Папа Римский Франциск благословил рассмотреть возможность канонизации Гилберта Кита Честертона — католика, одного из самых известных христианских авторов 20 века. Множество свидетельств говорит о том, что писатель был благочестивым человеком и вел богатую духовную жизнь.
Русскому читателю Честертона подарила Наталья Леонидовна Трауберг (+2009).Предлагаем вниманию читателей интервью с Наталией Леонидовной Трауберг о Гилберте Четстертоне, опубликованное в издании The Road to Emmaus, перевод Ольги Антоновой
Когда мы впервые оказались в гостях у Натальи Леонидовны, то в дверях столкнулись с несколькими молодыми людьми: один из них занимался переводами Чарльза Уильямса, другой работал над «Аллегорией любви» К.С. Льюиса, а третий выбежал из квартиры, держа в руках книгу эссе Честертона. Мы словно оказались между мирами: квартира на третьем этаже в доме без лифта, озаренная вдохновением величайших английских христианских писателей 20-го века. Сочетание настолько странное, что Честертону оно точно понравилось бы.
И: Когда произведения Честертона появились в России?
Н.Л. Трауберг: В основном, в двадцатых годах, хотя можно найти и более ранние упоминания о нем. Как-то одна пожилая женщина прислала мне переводы его произведений, сделанные своей бабушкой. Ее бабушка открыла для себя Честертона и стала его переводить еще до революции. Это сам по себе очень интересный факт. Думаю, можно предположить, что в 1910 г. люди, много читавшие и любившие Англию и английскую литературу, заметили Честертона – в то время он был необыкновенно популярен в Англии.
В 1918 г. известный русский поэт, Николай Гумилев, был представлен некоей леди Дафф. Вероятно, Гумилев считал Честертона самым известным и популярным писателем в Англии, потому что он заявил ей совершенно безумную вещь. Он предложил, чтобы миром правили поэты, а английскую корону хотел отдать Честертону. Честертон, скорее всего, услышал этот разговор и искренне изумился такому предложению. Он упомянет этого «безумного русского поэта» двадцать лет спустя в своей автобиографии. Разумеется, Честертона читали самые просвещенные и образованные слои русского общества, знавшие английский язык, вроде той женщины, которая в 1910 г. перевела на русский некоторые из его произведений. Однако до 1920 г. в России были опубликованы всего два его рассказа.
И: Настоящая популярность пришла к нему после революции?
Н.Л. Трауберг: Да. В начале 20-х гг. его очень полюбили киношники и кое-кто из либеральных писателей. Правда, некоторые в нем быстро разочаровались, но это были «самые умные». Остальные очень любили его как современного английского эксцентрика. Так, Эйзенштейн, самый известный российский режиссер первой половины XX века, отмечал отрывки из Честертона, которые показались ему интересными. Например, Честертон писал:
«Почему мы говорим «белый человек», когда на самом деле он розовато-желтовато-бежевого цвета? Почему мы говорим «белое вино», когда оно светло-желтое?»
Он пытался разбудить наше зрение, но для чего? Чтобы мы научились тихо радоваться тому, какой мир нам дарован, научились быть за это благодарными и осознали, как часто мы мыслим застывшими клише…
И: Эти писатели и киношники понимали его глубину?
Н.Л. Трауберг: Эйзенштейн понял только идею про клише. Они тогда в двадцатых годах думали, что с помощью Честертона они смогут взорвать старые клише и заменят их собственным новаторством. Эксцентричные молодые люди считали, что он самый либеральный из всех либералов, совершенно дикий и что быть диким – это и есть его единственная цель. Много лет спустя, когда они узнали, что он был христианином, и не просто христианином, а почти проповедником, они ответили презрением. Один из них как-то сказал мне про одну из религиозных книг Честертона: «Я не знаю, зачем он это написал и зачем вы это переводите».
И: Они взяли только то, что им подходило.
