Свежий воздух, сухая дорога, застывшие в тишине деревья и дома — село Еремково в Тверской области кажется мне в ноябре почти что русским курортом. Иду от станции по хрустящей от мороза зеленой траве, вижу сороку, дым из печной трубы и не понимаю, почему местные попросили президента России расстрелять и закопать их.
Клубок и яма
— Что вам тут так не нравится? — спрашиваю встречающую меня 70-летнюю Веру Пивоварову, энергичную женщину в черных вязаных колготках. — У вас даже дороги ничего, хоть и не асфальтированные.
— Дороги перед вашим приездом грейдировали два дня подряд, — отвечает Вера Валерьевна. — И лампы наконец поменяли вдоль дорог, и электричество дали. Но это временные меры, наши проблемы никуда не делись.
Вера Валерьевна ведет меня к местному ДК вдоль закрытых на зиму домов, с навесными замками на калитках, и показывает булыжники старой мостовой. Они уже прорезали отремонтированную три дня назад дорогу.
— Через пару недель ямы станут такими же глубокими, как были, — уверяет Вера Валерьевна, — и опять надо жалобы писать. Много лет нашу дорогу рушат проезжие лесовозы. Мы и фотографировали их, и номера записывали. Но эти фирмы никто не штрафует, и дороги по-настоящему не ремонтируют.
Она рассказывает, что письмо в СМИ, а потом президенту, они отправили после большого урагана в конце октября. Такого сильного, что он снес крышу новой уличной сцены возле ДК. Тогда во многих деревнях Удомельского городского округа вырубилось электричество. В Еремкове его не было четыре дня, где-то — семь. А это значит — ни освещения, ни телефон зарядить или утюг включить, ни воды набрать из колонок. Люди черпали воду из озера.
— В 13 километрах атомная станция светится, а у нас тут кромешная тьма, — возмущается Вера Валерьевна. — И проблема не в урагане. Старые провода рвутся при любом ветре. А иногда и без ветра — смотрите, какие у нас кривые гнилые столбы.
Она кивает в сторону срубленных веток: когда их убрали после урагана, чтобы не рвали провода, стал виден наклон 40-летних деревянных столбов. Рабочие сказали местным, что лучше б не трогали ветки, было б больше опоры.
— Электричество, хоть с перебоями, вернули, но не все колонки заработали, – продолжает Вера Валерьевна.
Она подходит к ближайшей, укутанной в фольгированный материал. Поднимает рычаг — вода не течет.
— В ближайших домах живут 80-летние люди, как им быть? — строго спрашивает меня Вера Валерьевна. — А наш медпункт на электрообогревателях! Представляете, каково было на уколы ходить в эти дни? Как раздеваться?
Я даже не хочу представлять, как нездоровые люди оголяются в холоде. Смотрю на дорогу и вижу на ней клубок белой шерсти.
— Наверное, кто-то из пенсионеров выронил по пути из творческой мастерской, — Вера Валерьевна подбирает клубок, засовывает в карман и сворачивает к одноэтажному кирпичному дому. — Это бывший детсад, раньше тут с детьми занимались. А теперь у пенсионеров мастерская и театральная студия.
Либо на работу ходить, либо печку топить
В ДК неуютный зал с синими стенами. В мастерской на полках поделки, как раз из шерсти. В маленькой библиотеке советские книги, а из современного только газета «Голос Удомли» депутата-правдоруба местной думы Дмитрия Подушкова. Он присылает ее сам.
За чаем местные рассказывают узнаваемую историю русской деревни последних десятилетий. Был совхоз с молокозаводом и пекарней. Рядом льнозавод. Освещение в 1980-е было такое, что за полкилометра все видели, кто вышел из клуба. Воды в колонках — хоть улейся. Люди держали свое хозяйство, излишки сдавали государству и богатели. В 1990-е выжили только благодаря натуральному хозяйству.
В 2000-е предприятия стали закрываться. Без совхозных комбикормов домашнюю скотину пришлось зарезать. К середине 2010-х местная администрация лишилась бюджета и переехала вместе с ДК из просторного здания в бывший детсад (детсад, где сейчас всего 11 детей из всех окрестных деревень, отправили в закрывшуюся школу). А года три назад ее и вовсе не стало: Еремково присоединили к Молдинскому сельскому поселению. Теперь рабочие места тут можно пересчитать по пальцам. Сколько осталось от 269 жителей, по переписи 2002 года, местные не знают. Но в деревне Новково в 1,7 км от Еремкова из 30 домов зимует всего десяток.
