Что такое одиночество в храме

Одиночество среди людей – одно из самых тяжелых чувств. Особенно трудно чувствовать себя одиноким и чужим среди большой и дружной семьи, семьи приходской. Община, прихожане храма должны радостно встретить нового человека и помочь ему войти в жизнью прихода, однако нередко в жизни все оказывается не так. Новый человек видит активную совместную деятельность, взаимопомощь прихожан, их паломнические поездки и чаепития после трапезы, но это существует как бы для «своих», войти в уже установившуюся группу оказывается слишком сложно.

Об этой проблеме по просьбе редакции портала « Правмир » в программе радиостанции «Радонеж» рассказал протоиерей Максим Козлов, настоятель храма св. мц. Татианы при Московскому Университете, вопросы о.Максиму задавала главный редактор интернет-издания « Татьянин день » Юлиана Годик и слушатели «Радонеж».    

— Действительно, на тему вхождения человека в жизнь церкви, о путях, которые здесь возможны, о цене выбора пришло время говорить именно сейчас. Говоря “сейчас”, я имею в виду тот период церковной жизни, который мы все проходим, период общего энтузиазма, подвижничества, радости узнавания церковной жизни, воссоздания храмов, нового воспитания своих детей, нового узнавания своих близких, обретения другой среды общения.

Недавно я беседовал с наместником одного из Московских монастырей, который поделился тем же самым ощущением, что мы воссоздали стены, в храмах проходят богослужения, для многих написаны благолепные иконы, есть семинарии, воскресные школы, газеты, интернет-порталы, но не очень понятно, что делать дальше. Действительно, раньше для большинства вновь открытых, да и старых, приходов, такой вопрос бы не возник. Какое там одиночество, когда мы все вместе боремся за возвращение нам храма. Нас может быть немного, но мы все вместе делаем общее дело. И это понимание того, что мы совершаем нечто в церкви важное и для души нашей полезное, всех объединяло, человек легко вливался в церковную жизнь.

Теперь все несколько по-другому. Большинство храмов худо-бедно воссоздано. Новоначальный христианин, приходя в храм, видит, что круг общения там, в целом, уже сложился. В приходах есть уже круг людей, знакомых между собой — у них даже свои места есть в храме, там, где они стоят привычно (упоминаемые почти в любой церковной статье или книжке “бабушки” или “женщины при подсвечниках”). Нравится или не нравится это духовенству или приходу,  но формируется такая  категория людей, которая следит и за тем, чтобы свечки не капали, куда не нужно и т.п., и  организует  церковный быт во время богослужения.   Кроме этого, есть и более тонкие вещи. Круг приближенных духовных чад около священника: не то что бы фавориты, но те, кто живет с ощущением, что у них есть право на чуть большую меру внимания со стороны священника. Разные церковные институции — социальные,  образовательные, издательские или певческие, та же церковная торговля книжная предполагают, что там есть уже свой круг людей.

И вот представим себе ситуацию —  взрослый человек стал делать «первые шаги» в храме, побеседовал со священником, ответственно подошел к своему крещению или первой исповеди во взрослом состоянии. Вот человек начинает ходить на приход регулярно, конечно, никто не скажет, что он здесь чужой; он может подходить к исповеди, к причастию, видеть священника, задавать ему вопросы, но он же видит, что другие люди между собой знакомы, общаются,  остаются после богослужения, подходят к священнику с конкретными вопросами. И не всякий решится перешагнуть через себя, подойти первым и сказать: “Я тоже хочу, примите и меня в ваш круг, я хочу быть таким же”.

Я сразу хочу обозначить и другую ее сторону, чтобы не прозвучало так, что это однозначно плохо. В этом есть и некий очень значимый плюс нашей церковной жизни, отличающий ее от сектанских сообществ. У нас, как правило, нет давления на новоприходящих, чтобы их взять и инкорпорировать, включить во что-то, организовать правильно. Как в советское время принять в пионеры и дать общественную работу, или как у сектантов сказать: “Знаешь, ты молодец, ты уже приходишь, мы тебе уже подарили апельсины и Библию, а теперь давай включайся, будешь ходить раздавать наши листовки и приглашать людей на богослужения”. Мы очень многих людей бы отпугнули, если бы предполагалось, что мы должны к каждому назначать людей, которые будут проводить с ним катехизаторско-воспитательную работу.

— А разве вообще не естественно для человеческого сообщества создание таких кругов по интересам?  То есть мы видим, что проблема в том, что человек не может так легко примкнуть к этим сообществам, но  ведь это на самом деле естественная ситуация. Или проблема в приходе, в этих сообществах внутри них?

— Я думаю что, как во всякой ситуации, как пороки есть обратная сторона добродетели, вывернутой наизнанку,  так и здесь — это ситуация церковной свободы, которая есть в жизни православной церкви; ее искажение может оборачиваться холодностью, равнодушием или по крайней мере невниманием к новоприходящим.

