Святой Иоанн Кронштадтский против Льва Толстого
В 2010 году, к 100-летию смерти Толстого вышла моя книга «Лев Толстой: Бегство из рая», где я попытался объяснить причины ухода, а, вернее, бегства Толстого из Ясной Поляны в октябре 1910 года.
Почему это так произошло? Почему 82-летний старик, достаточно больной к тому времени, ночью бежит из своего дома со своим личным врачом Маковицким и даже не знает, куда он едет?
Вариантов несколько: то ли Болгария, то ли Анненкова, которая живет в своем имении в Курской губернии, его поклонница и сторонница, то ли Кавказ. В результате, мы все знаем, что он никуда не доехал, заболел в дороге и умер на станции «Астапово».
Но до этого Толстой поехал в Оптину Пустынь, на что все его биографы обращают очень пристальное внимание.
Почему человек, у которого был серьезнейший конфликт с Церковью, и который в феврале 1901 года был отлучен от Церкви торжественным синодальным актом, или, как сейчас модно говорить, было объявлено о его фактическом отпадении от Церкви, уходя из дома, в первую очередь, едет в монастырь?
Не все знают, что Оптина Пустынь вообще для Толстого была достаточно родным местом, он там бывал пять раз. Если считать его первое посещение, когда он приезжал туда совсем ещё подростком, там была похоронена его тетушка и опекунша Александра Ильинична Остен-Сакен, на её могиле написаны стихи, которые почти наверняка, как считают толстоведы, были написаны 14-летним Лёвушкой.
Толстой несколько раз встречался со старцем Амвросием, тем самым, который послужил прообразом Зосимы в романе «Братья Карамазовы» у Достоевского, потому что и Достоевский встречался с преподобным Амвросием.
И, наконец, в соседнем женском монастыре Шамордино, который был основан отцом Амвросием, жила монахиня-сестра, любимая сестра… Они были самыми младшими в семье — Лёва и Маша, и поэтому особо тянулись друг к другу. Лев всю жизнь переживал за Машу, всегда очень опекал её, заботился о ней. Наконец, он очень часто бывал в Шамордине, даже чаще, чем в Оптиной Пустыни. И в Шамордине его очень любили монахини, игуменья. А монахинь там было 600 человек.
Однажды, когда он приехал туда, они о чем-то повздорили с сестрой, и Толстой в сердцах сказал: «Вас тут 600 дур монахинь, и только одна игуменья умная». Это была злая шутка, потому что по настоянию старца Амвросия, который основал этот монастырь, туда должны были принимать всех женщин, даже из самых бедных слоев, безо всякого, так сказать, вклада. И поэтому там действительно было очень много простолюдинок, крестьянок, вдов, не сумевших выйти замуж. По-разному приходили в монастыри. Некоторые только просто потому, что прокормить в семье не могли.
И тогда Мария Николаевна вышила брату подушечку (она до сих пор хранится в Ясной Поляне), на которой написала: «От 600 шамординских дур». Когда она подарила её Льву Николаевичу, он прослезился и сказал: «Машенька, я был неправ, так нельзя, конечно, говорить».
В общем, для меня возникла тема «Толстой и Церковь».
Святой — приходской священник
Одновременно возник другой сюжет. Я кроме Толстого, которым увлекаюсь и занимаюсь всю жизнь, хотя и не считаю себя профессиональным толстоведом, также довольно долгое время по некоторым личным причинам интересуюсь фигурой отца Иоанна Кронштадтского.
Отец Иоанн Кронштадтский — это второй или первый равновеликий по статусности, если можно так сказать, святой для Петербурга. К Ксении Блаженной, к её могиле на Смоленском кладбище, к часовне всё время идут потоки людей, все о чем-то просят её. Такой же поток людей идет к могиле отца Иоанна, которая находится в Иоанновом монастыре на берегу речки Карповки.
Отец Иоанн, безусловно, даже среди святых занимает несколько особое место. Дело в том, что среди святых очень мало приходских священников, так уж сложилось. Почти все святые — это, как правило, монахи: Сергий Радонежский, Серафим Саровский… Почему? Потому что это люди, ушедшие из мира, от мира, соответственно — от соблазнов. Достаточно много святых среди князей, например: Александр Невский, княгиня Ольга; царей: Николай II. И почти нет святых среди приходских священников. Если только это не новомученики ХХ века, когда очень много расстреливали.
Почему же мало святых среди приходских священников? Потому что приходской священник — это человек семейный, обремененный… Как правило, у него много детей. Живущий в миру, а не только в Церкви. И достичь здесь святости очень трудно.
Отец Иоанн был приходским священником. И он не просто достиг святости, он был практически среди народа признан святым ещё при жизни. Его очень поздно, кстати, канонизировали. Русская зарубежная Церковь канонизировала его в 60-е годы, а у нас он вообще в 1990-м был канонизирован. Но ещё при жизни, а он умер в 1908 году, фотографии отца Иоанна в крестьянских домах стояли в божницах рядом с иконами.
