– Что в вашей жизни появилось раньше – вера или наука? Расскажите о том, как вы пришли к Богу.
– Вера и наука появились в моей жизни почти одновременно. В детстве я интересовался живой природой, меня увлекали пресноводные улитки. Я вылавливал их в пруду и приносил домой, чтобы поселить в аквариуме. На волне этого интереса в 2002 году я поступил в биологический класс московской гимназии № 1543.
Накануне летом я пришел к вере, причем довольно своеобразной дорогой. Нельзя сказать, что я рос в христианской семье – моя мама появлялась в церкви от силы два-три раза в год – поставить свечку, освятить куличи на Пасху. От нее и бабушки я усвоил какие-то представления о Боге, но они были довольно поверхностными. Особое впечатление на меня произвел рассказ об ангеле-хранителе, который присутствует рядом с каждым человеком. Я периодически резко оборачивался, в надежде увидеть ангела у себя за спиной.
По мере взросления моя зачаточная религиозность становилась все более эфемерной и блеклой. Но по инерции я от нее не отказывался. В третьем классе мы разговорились о религии с моим приятелем. Когда я сказал, что верю в Бога, он искренне удивился, как если бы я признался, что верю в Деда Мороза. После этого разговора я открыл для себя возможность неверия и немедленно ею воспользовался. Я стал рьяным атеистом и с удовольствием выставлял напоказ свои воззрения.
Александр Храмов. Фото: taday.ru
Ближе к седьмому классу я стал размышлять на общефилософские темы. Однажды я сидел дома и делал уроки, и тут меня поразил вопрос: «Что делает конгломерат отдельных молекул единой живой клеткой?» Я стал развивать эту мысль и в итоге пришел к своеобразному витализму (не зная, разумеется, самого этого слова). В основе моей тогдашней философии лежало представление о нематериальной «энергии жизни», которая управляет метаморфозами косной материи. Я исписал этими соображениями толстую тетрадь и даже давал почитать ее знакомым.
Потихонечку эти философские спекуляции переродились в своеобразный пантеизм, а затем – в неоязычество. На излете седьмого класса я регулярно ходил в эзотерический магазин «Путь к себе» недалеко от Белорусского вокзала и закупался там книжками про магию, вуду и «славянских богов». Я даже пытался вырезать себе какого-то идола из деревяшки, найденной в парке.
Этим же летом я поехал в Летнюю экологическую школу, которая в тот год проходила в деревне Рудня. Там по вечерам один биолог-адвентист вместе с физиком-православным вели кружок, где обсуждалась Библия. Его посещало буквально два-три человека, и я был одним из них.
К началу нового учебного года я уже осознал себя христианином и таковым остаюсь до сих пор. Можно сказать, в своем личном развитии я повторил тот путь от политеизма к монотеизму, который проделало человечество.
– В вас часто борются верующий и ученый? И есть ли какие-то противоречия между Библией и наукой, которые вы для себя не можете разрешить?
– Не вижу никаких реальных противоречий между естественными науками и христианством. Конечно, здесь можно многое сказать, например, о современных исследованиях сознания, о том, как все это стыкуется с учением о бессмертной душе. Но нейронауки, по моему мнению, не несут большой угрозы для христианства, напротив, заставляют нас возвращаться к истокам, к библейской антропологии, которая чужда платоническим представлениям о дуализме души и тела.
Скорее, я чувствую некий вызов со стороны гуманитарного знания, прежде всего, со стороны современной библеистики. Например, как создавались Евангелия? Много ли их авторы внесли от себя, много ли они задним числом приписали Христу, чтобы оправдать какие-то свои представления и церковные практики? Вот большой вопрос, и я, как неспециалист, не могу на него ответить, но периодически такие мысли закрадываются при чтении Нового Завета.
О Дарвине все более-менее слышали, но современная библеистика до сих пор находится где-то за пределами сознания рядовых верующих, и в этом есть определенная проблема.
