История Церкви ХХ века сквозь призму личности Патриарха Тихона. Вторая лекция

Протоиерей Георгий Митрофанов – кандидат философских наук, магистр богословия, преподаватель истории Русской Церкви в Санкт-Петербургской духовной семинарии, профессор Санкт-Петербургской духовной академии. Настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла при Академии Постдипломного Педагогического образования. Автор курсов по предметам «История Русской Церкви», «История России» в СПбДАиС, нескольких учебников и множества публикаций.

Мы с вами остановились вчера на патриаршем послании Совнаркому 26 октября 1918 года. То, что произошло за предшествующий год, за год пребывания у власти большевиков, изменило очень сильно не только положение Церкви, но и всю страну.

Было очевидно, что хотя сопротивление большевикам стало несколько нарастать (я имею в виду и действия постепенно увеличивающихся белых армий, и, самое главное, первые крестьянские восстания в ответ на продразверстку осенью 1918-го года), большевистская власть по-прежнему укреплялась и распространяла свое влияние. Значительная часть народа продолжала этот режим или поддерживать, или принимать.

Показательно, что лозунгами восставших крестьян в 1918 году (как, впрочем, и тамбовских крестьян в 1921 году) был зловещий лозунг «За Советы без коммунистов». Добрые большевики закончили войну и дали землю, злые коммунисты ввели продразверстку.

Я напомню, что как раз в это время РСДРП(б) превращается в РКП(б). Французские крестьяне, от шуанов до вандейцев, сражались под лозунгом «За веру и короля», сражались годами и в конце концов победили. Им оставили их храмы, их земли, а революционный генерал Бонапарт стал императором. А у нас как будто все было забыто. Анафема Патриарха так и не привела к тому, к чему он призывал.

Значительная часть народных масс не стала хотя бы активно не участвовать или ненасильственно сопротивляться большевикам. И вот после года существования большевистского режима Патриарх обращается теперь уже к Совнаркому.

Он предпосылает своему посланию эпиграф «Все взявшие меч мечом погибнут».

«Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего отечества, называющие себя «народными комиссарами». Целый год держите вы в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину октябрьской революции, но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды. <…>

Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виновны, а взяты лишь в качестве «заложников», этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами, не только им не единомысленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждению. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной «контрреволюционности». <…>

Но мало вам, что вы обагрили руки русского народа его братской кровью, прикрываясь различными названиями контрибуций, реквизиций и национализации, вы толкнули его на самый открытый и беззастенчивый грабеж. По вашему наущению разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду. Сначала под именем «буржуев» грабили людей состоятельных, потом, под именем «кулаков», стали уже грабить и более зажиточных и трудолюбивых крестьян, умножая таким образом нищих, хотя вы не можете не сознавать, что с разорением великого множества отдельных граждан уничтожается народное богатство и разоряется сама страна. Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть и заглушили в нем сознание греха, но какими бы названиями не прикрывались злодеяния, – убийство, насилие, грабеж всегда останутся тяжкими и вопиющими к небу об отмщении грехами и преступлениями».

Согласитесь, то, что написано здесь, совершенно верно. Нет ничего, противоречащего исторической правде. Вполне понятны возмущение и ужас от происходящего. Вот эта очень важная мысль – уже не о народе-богоносце, а о темном, невежественном народе, у которого разрушаются основополагающие нравственные принципы, в которых его пусть не очень успешно, но веками воспитывала Церковь.

Ну, и что же в конце этого послания? Будет ли призыв к какому-то вооружённому сопротивлению большевикам?

«Мы знаем, что Наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в противлении власти, но чем выше будет подниматься «столп злобы» вашей, тем вернейшим будет оно свидетельством справедливости наших обличений». В общем-то, и всё.

Я не знаю, как вам, но это мне послание действительно представляется одним из самых пронзительных. Я хочу подчеркнуть, что Патриарх не писал сам послание от начала до конца, ему предлагались варианты, которые он осмыслял, корректировал и, подписывая, принимал ответственность на себя.

Здесь опять-таки ощущение недосказанности. Патриарху не хватает по каким-то причинам решимости сказать последнее, столь естественно произносимое слово. Что же мы видим здесь? Действительно ли желание не связывать себя с кровопролитием, которое происходит в России, не связывать Церковь с этим? Или же определенного рода вековая привычка не брать на себя ответственность за кардинальные политические и государственные вопросы?

Вчера меня справедливо спрашивали, почему Синод так вяло отреагировал на отречение императора, просто констатировал, что монархии нет, а есть Временное правительство, которому надо подчиняться. Да, вековая, наверное, привычка. Но что же здесь больше присутствует, увидим дальше, а пока результатом этого послания стал первый арест Патриарха после обыска 24 ноября 1918 года. Арест был домашним и продлился до 4 января 1919 года.