Чехов говорит Сумбатову-Южину, когда он вернулся с Сахалина, что портреты отца Иоанна он видел в каждой сахалинской избе, а он обошел их там несколько тысяч, переписав практически всё население Сахалина.
И так же было по всей России — средней полосе и на севере. Отец Иоанн довольно много путешествовал, каждый год он куда-то ездил. Во-первых, обязательно ездил в свою родную Суру, это Архангельская область, глубинка, плыл по северным рекам. Но, кроме того, он ездил в Киев, в Самару, Ярославль, Вологду… Большое количество городов посетил.
Где бы он ни появлялся, его окружали тысячные толпы. Слава его была абсолютно безмерна. В Кронштадт приплывало, либо приезжало по льду Финского залива, поскольку тогда это был полностью остров, ежедневно тысячи людей. Негде было остановиться, это было действительно место паломничества.
Это был самый популярный священник своего времени. Можно сказать, что он был великий священник, но к священникам не очень можно применить это слово. Святой и великий — это разные немного ипостаси. Толстой, кроме того, что он великий писатель, был популярным учителем своего времени, проповедником. И к нему, как и в Кронштадт, тоже ежедневно шли люди.
Шли по разным причинам. Во-первых, денег просили, будем говорить прямо. И к отцу Иоанну тоже по этому поводу очень много шли. Во-вторых, к отцу Иоанну, главным образом, шли просить здоровья, потому что он считался исцелителем, что одно его прикосновение или прикосновения к нему достаточно, чтобы безнадежно больной исцелился. Так это или не так, но есть много свидетельств, в том числе, и людей вполне авторитетных, о том, как безнадежно больные исцелялись просто при посещении священника.
К Толстому шли за другим (кроме того, что денег просить). Шли за советом, как жить, во что верить.
Два Учителя
На рубеже ХIХ-ХХ веков в России было два учителя. В России сейчас нет Учителей, — с большой буквы. Вот ушли Александр Исаевич Солженицын, Дмитрий Сергеевич Лихачев, и — все. Нет такого человека, к кому можно прийти и сказать: «Отец, объясни, вот как жить? Как жить в России?».
Тогда их было двое. Толстой был больше популярен среди интеллигенции. Отец Иоанн Кронштадтский — среди простого народа. Но и среди интеллигенции было очень много поклонников Кронштадтского пастыря.
В своей книге я привожу цитату из предсмертного дневника отца Иоанна, дневника 1908 года, где он просит Бога убить Толстого. Просто он пишет: «Господи, убери с Земли этот труп зловонный». Притом, что Толстой жив, Толстой отмечает 80-летие. И дальше: «Гордостью своей посмрадивший Землю, не дай ему дожить до праздника Рождества Пресвятой Богородицы».
Отец Иоанн Кронштадтский знает, что Лев Толстой в это время отмечает свое 80-летие. Он знает, что Толстой очень сильно болен, потому что об этом пишут в газетах. У Толстого отказали в это время ноги, его даже к гостям вывозили на кресле-каталке, есть кинохроника об этом.
Сам тот факт, что священник молит Бога об убийстве другого человека, настолько беспрецедентен, что говорить о той страсти, с какой Иоанн Кронштадтский не любил Толстого, я бы даже сказал, точнее, ненавидел Толстого. Ну и, кроме того, он написал огромное количество проповедей против него, они публиковались, это свыше 20-ти статей, брошюр, где он называл Толстого сатаной, льстивой лисой, львом рыкающим, который хочет пожрать, поглотить всю российскую молодежь. Он пишет, что надо надеть петлю на шею — и в пучину морскую.
Я понял, насколько это сильная история. И вот отсюда вытекла вторая книга, которая вышла в этом году, называется она «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды», в которой я, во-первых, рассказываю всё-таки светским людям, кто такой отец Иоанн. Потому что люди церковные знают, кто такой отец Иоанн, и молятся и на его иконы в храмах. Но они, опять-таки, читают о нем жития. Но жития — это не биография. Я всё-таки в этой книге пытаюсь написать биографию отца Иоанна, то есть те вещи, которые мне кажутся легендарными, я либо убираю, либо как-то не то что ставлю под сомнение, а говорю, что это, скорее всего, не так.
Гражданская война начинается не на полях сражений
С другой стороны, мне хотелось разобраться в религиозных воззрениях Толстого. Поэтому книга строится так: там одна глава посвящена Кронштадтскому, одна — Толстому, одна — Кронштадтскому, одна — Толстому. И они никогда не пересекаются. Они ни разу не встречались. И больше того, Толстой, собственно, о Кронштадтском ни разу дурного слова не сказал. Есть несколько его выступлений, записей в дневниках, в письмах, в незаконченной статье в газету, где он упоминает отца Иоанна и называет там добрым старичком, несколько иронически, конечно.