— Десять лет назад я переехала сюда из Казахстана не только из-за национального вопроса, — рассказывает Татьяна Шереметьева, библиотекарь и на полставки заведующая ДК. — Там не стало работы, погасли лампы на улицах, пропало электричество в домах. Тут поначалу нам нравилось. Потом закрыли школу, дочь доучивалась в Удомле. Потом начались проблемы с освещением и начали регулярно отключать электричество в домах. Сейчас тут, как в Казахстане десять лет назад. Дочь без работы сидит дома.
Истории последних изменений звучат почти комично. Раньше в медпункте принимала взрослых и детей стоматолог из соседнего села. Пациенты были довольны, но у врача не было разрешения на оказание помощи детям. Начальство настоятельно предложило стоматологу пройти трехмесячные курсы зимой. Для этого ей надо было уехать в город, бросив в мороз свой дом с печным отоплением. Врач подумала и выбрала дом. Пришлось уйти с работы. Нового стоматолога за копейки найти не удалось.
Фельдшерско-акушерский пункт в Еремкове давно не ремонтировали. Пару лет назад пришла комиссия и оштрафовала двух сотрудниц-медсестер за плесень и трещины на стенах. Потребовала устранить нарушения. Тогда женщины сами обработали стены и потолок медным купоросом, побелили и покрасили, как могли.
— Лучше б, конечно, нам выдали деньги на ремонт вместо штрафа, а то ведь после нашего опять пятна проступают и трещины пошли, — говорит медсестра Лилия Красникова. — В августе моя напарница уволилась. Одна я ремонт не осилю.
Жители Еремкова годами добивались организованного вывоза мусора. В этом году им наконец поставили несколько ржавых контейнеров. На днях прислали квитанции на оплату — во все соседние деревни, где мусор отродясь не вывозился. Причем прислали не только на живых, но и на умерших.
— Приехали вот разбираться с квитанциями к специалисту администрации в Еремково, — рассказывает пенсионерка из деревни Старое. — А она говорит, что не знает, почему нам прислали и как это исправить.
— Да она ничего не решает, — отвечает Вера Валерьевна. — У нас летом цепь замкнуло, лампы на улице горели днем и ночью. К осени лампы перегорели. По вечерам хоть глаз коли. Пришли к специалисту — она оформила заявку. Неделю света нет, другую. «Где лампы?» — спрашиваем. «Заявка выставлена на конкурс, ждите, кто выиграет». Конкурс, чтоб новые лампы вкрутить!
Жертвы оптимизации
Действительно, на замену ламп приходится объявлять конкурс, объясняет мне позже руководитель Управления сельскими поселениями в Удомельском городском округе Надежда Виноградова. Собираются заявки со всех деревень — объявляется конкурс. А если к приезду рабочих в деревне еще три лампы перегорело, они эти лампы не заменят. Надо оставить заявку и ждать следующего конкурса. Если вообще на него останутся деньги. И так по каждому вопросу.
Комичные на первый взгляд вещи оборачиваются для местных большими проблемами. 24 сентября на еремковской темной улице упала мама удомельской учительницы Любови Петровой. Пожилая женщина позвонила дочери и сообщила, что истекает кровью, не может встать, что-то с ногой. Любовь Петрова тут же вызвала в Удомле скорую (она в 24 км, но ближе к Еремкову нет, все сократили). Через полчаса скорая еще не приехала, женщина продолжала истекать кровью.
— Я снова позвонила в скорую, — рассказывает Любовь Александровна. — При мне диспетчер связалась с водителем. Оказалось, он уже в селе, даже на нужной улице, но не может найти дом: «потонул во тьме», как он выразился.
Сестра Любови Петровой пошла с фонарем на поиски скорой. Еще минут через 15 фельдшер встретился с пациенткой и увез ее в больницу.
— Я не знаю наверняка, связано ли состояние мамы с несвоевременным оказанием помощи, — говорит Петрова. — Но мама уже два месяца в больнице и перенесла две операции. Незадолго до несчастного случая сустав в ноге ей заменили эндопротезом. Этот эндопротез с момента падения и до сих пор виден в ране: она не заживает.
Сама Любовь Александровна Петрова считает себя жертвой оптимизации. Она родилась в Еремкове и 18 лет проработала в местной школе. Когда начались сокращения в 2006 году, Любовь Александровна пошла работать директором городской школы.
— Первые пару месяцев в городе я просто выла по вечерам, — вспоминает она, сидя в своей трехкомнатной квартире. — Я никогда не хотела уезжать из села, тут другой менталитет, все другое. Я провожу все лето дома, езжу туда на выходные и, как только перестану работать, вернусь в Еремково навсегда.