– В вашей книге вы развиваете и отстаиваете теорию «альтеризма». В чем ее суть?
– Я бы предпочел называть этот подход не теорией, а моделью. Теория – это нечто, предполагающее проверку фактами. В данном случае об этом говорить не приходится. Мы должны выбирать между различными моделями примирения христианской веры с научной картиной мира, и в рамках каждой из этих моделей одни и те же факты интерпретируются по-разному.
Существует две таких базовых модели. Одна из них, к которой многие привыкли, приравнивает эволюцию к шести дням творения. Такой подход называется «теистическим эволюционизмом». Его сторонники отмахиваются от проблемы очень легко: дескать, ничто не мешает понимать дни творения как миллиарды лет, а «прах земной», из которого был сотворен человек, как тело древней обезьяны. И вуаля, проблема решена. Но если мы копнем чуть глубже, то оказывается, что не все так просто.
Если человек произошел от смертных животных, то он и сам был смертным с самого начала. Опять-таки, от животных человек унаследовал разные малоприятные инстинкты, агрессию, похоть, вот это все. Наконец, путем эволюции возникли болезнетворные бактерии, вирусы, паразиты, причем многие из них появились еще задолго до человека. Получается, Бог сотворил человека смертным, греховным, да еще позаботился о том, чтобы заблаговременно приготовить для него побольше неприятных сюрпризов в виде малярии или коклюша. Но такой Бог не очень-то похож на Бога, о котором говорит христианская религия.
Если вдумчиво перечитать первые три главы Книги Бытия, то что мы там найдем? Очень простой базовый смысл – сначала Бог сотворил мир «хорошим весьма», а потом человек ослушался Бога и мир превратился в недружелюбное место с «терниями» и «волчцами», где надо добывать хлеб «в поте лица» и «рожать в муках». Еще есть слова апостола Павла про тварь, которая «стенает и мучается» и «покорилась суете не добровольно». Исходя из этих библейских текстов, святые отцы, особенно на православном Востоке, всегда резко отличали мир до и после грехопадения.
Эта мысль и легла в основу другой модели примирения веры и науки, которую отстаивают некоторые христианские авторы, включая меня. Эта модель, так называемый «альтеризм», предполагает, что между шестью днями творения и эволюцией, которую изучает наука, нет и не может быть прямых параллелей. Что изучает, например, палеонтология? Мертвые остатки, мир, где царит смерть. Сколько бы человеческое познание ни углублялось в бездну времени, мы все равно видим только тление и страдание. Вот тираннозавр пожирает трицератопса. Вот палеозойские рыбы отращивают броню на спине, чтобы защититься от хищников. То есть это тварь, которая стенает и мучается, это падший мир. И науке доступен только он. О существовании другого состояния мира, в котором смерти нет, мы узнаем только из Божественного Откровения.
Таким образом, шесть дней творения относятся к непознаваемой сфере, куда наука проникнуть не может. Между нашим и тем миром пролегла пропасть грехопадения. Здесь просто нет повода ни для противоречий, ни для согласований.
Конечно, здесь всегда можно спросить – а что это за идеальный мир, где люди не умирают, а львы не едят агнцев? Это же чистой воды фантастика. Безусловно, для людей неверующих – это фантастика, как и все остальное в христианстве. Но мне странно слышать такие возражения со стороны верующих. Мне хочется спросить в ответ: а воскресение мертвых – это не фантастика? Воскресшие люди, говорит Господь, будут «как ангелы на небесах». А на что будет похож мир, населенный такими ангелами? Неужели процессы взаимного поедания и переваривания продолжатся даже на новой земле и на новом небе? Но если нет, если мир, в котором нет смерти, возможен в конце времен, то почему же ему не быть таким и в начале, как считали многие святые отцы?
– Вы сразу пришли к альтеризму? Или, как верующий человек в своем неофитском периоде, прошли разные этапы, например, были убежденным креационистом и «младоземельцем»?