Н.Л. Трауберг: Да, и их реакцию можно объяснить примерно так. В своей книге «Еретики»
Эти писатели двадцатых, искренне восхищавшиеся Честертоном, почему-то считали своим долгом упиваться жестокостью происходившего, в то время как Честертон плакал бы и молился. Впоследствии их настигла расплата за свою глупость… Честертон очень этого не любил. У него есть замечательное эссе «Футурист», где он пишет как раз о таких людях, которые неизменно восхваляют жестокость, но сами оказываются жалкими и маленькими, и бегают от малейшей опасности. Он их не любил почти так же сильно, как не любил светских дам, но они об этом не догадывались, потому что его стихи и эссе до России не дошли. У нас были известны его художественные произведения, но на русский переведен был только «Отец Браун», и про него все думали: как это забавно – такой эксцентричный священник!
Честертону у нас досталась странная роль. В течение двадцати или даже тридцати лет до 1958 г. он был таким полускрытым
И: Когда вы сами его полюбили?
Н.Л. Трауберг: Сейчас расскажу. Первое, что я про него услышала, что он писатель-юморист и что у него смешные стихи. Я полистала отцовскую книгу про Брауна (это было в 1944 г., мне тогда было 16 лет), и мне очень понравилась смесь уюта и удивительной свободы. В то время я читала столько английских и русских книг, что у меня в голове все смешалось. Но я помню свое счастье от того, что существует такая страна, как Англия, и что там по-домашнему уютно и свободно. Я считала, что «верующий» и «свободный» — это одно и то же.
Настоящая моя любовь к Честертону началась в 1946 г. Я тогда училась в университете и прочитала «Возвращение Дон Кихота». Студенткой я так оценивала новых знакомых: давала им Честертона и, если он нравился, я знала точно, что дальше мне этот человек будет гораздо ближе, чем те, кому он не нравился. Все они обладали совершенно иной духовной свободой, были не запрограммированы, и я им за это очень благодарна. В моем университете таких нашлось человек пять.
И: Что Вас заставило так сильно его полюбить?
Н.Л. Трауберг: Бог или ангел. Не знаю. Я тогда очень много читала, и вдруг поняла, что это мой автор, мой писатель, он мне созвучен. Что меня привлекало – его красота и еще … его чистота. Его совершенная чистота. Такая ангельская непорочность меня пугала. И это было очень важно, потому что вся моя семья была очень богемной. Шел 1946 год, страшное время, но когда я взяла его книгу, я в ней обрела блаженство. Я не могла без него жить. Я почти сошла с ума от ужасов, происходивших вокруг, и он меня спас.
И: Да. Если вдруг получается найти кого-то вроде Честертона или К.С. Льюиса, кто говорит среди хаоса текущего века, то к их голосу разума и добродетели стоит прислушаться.
Н.Л. Трауберг: Да, тогда были только Библия и Честертон. Мы не читали его эссе. Они были запрещены, потому что считались религиозной литературой. Достать их было невозможно, особенно в Санкт-Петербурге. Но были рассказы об отце Брауне и еще несколько других произведений. Когда в 1953 г. я переехала в Москву, то с огромным трудом достала его эссе и религиозные трактаты и начала их переводить на русский.
И: Вы первая стали переводить Честертона в России?
Н.Л. Трауберг: Да. Конечно, тогда это был самиздат. Но в церковных кругах он был очень популярен в самиздате.
И: Какие из его работы Вы перевели?
Н.Л. Трауберг: Я перевела четыре романа «Человек, который был четвергом», «Перелетный кабак», «Шар и крест» и «Дон Кихот». Потом еще эссе и религиозные работы: «Вечный человек», «Святой Фома Аквинский», «Святой Франциск Ассизский», «Чарльз Диккенс» . Потом половину «Ортодоксии», вторую половину перевел один из моих учеников, потому что у меня не хватало времени. «Наполеона Ноттингхильского» перевел Муравьев, «Живчеловек» — Корней Чуковский. Еще я перевела его автобиографию.
Сейчас я перевожу нечто совсем другое – «Заброшенный сад» Фрэнсис Бёрнетт. Несколько лет назад я составила список своих самых любимых книг.
И: Расскажите о нем, пожалуйста.
