В Петербурге, в обычном жилом доме, есть место, где дети, совершившие серьезные правонарушения, имеют возможность вернуться к нормальной жизни. Центр социальной адаптации святителя Василия Великого сейчас переживает не лучшие времена, об этом мы уже писали. Но Центр продолжает работать, его сотрудники надеются на спонсорскую помощь, ведь в борьбе за души детей не должно быть перерывов.
Семья и школа
Центр — благотворительный фонд, социально ориентированная некоммерческая организация при Русской Православной Церкви. 1 апреля Центру исполнилось 9 лет, он был учреждён приходом церкви св. вмц. Анастасии Узорешительницы в лице настоятеля протоиерея Александра Степанова.
«Меня отец Александр благословил, — рассказывает директор Центра Юлиана Никитина. — Воцерковлялась у него, была в сестричестве. Мое первоначальное образование не имело ничего общего с педагогикой, психологией, социальной работой — просто отец Александр почувствовал, что я смогу, поверил в меня и я очень ему благодарна. Позже я закончила Академию госслужбы по специальности „социальная работа“. Моя мама до сих пор говорит: „Кто бы мог подумать!..“.
Дети попадают в Центр по приговору суда, как правило, они совершили не одно преступление, в основном это — серьезные кражи, грабежи, распространение наркотиков. Чтобы попасть в Центр, необходимо желание ребенка, точнее, его отчетливое нежелание идти в колонию, то есть окончательно становиться на преступный путь. „Пойдет ли подросток в колонию или сюда, зависит не только от тяжести преступления, но и от настроенности самого человека. Должно быть желание исправиться“, — уточняет Юлиана Владимировна.
Стандартный срок нахождения в Центре — девять месяцев. Но по решению суда, тем более, если у ребенка за время пребывания зафиксированы административные нарушения, срок может увеличиваться: находятся здесь и год, и полтора, одного из воспитанников вообще приговорили до совершеннолетия, он живет в Центре уже два года.
В отличие от колонии, воспитанники Центра, если у них нет замечаний, после месяца карантина ходят в свою школу, лицей, колледж. Как только прогулял, обманул, опоздал — всё, ребенок переходит на домашнее обучение: выполняет задания вместе с волонтерами, а социальный работник их отвозит. Через какое-то время, если он хорошо себя ведет, ему снова разрешают посещать школу. Но часть подростков не готовы к этому, и они учатся в вечерней сменной школе Василеостровского района. Некоторые дети — на экстернате.
Когда воспитанники выходят на свободу, социальный патронат продолжается. У этого периода даже есть название — „возвращение домой“, причем он начинается задолго до завершения курса реабилитации: если у ребенка с поведением все в порядке, его через какое-то время начинают отпускать домой на выходные. С бывшими воспитанниками полгода-год сотрудники поддерживают тесную связь: приезжают к ним домой, в школу, дети, в свою очередь, приезжают на встречу с психологом, на совместные мероприятия, праздники — Пасху, Рождество.
„Из детей, которые прошли через Центр за два последних года, из асоциальных семей было всего четверо, — говорит директор. — Две семьи — вообще полные, нормальные, и отношения между родителями замечательные. Остальные семьи — неполные, там мамы заботятся о своих детях, но либо им приходится много работать, поэтому нет времени следить за ребенком, либо в семье появляется отчим, и начинается своеобразная „битва за любовь“. Таким образом, родители большинства детей заинтересованы, чтобы их ребенок стал полноценным членом общества. Родители приходят сюда на занятия, мы с ними заключаем договор. Мы понимаем, что за время нахождения ребенка здесь необходимо разрешить серьезные внутрисемейные конфликты.
Из Красногвардейского района нам прислали ребенка, у него очень тяжелая семейная ситуация. Погиб недавно отец, они живут в одной комнате в коммунальной квартире с мамой, сестрой и бабушкой. Бабушка — инвалид, у нее психическое заболевание, сестру выпустили под подписку из следственного изолятора, а мама сейчас в следственном изоляторе, первоначально по 105-й — умышленное убийство: пыталась убить своего сожителя, но только покалечила. И этот мальчик, Саша, остался без попечения. У него есть криминальный опыт, за ним несколько преступлений, и ни одно детское учреждение его не берет — зачем он им нужен? Ну, мы воспитываем…“
Сам Саша на вопрос, как ему нравится в Центре, отвечает лаконично: „Нормально“. Готовится к школе, но пойдет в следующий, девятый класс только 1 сентября — пока он на карантине. Что на уме у детей, точнее, сколько раз за время их пребывания в Центре переменится ветер и на чём их сердце успокоится, сказать трудно. Но пока Саша собирается окончить школу, получить образование, водительские права, найти нормальную работу: „Хочу быть обычным человеком“.
