Протоиерей Георгий Митрофанов. Фото: Елена Лукьянова
В этой ситуации нельзя давать прямолинейных ответов, особенно тем, кто не прошел этот опыт. К счастью, в моей жизни и жизни моих прихожан не было подобного рода ситуаций. Но все же я попытаюсь высказать отнюдь не мнение, а скорее свое переживание этой проблемы. А главным здесь является вопрос о смерти.
Мы, христиане, и для себя, и для близких регулярно просим у Бога «христианской кончины живота нашего, безболезненной, непостыдной, мирной, и доброго ответа на Страшном Суде Христовом», за каждым богослужением это прошение сопровождает нашу молитву. И это означает, прежде всего, что в христианской вере смерть — это не окончательное прекращение жизни человека, исчезновение его личности. Смерть означает переход человека из этого мира в мир иной, при этом личность его продолжает существовать. И, с этой точки зрения, совершенно естественно просить Господа, чтобы переживание нами и нашими близкими смерти было безболезненным, непостыдным и мирным.
Но когда речь заходит о физической жизни человека, часто возникают ситуации, когда вопрос о его смерти решает не он, а врачи или его близкие. Отчасти это вполне объяснимо, ибо часто от врача зависит, продолжится или не продолжится физическая жизнь пациента, а решение близких определяет возможности лечения, в том числе и паллиативного, умирающего человека. И это, кстати, — тяжелейшее испытание для врачей. Они не разглагольствуют, как мы сейчас — они должны почти мгновенно предпринять какие-то действия, которые так или иначе разрешат ситуацию.
Для врача поставлена одна задача — любой ценой, часто не считаясь с позицией родных, продлевать человеку физическое существование, не считаясь с тем, какими физическими и моральными издержками для него это будет сопровождаться.
Христиане мыслят иначе. И когда речь идет о только что родившемся, умирающем или глубоко искалеченном ребенке, жизнь которого почти невозможна или возможна как тяжелейшее испытание, и при этом может быть очевидно, что в жизни этой не будет даже проблесков сознания — какой вопрос может задать себе родитель? Если он христианин, то понимает, что ребенок умрет, но не исчезнет. Но тогда какой кончины ребенка ему просить у Бога? Конечно, христианской — безболезненной, непостыдной, мирной.
А какое решение принять? И вот здесь я умолкаю, потому что в этой ситуации сам родитель должен иметь право принимать решение, помня, что за него ему придется отвечать на Страшном Суде.
Повторю еще раз — к счастью, таких ситуаций у меня в жизни не было. Но если бы мой прихожанин или прихожанка обратились ко мне за пастырским советом, я бы сказал только одно — надо уповать на Бога и брать на себя ответственность: «Моли Господа, чтобы Он открыл тебе Свою волю, и помни, что ты имеешь право и можешь взять на себя ответственность за своего ребенка в ситуации, когда никто, кроме тебя и Господа Бога, не может решить его судьбу».
Вы скажете, что я говорю слишком неопределенно, но мы должны помнить: есть экстремальные ситуации, в которых без прямого вступления в диалог с Богом ничего решить невозможно, и ни один священник не вправе занимать место Бога в этот момент. Господь нас сотворил людьми со свободной волей, и, уповая на Бога, надо понимать, что ты сейчас — Его соработник, хотя выбор о продлении или прерывании физической жизни умирающего или обреченного на многолетние страдания только что родившегося ребенка — тяжелейшее испытание.
Я не знаю, что будут чувствовать родители, если с их согласия сохраненный ребенок будет только страдать, или они выскажут пожелание, чтобы ребенка лишили реанимационной поддержки. Может, будут винить себя, может, найдутся силы такого ребенка вести — не знаю, но жизнь будет продолжаться и завершится тем, что человек будет отвечать перед Богом за этот свой выбор.
Мне кажется, вполне естественно для родителя-христианина пожелать ребенку христианской, «безболезненной, непостыдной и мирной» кончины. А как это будет происходить, зависит уже от обстоятельств. Отец Алексий Уминский справедливо говорит, что умирание ребенка на руках у родителей дома гораздо человечнее и более по-христиански, чем умирание в одиночестве в реанимации.
Но здесь возникает проблема врачей — они вынуждены делать все, чтобы продлевать жизнь. И решение человека прекратить какие-то врачебные действия чревато тем, что врача могут обвинить в непредоставлении медицинской помощи, в пассивной эвтаназии — очень размытое понятие. И все может иметь самые тяжелые для врача последствия — от увольнения до уголовного преследования.
Для меня очевидно одно — нам надо внести в законодательство такого рода изменения, которые бы очень четко определили, что такое эвтаназия в принципе, что такое активная и пассивная эвтаназия, что может делать врач, а что нет, чтобы ему не оказаться в ситуации, когда пришлось, исполняя волю родителей, нести за это ответственность.
Я молю Бога, чтобы в моей жизни не было такого рода ситуации выбора, а если случится, и человек обратится ко мне за пастырским советом, буду молиться, чтобы Бог дал мне мудрость и силы высказать те слова, которые бы соответствовали Его воле.