– Нет, младоземельцем и креационистом я никогда не был, мне даже в голову такое не приходило. Я с детства увлекался биологией, учился в биоклассе, потом оттуда естественным образом попал на биологический факультет МГУ. Существование эволюции никогда не вызывало у меня никаких сомнений, это был для меня такой же привычный и очевидный факт, как то, что у меня есть две руки и две ноги.
С другой стороны, идея творения через эволюцию мне всегда была непонятна. Слова апостола Иоанна «мир во зле лежит» были и остаются определяющими для моего религиозного миропонимания. Эволюция сопряжена с таким запредельным количеством зла и страданий – как же можно считать ее творчеством любящего Бога?
Оставалось признать, что эволюция – это проявление падшего естества, что весь мир несет на себе отпечаток какого-то преступления, совершенного где-то там, в другой сфере бытия, что люди – это изгнанники, которые очутились в несвойственной им обстановке, среди смерти, тления и вселенской скорби. Первоначально я пришел к этому убеждению самостоятельно, а чтение русских религиозных философов в старших классах школы, прежде всего Бердяева, меня в нем только укрепило.
Фото: taday.ru
– В картине мира, которую вы отстаиваете, кем являются «архантропы» и прочие «австралопитеки», то есть те человекообразные существа, которых принято считать промежуточным звеном между обезьяной и человеком? Они существовали? Или человек получился в результате акта Божественного творения сразу как Homo sapiens? Что в таком случае делать с находками ученых?
– Конечно, древние гоминиды существовали, как и все прочие звенья эволюции. Но существовали они в падшем мире. И человек как биологический вид, как Homo sapiens, тоже принадлежит к падшему миру.
Но святые отцы учат нас, что изначально Бог сотворил человека не таким. В раю человек не вкушал тленную пищу, не размножался, мог находиться одновременно в разных точках пространства, как писал св. Ефрем Сирин. То есть определенно он не был обезьяноподобным существом с двумя ногами и кишечником. Таким он стал только после изгнания из рая. Что было до этого, каким был мир до грехопадения, на что похожи были там другие живые существа, мы просто не знаем.
Если использовать язык философии Канта, то истинная природа мира, сотворенного Богом, относится к непознаваемым вещам в себе. Наука же изучает только явления – и вот в этом мире научного познания есть и австралопитеки, есть и «хомо сапиенсы» и все прочие, и все это пронизано смертью и тлением.
– Мне доводилось слышать от верующих людей такое предположение, что в Книге Бытия описан момент, когда человек зародился не физически, а умственно, то есть когда человекообразное существо, промежуточное звено с обезьяной, наконец-то стало человеком разумным, Адамом… Как вам такая теория?
– Это точка зрения теистического эволюционизма, и мне она не близка. Его сторонники как раз считают, что в Книге Бытия, пусть и в очень упрощенной форме, излагаются некие конкретные факты из истории Земли и жизни на ней. Поэтому они считают, что между библейским рассказом о сотворении мира и научными представлениями об эволюции можно и нужно искать точки соприкосновения.
Когда Библия говорит, например, о сотворении травы, «сеющей семя», это понимается теистическими эволюционистами как указание на первые семенные растения в палеозое. Или слова о том, что Бог вылепил человека из праха земного и вдунул в него дыхание жизни, в их понимании указывают на момент появления первых Homo sapiens, наделенных сознанием.
Мне любые такие параллели кажутся неоправданными. Нельзя игнорировать пропасть, которая существует между состоянием мира до и после грехопадения. Мир, сотворенный Богом за шесть дней, «хороший весьма», о котором говорит Библия, мало похож на мир, существующий миллиарды лет и исполненный страданий, о котором говорит наука. Зачем пытаться совместить несовместимое? Надо отделять мух от котлет. Нельзя смешивать историю творения, недоступную науке, с фактами, относящимися к истории падшего мира.
– Согласно вашему подходу, Адам и Ева не были предками всех людей на Земле? То есть два человека не могли воспроизвести все население Земли?