Другой мальчик, Вова, рассказывает: „Я здесь уже год. Совершил преступление — грабеж. Вообще у нас целая компания была, но по этому эпизоду судили только меня. Учусь в лицее, получил специальность „станочник широкого профиля“ 2-го разряда, сейчас в десятом классе, осваиваю профессию монтажника. Собираюсь после школы поступать в институт, но куда, еще не решил.
Жить здесь можно, хотя не все нравится. Телефоном нельзя пользоваться, компьютером, с друзьями общаться — только в школе. Но в колонии режим явно жестче. В новой школе сначала относились настороженно — судимость все-таки, но потом присмотрелись, поняли, что я нормальный, и учусь хорошо, сейчас совершенно по-другому относятся. В общем, больше „косяков“ у меня не будет“.
Чувство собственного (не)достоинства
Сотрудников в Центре — 22 человека, воспитатели работают посменно, сутки через трое. Старшего воспитателя Михаила Владимировича отец Александр благословил очень давно, в 2001 году, когда у Центра даже программы еще не было. Другой, Сергей Владимирович, когда-то сам был воспитанником Центра: за это время успел окончить колледж, институт, поработать в разных местах. Среди воспитателей есть член Союза писателей, журналист — его знакомство с Центром началось с того, что сюда попал его сын. Работают здесь и несколько ребят из Санкт-Петербургского центра паркура.
У самой Юлианы Владимировны рабочий день не имеет ни начала, ни конца: „Я живу недалеко, если что — прибегаю: один нос сломал, другой плечо, третий таблеток наглотался… Врачей у нас нет, просто при необходимости вызываем неотложку или врача из поликлиники. А психологи свои есть, очень хорошие“. На вопрос, не страшно ли жить такой жизнью — всё время нести ответственность за тех, на кого и положиться-то нельзя, — она отвечает: „У меня есть такое качество: я — бесстрашный жираф, до меня очень долго доходит. Задачу поставили — делаю, а потом уже начинаю бояться… но чего бояться, когда всё уже произошло!“
Жить в Центре детям в каком-то смысле даже тяжелее, чем в колонии: нет ни охраны, ни сложных замков, но каждый знает — чуть что не так, уведомление о нарушении сразу же поступит, куда следует. Если ребенок выйдет без спросу на улицу, он будет писать объяснительную, с ним будут долго разговаривать, разбираться. А если самовольно уйдет, будет немедленно подан в розыск.
Практически каждый день для воспитанников проводятся экскурсии в музеи, психологические тренинги, индивидуальные занятия с психологами и психотерапевтами. Вкусы и пристрастия у всех разные, но в Центре такой порядок: в каждом мероприятии участвуют все воспитанники, без всяких исключений.
„На некоторые мероприятия ходить не хочется, но надо. Плохо, что нельзя отказаться. Чистить конюшни и в походы ходить мне не очень нравится, — признается Саша, — но сами лошади нравятся, и ездить верхом я умею. На рукопашный бой хожу с удовольствием. Ребята стараются не ссориться, драться-то все равно нельзя“. Если мальчишки все же подерутся, работники Центра сразу вызывают полицию, а самых проблемных отводят в РУВД для беседы. Причем беседы проходят много раз, дети говорят: „Да мы уже помирились, у нас всё в порядке!“, но беседы продолжаются: дети должны понимать, что это с рук им не сойдет, и остальные, глядя на них, тоже понимают.
„С одной стороны, у нас очень хорошие отношения, — говорит Юлиана Владимировна, — с другой — как-то „договориться“ с нами невозможно, правила надо выполнять“.
Если есть подозрение, что подопечный пьян или наркотики принимал, сразу же — полиция, освидетельствование. Это считается административным нарушением, составляется протокол, дело через уголовно-исполнительную инспекцию идет в суд на пересмотр. Матом ругаться в Центре строжайше запрещено: уличенный пишет объяснительную, после пяти объяснительных снова составляется злосчастный административный протокол, а после трех таких протоколов запросто можно в колонию загреметь.
„Центр — это такое место на полдороге в тюрьму: в какую сторону качнет человека, на той стороне он и окажется, — говорит координатор проекта „Служба социально-психологического сопровождения подростков, находящихся в местах лишения свободы, и их семей“ Аркадий Алексеевич Клачан. — Мы за ними следим, не теряем бдительность. Вот, только вчера двое ребят по коридору быстро пробежали — значит, что-то случилось. Так и есть: оказалось, один из мальчиков, „с богатым криминальным прошлым“, изготовил самодельное устройство для нанесения татуировки. Некоторые, разумеется, захотели попробовать. И вот, всю воспитательную работу начинаешь сначала: „Вы говорите, что хотите исправиться, жить нормальной жизнью?“ — „Да“. — „Для чего же вам тогда зековская татуировка? Это с нормальной жизнью несовместимо“.