Безусловно, можно сказать, что новоприходящий человек потому-то и не включается, что он гордый, предполагает, что ему скажут в ответ обидное, а он не готов этого вместить; но мы-то должны понимать, что он гордый, немощный, пришел с мирскими представлениями, что ему в этом отношении нужно помочь. И между этой Сциллой и Харибдой нужно пройти; между слишком интенсивным включением, за которым главное в церковной жизни утрачивается, и между отстраненностью, которая уже перерастает в равнодушие. Я думаю, что это совет, который многие слышали от священников.

Человек приходит в храм и ему хочется сразу чем-то заняться, включиться, а ему говорят: ”Да нет, ты сначала два, три месяца, полгода походи, просто молись”. Люди воцерковленные уже знают, что самое трудное в богослужении — это просто молиться. Значительно легче стать при подсвечнике и заняться церковным делом, помогать при кухне, помогать сторожу, быть алтарником, снимать богослужение на камеру. Вообще иметь какую-то обязанность, хоть записки носить от свечного ящика до алтаря — и уже как-то время проходит. А вот этот навык просто молитвы, он тоже очень важен, но, конечно, он не от равнодушия должен появляться.

— Нужно ли вообще человеку новоприходящему искать какого-либо общения в приходе?

— Идеально, чтобы новоприходящий в церковь человек искал в церкви Христа, а не какого-то сообщества людей. Потому что если он придет с надеждой, что он в церкви найдет других, не таких, как он знал в среде своих близких, то почти наверняка он столкнется с непростыми искушениями. Вдруг окажется, что эти люди в большинстве своем далеки от канонизации. А даже если и близки, он не поймет – отчего, и как раз от этой близости еще больше оттолкнется. Поэтому правильно, если человек идет в церковь ради того, чтобы соприкоснуться с тем главным, что в Церкви совершается. Но и когда он этого ищет, то, как правило, встреча с людьми церковными настоящими, глубокими, с теми, которые могут ему что-то дать, она произойдет. Но ведь есть и другая сторона этой проблемы, о которой мы тоже не должны забывать. Есть трудности, соблазны новоприходящих, а есть обязанности и долг любви тех, кто уже в приходе находится. Их долг — ненавязчивое, деликатное внимание, которое, не навязывая себя, не оставило бы его одного.

Звонок в радиопрограмму: я в своё время в Москве хотел найти храм в одном районе. В каждом храме люди служащие не знали ничего о других храмах. Такое ощущение, что они практически туда не заходили, меня поразила степень изоляции храмов. А еще ведь  недавно  церковь жила общенародной жизнью, любой храм был таким же, как другой, было единение.

— В отношении общенародности надо быть реалистами. Такого общества, которое было даже в 17-ом веке, и уже не будет. Такого русского народа, который был во времена Дмитрия Донского, сейчас нет. Недавно мы вспоминали митрополита Киприана, в связи с его 600-летием, так вся его жизнь была — гонения. Благоверный князь Дмитрий Донской его все время из Москвы выгонял, подвиг его был в терпении великом, которое он явил, помимо прочих своих трудов. Но, конечно, мера соборного воодушевления в иные эпохи, на иных подъемах духа,  переживалась средневековым христианским обществом по-другому, чем это теперь может иметь место. Есть, конечно, группы приходов, которые как-то между собой общаются на неформальном уровне, а во-вторых, духовенство, настоятели этих храмов либо знакомы, либо одного духа, либо у них есть какое-то общее начинание. Вот в пределах квадратного километра пять храмов, и что-то они могли бы вместе делать, а оказывается что, жестко скажем, мы  друг в друге не очень заинтересованы. Сама практика текущей церковной жизни не очень предполагает, не продуцирует эти связи, она как бы самодостаточна. Замкнутость приходов на жизни в самих себе в патологическом развитии образует сообщества вовсе полусектантские – от нео-обновленчества до младостарчества, культу своего батюшки — единственного и неповторимого. Это сколько угодно встречается. Если хотите, это тоже одиночество, но на уровне приходской жизни.

— Если развить  вопрос одиночества в исторической перспективе — как была организована жизнь приходов в России до революции, есть ли у нас свои традиции?

— До революции было два главных принципа организации приходов. Подавляющее число из них образовывалось территориально: в таком-то селе стоял храм и люди, которые там проживали и рождались, приписывались к этому приходу, и предполагалось, что там они крестят своих детей, венчаются, отпевают своих близких, там бывают на исповеди и у причастия.

— То есть, они не имели свободного права, как нынешние наши современники, выбирать священника по душе?