Н.Л. Трауберг: Туда вошли «Леди Джейн» Сесилии Джемисон (из 19-го века), «Маленькая принцесса» Фрэнсис Бёрнетт, четыре книги Луизы Олкотт, «День восьмой» Торнтона Уайлдера, «Перелетный кабак» Честертона (который я же сама и перевела), потом еще кое-что из Вудхауза и Диккенса.
И: Вы никогда не преподавали в ВУЗах?
Н.Л. Трауберг: Преподавала, но всего один год. Дальше преподавать мне не позволили, потому что у меня было два серьезных недостатка: я была верующей и дочерью космополита. В 40-х годах в России космополитами называли евреев. Мой отец был евреем, правда, перед смертью он принял православие. Он очень любил американское кино, и в его лекциях это, конечно, прослеживалось, и это было плохо. Родители моей матери, наполовину русские, наполовину украинцы, были глубоко верующими, а это тоже было очень плохо. Из-за всего этого меня и выгнали, и я стала переводить самиздат. Это было настоящим чудом, потому что работать в советском ВУЗе ужасно.
И: Насколько популярен Честертон в России сегодня? Существуют ли здесь Честертоновские общества? Участвует ли в них молодежь?
Н.Л. Трауберг: В нашем храме есть молодежная литературная группа, что-то вроде института, а Честертоновское общество мы основали в 1974 году – к 100-летней годовщине со дня его рождения. Из всех его участников в живых остались только я и Аверинцев. Братьев Муравьевых уже нет, нет философа Юрия Шрейдера, Умер и юный литовец Янулайтис, который тоже был с нами. Так что обществу потихоньку приходит конец. Был, правда, еще кот Кеша (смеется), его избрали председателем нашего общества, президентом. Он тоже умер. Так что все они сейчас с Честертоном, большинство участников общества, только Аверинцев, да я, старая и не слишком сильная, еще здесь. Но молодежь в нашем храме, они устраивают литературные беседы, а я по-прежнему выступаю на радио с лекциями о Честертоне и о другой христианской литературе.
И: Вы все еще преподаете?
Н.Л. Трауберг: Да, я много лет читала трехгодичный курс английской христианской литературы («От святого Патрика до К.С. Льюиса»). Я его читала и в нашем институте, и для частных слушателей. А сейчас я преподаю английскую историю.
И: Вам удалось побывать в Англии?
Н.Л. Трауберг: Да, в 1990 или 1991 мне написал отец Бойд, американский исследователь творчества Честертона, он спрашивал о наших самиздатовских переводах. Мы послали ему несколько книг, а потом он пригласил меня в Лондон в 1998 г., потому что он был уже слишком старый, чтобы приехать сюда. Я попала на встречу Братства Святого Албания и Святого Сергия, и на две конференции – по Чарльзу Уильямсу и посвященную столетнему юбилею Льюиса.
И: А есть журналы о Честертоне?
Н.Л. Трауберг: Да, они все издаются на английском: «Gibert, The Chesterton Review» и «The Seven». Мне лично больше нравится «The Chesterton Review».
И: Наталья, Вы написали в предисловии к трехтомному собранию сочинений Честертона, что Маршалл Маклюэн как-то сказал, что Честертон его спас. Расскажите об этой истории подробней, пожалуйста.
Н.Л. Трауберг: Я уже не помню всех деталей, но в архивах Честертоновского института в Оксфорде есть два письма Маклюэна к матери, посвященных Честертону. Он встретил Честертона, кажется, в Кэмбридже, и тот совершенно поразил его.
И: А еще Вы приводите цитату Честертона: «Раньше люди как-то обходились без книг, смогут они обойтись без них еще раз». Что это значит?
Н.Л. Трауберг: Я точно не знаю. Но я знаю, что Честертон был пророк. В «Человеке, который был четвергом» он описал современного террориста. В «Перелетном кабаке» — ислам в Англии.
И: А Вы знаете еще кого-нибудь, на кого Честертон произвел такое же глубокое впечатление как на Вас?