Сейчас привычны жалобы, что дети „ничем не интересуются“. Вот я и стараюсь говорить о том, что им интересно: как надо себя вести, чтобы не попасть в тюрьму“.
Если раньше неблагополучные дети злоупотребляли алкоголем, то сейчас у большинства подростков — проблемы с наркотиками. „За 2012 — 2013 год через нас прошло 22 человека, и среди них с устойчивой наркотической зависимостью — 17, — рассказывает Юлиана Владимировна. — Причем, если десять лет назад наркоман — это человек с героиновой зависимостью, со шприцем, то сейчас многие сидят на гашише, амфетаминах и подобных им препаратах. С одной стороны, эти препараты не так быстро, как героин, действуют, нет таких мучительных ломок, с другой — серьезная психологическая зависимость и, конечно, разрушается личность“.
Еще одна проблема — курение: многие курят с восьми-девяти лет. „Поначалу мы запрещали им курить, и дети выбегали на улицу стрелять сигареты, даже у урн собирали окурки. Я считаю, что довольно сложно воспитать у человека чувство собственного достоинства, когда он вынужден рыться в мусорном бачке. Мы себя обезопасили: законные представители ребенка пишут заявление, что просят разрешить своим детям курить, и привозят им сигареты. Конечно, мы проводим с детьми работу, и некоторые курить бросают. Сами мы не курим, так что личный пример тоже играет роль.
В год через наш Центр проходят двадцать подростков. Потребность города — хотя бы сто, но мест нет“.
В реабилитационной программе есть и беседы со священником, и занятия спортом, и развитие творческой инициативы — на первом этаже Центра расположена гончарная мастерская, и многие подростки с удовольствием делают посуду, подсвечники, статуэтки: почти все кружки-блюдца-сахарницы в Центре — самодельные.
От безделья воспитанники Центра не страдают, но при этом главная цель — не „загрузить“, а привести подростков к перемене образа мыслей. А чтобы понять, что у них в голове (а заодно научить формулировать свои мысли), воспитатели часто и подолгу беседуют с ними — как индивидуально, так и коллективно. Каждое событие в жизни Центра совместно обсуждается. Вести дневники их не заставляют, но иногда просят письменно поделиться впечатлениями о просмотренных вместе фильмах (телевизора в Центре нет, но есть видео).
Как-то один из воспитанников признался, что считает самым эффективным методом борьбы с мигрантами из Средней Азии… их убивать. Разумеется, такое заявление нельзя было оставить без внимания. Но что сказать подростку, который наверняка слышал эти слова много раз от взрослых и сверстников? „Видишь ли, — говорит Юлиана Владимировна, — случалось мне бывать в колониях и видеть умных, развитых ребят, которым участие в подобных преступлениях сломало жизнь. Эти чувства и мысли им кто-то внушил, они не сами это придумали, а расплачиваться-то приходится собственной судьбой“.
— Достаточно ли часто приходится сталкиваться с проблемой национализма?
— Время от времени. Интерес к человеку другой национальности, мне кажется, остался в далеком коммунистическом прошлом: к „чужим“ относятся как минимум с настороженностью. А в молодом возрасте человек четко должен чувствовать свою принадлежность к какой-то группе.
В человеке всё должно быть…
Практически все работники Центра — люди воцерковленные. Наверное, без веры в Бога здесь долгое время и не выдержать — неизбежно наступит состояние, которое обозначается модным нынче термином „выгорание“. К тому же без веры и детям не объяснить по-настоящему, что такое хорошо и что такое плохо.
С одной стороны, невольник — не богомольник. С другой — поскольку в Центре всё обязательно для всех, воспитанники посещают церковные службы и ездят в поездки по монастырям. Монастырские впечатления по первости сводятся к двум пунктам: «мы не представляли, что такое сейчас существует» и «самая обычная еда там гораздо вкуснее».
В Центре не ставят перед собой цель, чтобы все воспитанники непременно стали православными. Но вот съездили ребята в монастырь, и несколько человек впервые исповедовались и причастились…
На службы воспитанники ходят либо в храм Анастасии Узорешительницы, к отцу Александру Степанову (от Центра пять минут пешком), либо к отцу Георгию Клебе — он служит в храме апостолов Петра и Павла при Медицинском университете им. И. И. Мечникова (а это от Васильевского острова далеко). Отец Георгий не только духовно окормляет ребят — дважды в неделю он проводит с воспитанниками тренировки по рукопашному бою.