— Это было значительно менее распространено, чем  в современной жизни. Конечно, люди благочестивые, взыскующие большей меры духовной жизни, ездили в монастыри, обращались за советом к старцам. Мы знаем переписку оптинских старцев: Феофана, Игнатия, Филарета и других подвижников благочестия. Но регулярный прихожанин, обычный житель села, мещанских улиц города, рабочих слобод, ходил в близлежащий храм. Вспомните “Лето Господне” Ивана Шмелева, где достаточно подробно описывается эта сторона церковного быта. Был принцип организации приходов по профессиональному признаку. То есть, были храмы, называющиеся домовыми храмами при высших учебных заведениях, при государственных учреждениях, при больницах, при тюрьмах, словом, при тех или иных профессиональных институциях. И туда ходили люди, которые принадлежали к корпорации, наставники и учащиеся, скажем, гимназии Кадетского корпуса. Вспомним прекрасную повесть Куприна “Юнкера”, где описывается  исповедь и богослужение в храме при военном училище. И тогда предполагалось, что студент, для того чтобы сдать экзамены, должен был предъявить справку о том, что он был на исповеди. С этим сейчас даже трудно согласиться, и, не дай Бог, чтобы такая инициатива возникла. Будем помнить, что эта практика породила тех, кто эти справки получал теми или иными путями, включая Сашу и Володю Ульяновых.

В значительной мере люди  в наши дни ходят не в ближайшие храмы, но по внутреннему выбору, предпочтению. Особенно в больших городах; понятно, что в селе часто ходят в единственный храм, к единственному священнику и особенного выбора не может  быть. Хотя при развитии транспортных возможностей сегодня на селе это уже не так однозначно как, скажем, сто лет назад. Человек сделал осознанный выбор, выбрал приход, и будет нести большую меру ответственности за этот выбор, больше дорожить тем, что имеет. Но у всего, у любого явления есть оборотная сторона. Здесь оборотной стороной является возможность блуждания, которая тоже есть среди определенной части современного церковного народа. В один храм пошел – меня там обидели, в другой пошел – там не так поют, в третий пошел – там не оценили моих возможностей, в четвертом —  духовник строгий, в пятом — порядки либеральные и т.п. И вот так можно ходить и блуждать, и нигде в результате не остановиться. Это, конечно, тоже неправильно, и каждый, кто в чем-то узнает себя в этом портрете, должен себя спросить, как так получается, что, живя в Москве, скажем, из пятисот храмов я не могу найти тот, который стал бы для меня домом.

Звонок: Мне, пожилому человеку, пришлось переехать на новое место жительства,  и, соответственно, поменять храм. И я столкнулась с полным отсутствием заботы, внимания, с безразличием. Мне кажется, беда в том, что сейчас нет любви взаимной, какая должна быть между нами, христианами, по которой нас узнавать будут среди других. Никто меня не спросил, нужно ли чем-то помочь одинокому человеку. Нам просто не хватает, мне кажется, любви друг к другу.

— С одной стороны замечание Ваше справедливо. Странно было бы сейчас сказать, что мы все, как полнота церковного народа, преизобилуем жертвенной Христовой любовью. Это только в безумии такое можно было бы изречь. И, с другой стороны, хочу спросить: когда мы говорим об оскудении любви, мы с чем сравниваем, с какой эпохой? С началом 20-го века? Но возникают вопросы, было ли то время преизобилием любви. С 17-м столетием со смутным временем? С 16-м — с Иоанном Грозным? С 14-м, не только с Куликовской битвой, но и с вечными раздорами между русскими князьями? С домонгольской Русью, кончившейся с нашествием монголов при общей нашей раздробленности?  Да, конечно, мы читаем книгу Деяний, и знаем о тех дарах  благодати и любви, которые были в первой христианской общине. Но сказать, что это можно каким-то образом воспроизвести, что, мол, давайте будем любить друг друга жертвенной любовью, а кто не любит — с тех строго спросим. Но как бы такое завышение планки не обернулось надрывами, которые приведут к еще худшему.

Надо иметь мужество честно признаться, тем и отличается христианская церковь большинства от малых сектантских сообществ – где внутри небольшой корпоративно сплоченной группы можно организовать любовь к своим, как правило, построенную на отталкивании других. Ведь большинство сектантских групп и построены на том, что мы спасемся – все остальные погибнут. Если так, то можно некий круг людей вокруг себя любить, и это дает некое, не всегда правильное, понятие любви. Современную церковь, как при Константине, наполнило множество людей, от которых ни мужества, ни подвига не требуется, чтобы быть православным христианином. И как ходили раньше в клуб, сегодня стали в церковь ходить. Многие и не покаялись по-настоящему за то, что было в прежней жизни. Это атмосфера не очень высокого полета, теплохладности, она постоянно сопутствует нашему около-церковному бытию. И она требует постоянных усилий по ее преодолению. И те люди, которые понимают, что так не должно быть, внутри церкви должны создавать островки и являть примеры иного, неравнодушного отношения друг к другу. Но сказать так легко, а жить так трудно.