Она из тех активистов, что годами обивают пороги и переписываются с чиновниками разных уровней, чтобы в Еремкове отремонтировали дороги, чтобы включили свет, чтобы оставили последнюю электричку. Но сегодня она не пожелала бы своим детям такой жизни.
— Недавно родился в Удомле внук, — рассказывает Петрова. — Конечно, с младенцем здесь удобнее: всегда есть свет, вода и даже отопление. Но с бытовыми трудностями можно было бы справиться, если б в Еремкове были рабочие места.
Да, и в 1970-е, и в 1980-е часть молодежи уезжала из села. Но тогда это было по желанию, а сегодня нас вынуждают.
По ее мнению, необходимо разработать специальную программу развития села. Но такого даже не предвидится. Ресурсы направлены на поддержание того, что есть, говорит руководитель Управления сельскими поселениями Виноградова. И так не только в Удомельском районе, не только в Тверской области.
— Это же политика правительства — выкачать все ресурсы из России в Москву, — озвучивает популярное мнение депутат Дмитрий Подушков.
Но даже при такой политике можно было бы избежать многих проблем, считает Петрова, если б хоть на местах чиновники, выполняя приказы, больше думали о людях, а не об оптимизации.
Аж жуть берет
— Показать моих коней? — предлагает 62-летний Саша Смирнов, участник еремковской театральной студии.
Саша живет в деревне Новково. Она в 1,7 км от Еремкова, но если ехать на машине, то расстояния между ними незаметно. Саша открывает конюшню, внутри начинается суета. Белые голуби воркуют на балках, поглядывая на людей. Кони выставляют в проход головы.
Саша выводит на улицу двух коней и кобылу с жеребенком, подносит им на вилах сено. Показывает нам старые сеялки под навесом, деревянные сани. В это время его низкорослый кряжистый конь идет прямо на меня, кивая головой с огромными глазами. Он задевает меня боком, делает еще несколько шагов и разворачивается, чтобы снова пройти мимо меня. Приглашает таким образом если не покормить, то хотя бы погладить. Войти в их свойскую компанию.
Саша ведет нас домой, где в сенях показывает керосиновую лампу для дома и «летучую мышь», с которой можно гулять по вечерам. За чаем Саша и его жена Валя рассказывают, что в их деревне нет освещения с тех пор, как закрылся льнозавод: никто не хочет брать на баланс уличные лампы. Когда темнеет, мы выходим с фонарем на батарейках.
На улице черно и нет никого, кроме меня, Смирновых и их крупного, выше колена, черно-коричневого пса. Он, как щенок, скачет за лучом фонаря. Саша освещает дорогу, но часто переводит луч на голые деревья и кусты: тут был клуб, в кино ходили, там — контора, здесь жила бабка Даша, страшная была, детьми от нее бегали. Вместо дороги тут раньше было совхозное поле, а на месте пожарного пруда — дорога. На горе стоял завод, а за ним болото, мама в войну пряталась в нем от бомбежек. За 40 минут мы видим пару уличных ламп, обе на участках дачников. Окна светятся всего в трех-четырех домах.
Наслушавшись рассказов в темноте, я немного путаюсь в пространстве и времени. Саша с Валей открывают гостевой домик для моей ночевки. Внутри стоит железная кровать с горкой подушек и белым подзором. На стене ковер. Рядом старый стол из темного дерева, сундук, двухметровое зеркало в резной оправе, прикрытой рушником. Только плоский экран телевизора выдает, что мы не в середине прошлого века.
— Мы в музее? — спрашиваю.
— Саша старался, — Валя рада, что я оценила интерьер. — Тут много вещей его мамы, на рушнике вышит вензель с ее девичьей фамилией.
Наутро я захожу к Вере Валерьевне. Она ведет меня в просторную кухню с русской печью. Подробно показывает и рассказывает, как готовит и томит сутками еду. Наливает мне мясных щей с чем-то темно-зеленым:
— Угадайте, что это.
Я теряюсь, и Вера Валерьевна подробно рассказывает рецепт приготовления крошева — квашеных темных капустных листьев.
— В городе мне нечего делать, — говорит она. — Приезжаю к сыну — там пылесос сам пылесосит, машинка сама стирает, на печке столько кнопок, что я подойти боюсь.
Внуки уткнулись в телефоны. Такие настали времена, аж жуть берет. А тут — встал, печь затопил, с собакой погулял и день прошел полный жизнью.
Провожая, она выходит на пустую улицу, обнимает меня и улыбается с надеждой:
— Как думаете, наше письмо поможет? Задумаются теперь о людях на селе?
Фото Екатерины Кукуниной