«Я бывший спортсмен, Господь сподобил меня достигнуть высоких результатов в боксе, рукопашном бое, карате. Более двадцати лет преподаю детям и взрослым оздоровительную гимнастику с элементами самообороны, — рассказывает отец Георгий. — Знакомлю воспитанников Центра с кратким курсом рукопашного боя, но это не значит, что учу их драться — драться можно и не занимаясь в секциях, или наоборот — тренироваться, чтоб потом специально применять свои навыки и демонстрировать свою силу. Я стараюсь развить их изнутри и внешне, психологически, духовно и физически.
Многие дети никогда не занимались спортом, часть из них употребляли наркотики, спиртные напитки — понятно, что в физическом плане они слабенькие, а в психологическом — податливые к подчинению и подражанию более сильным личностям. А другие, наоборот, были всегда первыми, лидерами… На занятиях эти детки начинают понимать и осознавать, а некоторые и впервые, что боль человеку можно причинить не обязательно кулаком, но и словом, что за свои поступки, слова и действия ты несешь ответственность перед Богом, людьми и самим собой…
Духовно-нравственное воспитание важнее физического, ведь ребенок, когда заканчивается его пребывание в Центре, возвращается в ту же среду — в свою не очень благополучную семью, к бывшим друзьям. У него должен появиться тот стержень, та внутренняя духовная сила, которая будет ему помогать себя сдерживать и принимать правильные решения. Я не ставлю перед собой задачу всех воцерковить, сделать послушниками или монахами. Они должны быть настоящими людьми с православной духовно-нравственной ориентацией. Проходит время, и некоторые ребята изъявляют желание креститься, кто-то начинает исповедоваться, причащаться.
Требование у меня одно — все должны быть в храме. Не хочешь стоять, молиться, креститься? Можешь просто так сидеть и слушать, разговаривать нельзя, уходить нельзя. У нашего прихода есть «подшефные» храмы в деревнях Пенино и Согиницы, я вожу туда с собой самых трудных. Некоторые капризничают и возмущаются, но проходит несколько дней, и они уже читают утренние молитвы в храме: «…Да не убо похитит мя сатана… но или хощу, спаси мя, или не хощу, Христе Спасе мой, предвари скоро, скоро погибох…».
На лето все воспитанники и все преподаватели уезжают.
«Где мы останавливаемся? Либо в чистом поле, либо при монастырях и приходах, которые готовы нас принять, — объясняет Юлиана Никитина. — Мы же никому не нужны. Один мальчик как-то начал капризничать: „Вот, почему мы по монастырям да по монастырям, что, других мест нет? Задолбало!“ А я ему в ответ: „Дорогой мой, а скажи-ка, кто готов принять за бесплатно группу малолетних преступников?“
У меня есть знакомые — владельцы турбазы, и вот, когда я к ним попросилась, они сказали: „Со своими детьми приезжать можно, а вот с этими — нет, нам проблемы не нужны“. И их можно понять. Некоторые люди говорят: „Хорошо бы вам дачу“. Да нам никакая дача не нужна, чем дальше от населенных пунктов, тем лучше. Если мы приезжаем в какую-нибудь деревню, наши дети сразу же вступают в отношения с местными жителями. Это сигнал, что надо собирать палатки и искать другое место.
Каждое лето маршрут обязательно меняется, но итоговый пункт один и тот же: мы едем на полуостров Рыбачий проводить там школу выживания. Это Кольский полуостров, самая северная точка европейской части России. До ближайшего магазина и населенного пункта 60 километров, поэтому очень хорошо, очень спокойно, одиноко. Необыкновенно красивые пейзажи — это берег Баренцева моря. Тундра, скалы, горный перевал. Встретили прошлым летом стадо диких оленей».
Вова вспоминает: «В поход летом ездили, на север, солнце там не садилось, а тепло было, словно это юг».
Владыка Пантелеимон (Шатов), большой друг Центра, говорит: «Молодому человеку при его становлении важно личное переживание подвига». Он считает, что очень важно создавать необходимые условия для подвига — и для сотрудников, и для воспитанников.
«В философии Центра заложено, что обязательно должны быть субъект-субъектные отношения, — говорит Юлиана Владимировна. — К ребенку мы относимся не как к объекту нашей работы, заботы, а как к неповторимой личности. Но для того, чтобы это было, должна быть определенная естественность. А для естественности должны быть дела, которые мы делаем вместе. Любую ситуацию, начиная от сантехнической аварии или снегопада, мы разрешаем сообща, что очень важно».
Татьяна Кириллина, фото Артемия Кострова
