2012 (Соавт. А.А. Плетнева).

История церковнославянского языка в России (XIX–XX вв.). М., 2001. (Соавт. А.А. Плетнева).

Церковная миссия в эпоху перемен (между проповедью и диалогом). М., 2012

Священный Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. Обзор деяний. Том 1-3. М., 2001–2003 (Соавт. А.А. Плетнева, Гезела-Афанасия Шредер и Гюнтер Шульц)

Святитель Афанасий Ковровский. Биографический очерк. Владимир, 2007; Изд 2. Владимир, 2012

Участвуйте в Лектории «Правмира» и следите за событиями в нем на нашем сайте, а также на страничках в Фейсбуке и Вконтакте.

Фото: Иван Джабир

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.