– Мой подход заключается в том, что надо четко отделять сферу науки от сферы религии. И эволюционная история биологического вида Homo sapiens, безусловно, относится к компетенции науки. Так вот, если верить генетике, то все человечество никак не могло произойти от одной-единственной человеческой пары. В этом случае у людей было бы очень низкое генетическое разнообразие, подобно гепардам, зубрам и другим видам, чья популяция восстановилась за счет считанного числа выживших особей. Но в случае нашего вида ничего подобного не наблюдается. По современным данным, эффективный размер популяции наших предков никогда не опускался ниже отметки в несколько тысяч.
– Получается, описанное в Книге Бытия – это лишь история некоего богоизбранного племени, параллельно которому в иных местах существовали другие племена… Такую теорию мне тоже доводилось слышать от верующих людей. Что вы о ней думаете?
– То, о чем вы говорите, называется преадамизм. Это учение обсуждается католическими и протестантскими богословами уже очень давно. Впервые о нем заговорили еще в XVII веке, когда ни генетики, ни палеоантропологии не было и в помине. Но уже тогда верующие спрашивали себя: откуда Каин взял себе жену? И почему Каин боялся погибнуть от руки первого встречного, если в тот момент на Земле жило всего три человека, включая его самого? Фактически сама Библия как бы намекает, что весь род человеческий не стоит возводить к двум прародителям. И вот французский гугенот Исаак Пейрер, которого считают родоначальником преадамизма, предположил, что Адам и Ева были родоначальниками только ближневосточных народов, а задолго до них существовали другие племена, разные там китайцы и американские индейцы.
Конечно, преадамизм был воспринят в штыки, особенно поначалу. Ведь по сути он подрывает представление о первородном грехе, типичное для западного богословия. Если понимать первородный грех как наследственную болезнь, передающуюся половым путем, через мужское семя, то приходится признать, что люди, которые не произошли от Адама, свободны от греха и в спасении не нуждаются. Но можно ведь понимать первородный грех и по-другому, как это делали восточные отцы Церкви. Для них вопрос об историчности Адама и Евы не играл такой роли. Грехопадение они понимали более глубоко, не как злоключение двух отдельно взятых индивидуумов, а как метафизическую катастрофу, последствия которой исказили природу человека и весь мир, в котором он живет.
Святой Иоанн Златоуст называл человека в раю «земным ангелом». Если верить святым отцам, то человек, отвернувшись от Бога, стал питаться, размножаться, болеть, короче, стал животным, «приложихся скотом несмысленным». И вот наука изучает это «животное». И с религиозной точки зрения нет абсолютно никакой разницы, сколько таких «животных» существовало в тот или иной момент земного времени.
Допустим, древнейшая группа живых созданий, относящаяся к нашему виду, насчитывала не две, а две тысячи особей. Что это меняет? Здесь важно не количество, а качество. Важно помнить, что сам нынешний, животный способ существования – это не норма, а отклонение. Человек в качестве биологического вида оказался на одной доске с червяками и сорняками, он как блудный сын, который ест из одного корыта со свиньями. Но это временное состояние, это затмение нашей истинной сущности, мы должны вернуться в отчий дом. Наша родина не здесь. Собственно, вот основное послание христианской религии, и я не вижу, что в нем могут поменять какие-то новые открытия из области эволюционной антропологии.