Но, тем не менее, этот конфликт отца Иоанна и Толстого — был конфликтом светской культуры просвещения, которое шло ещё с XVIII века, и Православной Церкви, как очень древнего, с одной стороны, института, а с другой стороны, очень закрепощенного со времен Петра, когда Церковь фактически стала одним из министерств при учреждении Синода и упразднении патриаршества. В этом смысле, парадоксальным образом революция 17-го года принесла Церкви благо, потому что она избавила её от синодальных пут, было установлено патриаршество, которое до сих пор существует.
Я показываю, собственно, в чем конфликт Толстого и Церкви, что Толстой предъявлял Церкви, что ему не нравилось в Церкви, почему он от неё отпал, и что не нравилось Церкви в Толстом. Я пытаюсь разобраться, как появилось это определение Святейшего Синода об отпадении.
И, в общем, эта история вражды, так или иначе — всё равно вражды Толстого и Кронштадтского, — это предыстория гражданской войны, которая произошла в России. Я часто люблю говорить, что гражданская война начинается сначала в головах у людей, а потом уже она оборачивается всеми теми кровавыми сражениями.
Сначала — брожение в умах. Потом люди начинают где-то собираться. А потом они начинают друг друга бить и убивать. А потом хватаются за голову: «Что мы не поделили? Что мы, русские, не поделили? Что мы сделали, что поубивали 20 миллионов своих сограждан в гражданскую войну?» Так вот, это было предвестие. То, что Толстой не мог договориться с Церковью, Церковь не могла договориться с Толстым, — это был один из симптомов того, что Россия не могла договориться внутри себя самой.
Не атеист Толстой
Сколько я ни занимаюсь Толстым, всё время не перестаю в нем что-то открывать и изумляться, потому что в Толстого — как в реку — в него нельзя дважды войти. В него каждый раз входишь заново. В его дневники, в его произведения, в мемуары о нем, всё время открываются какие-то поразительные вещи.
Для меня главным открытием при работе над этой книгой стало то, что есть такое предубеждение, миф, который создал сам Толстой, что до своего духовного переворота, который с ним случился в конце 70-х — в начале 80-х, он был атеистом, совсем в Бога не верил. Он сам об этом пишет в «Исповеди».
Когда читаешь дневники Толстого, я уж не говорю про его произведения, понимаешь, что это не так. Толстой думал о Боге всегда. Просто во время духовного переворота он понял, что без Бога нет жизни вообще, и что это самое главное, и что это то, о чем нужно думать и этому нужно посвятить всю оставшуюся жизнь, именно Богу.
Этого многие не понимают, говорят: Толстой — великий художник и слабый мыслитель. Ну, тогда, значит, нужно сказать просто, что вторую половину своей жизни Толстой прожил зря, потому что для него это было чрезвычайно важно — путь веры, или путь жизни, как он говорил, разумения жизни.
Он искал это свое разумение жизни, свое разумение Бога, пытался постичь Бога разумом. А Церковь всё-таки призывает людей не столько постигать, сколько верить. Она не отрицает разум. Ни один серьезный церковный богослов не скажет, что разум — это зло, нет. Но всё-таки главное — это вера. В чудеса, в загробную жизнь, в церковные таинства: в причастие, венчание, отпевание и так далее. Вот во всё это Толстой не верил. Он не верил, потому что он не мог понять это разумом. Он говорил: «Я не понимаю этого разумом, а разум дал мне Бог. Если я этого не понимаю разумом, значит, этого не существует просто, и ни для кого этого не существует, вы обманываете самих себя». Вот это, — суть конфликта.
Но на самом деле, и молодой Толстой постоянно думал о Боге. И, наверно, это было главным открытием.
Дневники святого Иоанна
Что касается отца Иоанна, понимаете, я интересовался этой фигурой, я старался читать много литературы о нем, воспоминаний. Их — очень много, ведь он, в общем, недавний наш современник.
Я был изумлен тем количеством дневников, которые он написал. Это 18 томов, и это не полные дневники отца Иоанна, потому что за огромный период жизни, почти за 10 лет, дневники утрачены. Но только изданных его дневников сейчас 18 томов.
То есть человек, который служил ежедневно Литургию, ежедневно общался с огромным количеством людей, каждый день ездил в Питер, бывал в доме трудолюбия, который сам основал, и вообще всё время был в каких-то поездках, успевал писать.
В одних воспоминаниях я нашел вот что: когда отец Иоанн выступал в Сарапуле, небольшом городке, перед семинаристами, они его спросили: «А что главное в Вашей жизни?» Он сказал: «Самопознание. Я всю жизнь занимался самопознанием». То же самое говорил Толстой, что для него самое главное — это познать себя, и каждый человек должен сначала понять себя, и через это он познает мир. Это было, наверно, главными открытиями.