Звонок: У меня такое впечатление, что все хотят, чтобы их любили, а ведь нужно научиться любить самим. Если вы будете любить сами, будете помогать — только таким путем можно и влиться в приход, и любить других.

— Это, несомненно, так. Об этом Спаситель говорит в притче о добром самарянине, отвечая на вопрос «кто мне ближний» свидетельством о том, кому я сам послужу милосердной любовью, тот мне ближним и станет. Но мы говорим не о тех ожиданиях, которые должны быть у новоприходящего. Нужно  как раз сориентировать его правильно, чтобы он не больно много ожидал от тех, кого он в реальном приходе может встретить. А вот нам, уже в ограде церковной находящимся, нужно услышать призыв Спасителя быть милосердными самарянами, мы не старшими братьями из другой притчи должны себя вдруг обнаружить, которым неприятно, когда отец выходит навстречу блудному сыну, возвращающемуся в ограду церкви. Это “неприятно” нужно в себе отслеживать.

— Бывает ли так, что человек, который успешно социализируется, общается, утверждается в жизни внешней,  он и не ищет какого-то особого внимания, общения в церкви? Он остается вне приходской жизни, приходит, молится и больше ему ничего не надо. А те люди, которые испытывают недостаток этого общения в жизни, наоборот, ищут восполнения в церковной среде.

— Здесь, таким образом, мы в самом широком смысле видим исполнение слов Христа Спасителя: “Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и аз упокою вы”. Этим труждающимся, обремененным, уставшим, нереализованным, несостоявшимся, убогим, некрасивым, недолюбленным  в мирской жизни, естественно, куда идти, как не в церковь? И где их должны принять, утешить, и сердце их должно упокоиться, и общение должны они найти, как не в ограде церковной? Это естественная, правильная, одна из самых глубоких задач церкви в жизни —  по отношению к людям. Всех тех, кто в жизни по-иному никому не нужен, не хорош, не дорог, не мил, здесь этих людей согреть и оказать им поддержку, помощь в самореализации,  дать мир и покой их душам. А неправильная установка — когда человек, в иной области своей жизни нереализованный, из-за этого переживающий,  говоря современным языком – комплексующий, пытается реализоваться в церковной жизни. Вот тут-то, мол, я  отыграюсь, там — убогий, а здесь буду первый. Там я никому не нужен, а тут, в той же ситуации банальной у подсвечника, я стану самым главным. Там — последний, неспособный, плохой работник, а тут я буду указывать, как стоять, как одеваться, как себя вести. И попытку вот такой реализации за счет церковной жизни нужно остановить. Одно дело — принять, утешить, успокоить и не дать впасть в уныние, и другое – попускать внутренне скрытому тщеславию, обидам и  комплексам пускать корни в церковной жизни. Иной раз ведь человек просто отталкивается от тех или иных пороков, осуждает в других, потому что он сам их еще в себе внутренне не преодолел; просто обстоятельства жизни или собственная трусость, малодушие не позволили ему в свое время справиться; и, не имея мужества до конца осудить их в себе, человек пытается увидеть в других и потоптаться в пороках других.  Вот это, конечно, следует очень жестко ограничивать, по любви нельзя остаться в стороне от тех, кто в такой ситуации психологического состояния находится.

Звонок: Я уже пятнадцать лет хожу в одну церковь, расположенную недалеко от моего дома,  и за это время никто ни разу  ни о чем не спросил меня, и даже если я сама пытаюсь что-то спросить, кажется, что все просто бегут. Тогда у меня была очень тяжелая ситуация — был очень тяжело болен ребенок, я пришла туда и попросила священников помочь мне, почитать молитвы о моем здравии, но ушла ни с чем. Вот это, мне кажется, даже больше, чем равнодушие…

— Здесь я только от лица священнического сословия могу попросить у Вас прощения за то, что с Вами тогда произошло. И духовенство, конечно, должно быть духовно, а священство – свято, но бывает по-разному. Но Вы ведь сказали, что пятнадцать лет в церкви, значит, Вы нашли что-то такое, что Вам позволило от самого главного в церкви не отступиться, несмотря на все равнодушие и незаинтересованность других людей. Дай Вам Бог и дальше обретать это главное, что Господь в церкви дает. Ведь когда было сказано, задолго до жизни Христа: «Не надейтесь на князей, сынов человеческих», это было сказано верующим человеком о верующих людях, а не о безбожниках и атеистах 20-го столетия.

Я думаю, что мы должны уметь честно смотреть друг другу в глаза, пытаться вслух проговаривать то, что является болезненными реалиями церковной жизни сегодня.

Засим пожелаю милости и благословения Божьего