– Многие верующие, отстаивая свои взгляды, приводят в доказательство истинности описанного в Книге Бытия существование «митохондриальной Евы», некой женщины, жившей в Африке около 200 000 лет назад, от которой мы унаследовали общую ДНК. Ее можно считать тождественной Еве библейской? Если верить «Википедии», «митохондриальная Ева» старше «Y-хромосомного Адама» как минимум на 50 000 лет. Несостыковочка…
– «Митохондриальная Ева» имеет примерно такое же отношение к Еве библейской, как «Фольксваген-Жук» – к обычному жуку. То есть сходство здесь лишь в названии. Первоначальная человеческая популяция включала в себя множество как мужчин, так и женщин. Но в последующих поколениях род этих женщин рано или поздно обрывался по женской линии, когда рождались одни мальчики. А митохондрии и, соответственно, митохондриальную ДНК мы получаем только с материнской яйцеклеткой. И вот самый древний общий предок ныне живущих людей, род которого по женской линии не пресекся, и называется митохондриальной Евой. От этой далекой прапрабабушки мы получили нашу митохондриальную ДНК. Но эта прапрабабушка была не одна – от других нам достались гены ядерной ДНК.
Похожая ситуация и с У-хромосомой, которая передается только по мужской линии. Но демография у мужчин и женщин разная. Мужчину могут убить на войне или охоте, или же один альфа-самец заберет себе всех жен. Вот и получается, что по мужской линии род прерывался чаще, чем по женской. Так что обладатель предковой У-хромосомы прослеживается в прошлое не так далеко. Поэтому не стоит удивляться, что молекулярный Адам моложе Евы. К одноименному библейскому персонажу он все равно никакого отношения не имеет.
– В одной вашей статье вы утверждаете, что рассказ о потопе стал стимулом для развития палеонтологии, так как наводнением можно объяснить, как раковины, скелеты рыб и других существ могли оказаться на склонах гор. Потоп действительно был «всемирным» или описанное в Библии – это всего лишь локальное наводнение, которое людям тех времен казалось глобальным. Такая теория тоже распространена…
– Да, по мнению ряда историков науки, представление о всемирном потопе на определенном этапе сыграло позитивную роль в развитии палеонтологии. До XVI века окаменелости считали курьезами природы, а не остатками реально существовавших организмов. Но когда случилась Реформация, стало модно толковать Библию буквально и сквозь призму этих буквальных интерпретаций рассматривать весь окружающий мир. Поэтому в окаменелостях начали видеть живых существ, уничтоженных потопом. На тот момент это был большой шаг вперед. Другой теории, которая бы объясняла, как окаменевшие рыбы или раковины оказались вдали от моря, просто не было.
Но постепенно стало ясно, что вся толща осадочных пород с окаменелостями не могла образоваться за один раз. И в итоге потоп из разряда научных гипотез перешел в область религиозных мифов и символов. Кажется, еще Августин видел в Ноевом ковчеге символ Церкви. В ковчеге можно встретить и овечку, и крокодила. Все мы такие разные, но всех нас объединяет желание спастись во Христе, Церковь как ковчег не дает нам погибнуть в волнах житейской суеты. Вот в этом ключе я бы и понимал библейский рассказ о потопе. А какие реальные события за ним стояли, мне кажется, это дело десятое. В районе Междуречья часто случаются наводнения, и в шумеро-аккадской мифологии хватает рассказов о потопе. Я думаю, истоки этого мифа надо искать где-то здесь.
– Вопросы происхождения жизни таят еще множество тайн. Вы собираетесь нас порадовать еще какой-нибудь книгой с популярной апологетикой? Если да, то о чем она будет?
– В моих ближайших планах – дописать монографию, в которой я прослеживаю, как теория эволюции осмыслялась представителями различных христианских конфессий, начиная со времен Дарвина. Я сосредоточился именно на попытках примирения – конфликтные сюжеты не раз становились предметом внимания исследователей, а вот история того, как христиане искали компромисс с эволюционизмом, до сих пор остается ненаписанной. А ведь это очень интересная тема – первые христианские эволюционисты появились еще до того, как Дарвин опубликовал «Происхождение видов». Здесь история биологического знания переплетается с богословием и различными конфессиональными пертурбациями. То есть это идеальная тема для такого человека, как я, который интересуется всем этим одновременно. Но это будет серьезная историческая работа, имеющая довольно косвенное отношение к популярной апологетике.
Беседовала Екатерина Капранова