Н.Л. Трауберг: Конечно, я знаю оксфордских преподавателей, которые тоже считают, что он их спас: Стрэтфорда Калдикота, Джона Саварда и других. Здесь в России я тоже знаю двух или трех русских: филолог Сергей Аверинцев, затем покойный Владимир Муравьев, которого я уже упоминала (он был очень хорошим переводчиком) и еще его брат Леонид.
И: Спас от отчаяния и отсутствия ценностных ориентиров?
Н.Л. Трауберг: Да. А как было с Вами?
И: На меня в подростковом возрасте огромное впечатление произвел Толкиен, потом К.С.Льюис, потом Честертон, а позже Джордж Макдоналд и Чарльз Уильямс.
Н.Л. Трауберг: Да, со мной было также, только о Льюисе, Уильямсе и Толкиене я узнала только в семидесятых. Первую книгу Льюиса дал мне в 1972 г. отец Александр Мень. Это была «Боль».
И: Как Вы думаете, какие события в истории Англии, да и Запада вообще, обусловили появление всех этих удивительных христианских писателей вместе в одно время и с одинаковыми взглядами на жизнь?
Н.Л. Трауберг: Промысел Божий, естественный и пророческий, как в Библии.
И: То есть когда возникает насущная необходимость, приходят пророки – и литературные, и духовные?
Н.Л. Трауберг: Да.
И: А еще Вы как-то сказали про Честертона: «Его мир – мир небесного блаженства». Я была в восторге, когда это услышала, потому что это вот ощущение блаженства – оно, действительно, центральное у него.
Н.Л. Трауберг: Да. Вкус рая, свет… ореол святости. Такой вот опыт.
И: Я слышала Вас по радио, Вы говорили о том, как сейчас живут люди, и часто повторяли, что «не нужно бороться за место под солнцем. Можно просто спокойно жить, и никто тебя не затопчет». Как это возможно?
Н.Л. Трауберг: Я не знаю, как это возможно, если не верить в Бога. Вообще это невозможно, а в советские времена, это было невозможно даже для верующих. Время было очень страшное. Лагеря и все остальное. Сейчас уже не так страшно.
И: Но если люди несутся, чтобы вас растерзать?
Н.Л. Трауберг: Они все время это делают. Но ведь это не важно, для христианина это как крест. Из-за одного такого случая я два дня плакала, но у нас есть Бог и наш ангел. Наша жизнь –это мученичество. Я очень слаба, и не знаю, как я могла бы жить без моего ангела, без молитв обо мне других людей.
И: Иногда в особенно тяжелые жизненные моменты я думаю о Честертоне, К.С.Льюисе или Толкиене и их удивительных книгах. Я прошу их помолиться обо мне, если они заслужили дерзновение у Господа. Они стали частью моей жизни.
Н.Л. Трауберг: Да, да. И Чарльз Уильямс тоже. Он очень сильный.
И: Он знал, что Господь защитит.
Н.Л. Трауберг: Да, а у Честертона была надежда и…
И: … неугомонное веселье. У Толкиена, разумеется, благородство, а у Льюиса?
Н.Л. Трауберг: У Льиса – одаренность и еще что-то большее. Тут мне нужно подумать. Льюис сложнее.
И: Что Вам больше всего нравится в Честертоне как в человеке?
Н.Л. Трауберг: Его юношеский пессимизм, а потом его пробуждение, похожее на мое собственное. Потом его женитьба. Гилберт и Фрэнсис очень трогательно любили друг друга. Их любовь была очень чистой и целомудренной. И его смерть, конечно. Вы знаете, как он умер?
И: Нет.
Н.Л. Трауберг: Он ведь был католиком. Он поехал паломником в Лурд и в Лизье, потом вернулся в Англию. Он очень тяжело болел, никто точно не мог понять, что с ним, вероятно, отказывали сердце и почки. Неделю он был в коме, потом пришел в себя, улыбнулся своей жене, Фрэнсис, и секретарше, Дороти Коллинз, которые сидели у его кровати, и сказал: «Доброе утро, любимая! Привет, дорогая!» и умер. Он очнулся, чтобы поздороваться с ними, и умер. Я думаю, он святой. Он, без сомнения, святой.
Я это словечко нашла в нескольких ее интервью…