Выйдя из-под ареста, Патриарх вскоре получил еще один удар. Удар этот пришелся, конечно, не по нему непосредственно, а по Церкви, и связан он был с тем, что 16 февраля появилось постановление Наркомюста о вскрытии мощей. Показательно, что уже на следующий день Патриарх пишет указ епархиальным архиереям «Об устранении поводов к глумлению и соблазну в отношении святых мощей» во всех случаях, когда и где это будет признано необходимым и возможным.

Видимо, нужно пояснить происходящее. Большевики очень верно наметили болевую точку. В народной религиозности почитание мощей является подчас гораздо более значимым явлением, чем почитание собственно Христа. Не зная многого, знают, по крайней мере то, к какому святому по каким поводам обращаться, а самое главное – знают, что мощи святого должны быть нетленны.

Весь XIX век ставился вопрос о необходимости провести вскрытие мощей, рак с мощами святых и устранить все посторонние предметы и результаты посторонних процедур, которые имитировали нетление мощей.

Есть нетленное тело Иоасафа Белгородского, оно лежит как нетленное тело, есть несколько костей от преподобного Сергия Радонежского, лежат эти несколько костей. Но этого не делали от инертности, от боязни поколебать веру, а подчас и лишиться дохода. Раз народ верит, что мощи святых нетленны, пусть они и будут таковыми. Уже не только народ, а вот такие богоискатели, как Алексей Карамазов, начинали исповедовать эту веру.

Вспомните историю со старцем Зосимой. Большевики начали многомерный удар. С одной стороны, вскрытие мощей, за которым, конечно, не последует светопреставление, было большим соблазном для людей. Обнаружение многих мощей в качестве тленных и с элементами имитации нетленности вызовет еще больший соблазн. Раз попы обманули вас в этом, они обманут во всем остальном.

Проведение этой акции широкомасштабно и жестко будет провоцировать активных, хотя и немногочисленных православных к сопротивлению. Возникнет возможность обвинить их в контрреволюции. Церковь обманывала народ, государство пытается прояснить ситуацию, а Церковь сопротивляется.

Вот эта мысль о том, что на самом деле стоять за Церковь будут очень немногие и поэтому их нужно быстрее выявить и ликвидировать, во многом будет определять действия большевиков именно периода гражданской войны. Потом выяснится, что ситуация не так проста.

Эта кампания нанесла колоссальный удар по авторитету Церкви, и тем печальнее, что мы опять склонны возвращаться к привычным стереотипам и культивировать вместо серьезного духовного просвещения людей тиражирование разного рода святынек, забывая, что современное общество с легкостью может дать вполне аргументированные ответы на многие наши чудеса. Тем более, зачем это нужно, если речь идет о христианстве? Христос не чудесами утверждал Свое учение.

Несмотря на то, что всю весну и лето 1919 года положение большевиков осложнялось в военном отношении (было сначала успешное наступление белых на востоке, потом на юге началось наступление), внутри они продолжали свою политику террора. Жертвы среди духовенства в это время увеличиваются.

21 июля 1919 года появляется новое послание патриарха Тихона чадам Церкви. Послание написано в тот момент, когда после захлебнувшегося наступления адмирала Колчака армия генерала Деникина принимает роковую «московскую директиву» и начинает малыми силами широкомасштабное наступление на Москву. И оно почти удается. Белые дошли почти до Тулы.

И в этот момент, когда даже самим большевикам кажется, что перспектива сохранения их режима весьма эфемерна, появляется послание патриарха Тихона. Фрагмент из него:

«Трудная, но и какая высокая задача для христианина сохранить в себе великое счастье незлобия и любви и тогда, когда ниспровергнут твой враг, и когда угнетенный страдалец призывает изречь свой суд над недавним своим угнетателем и гонителем. И Промысл Божий уже ставит перед некоторыми из чад Русской Православной Церкви это испытание». 

Что это? Кому это обращено? Очевидно, что к белым. Они были жертвами красного террора, и теперь они наступают.

«Зажигаются страсти, вспыхивают мятежи. Создаются новые и новые лагеря. Разрастается пожар, сведение счетов. Враждебные действия переходят в человеконенавистничество. Организованное взаимоистребление – в партизанство со всеми его ужасами. Вся Россия – поле сражения!

Но это еще не все. Дальше еще ужас. Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени, без разбора возраста, вины, пола, убеждений. Озлобленный обстоятельствами жизни человек ищет виновников своих неудач и, чтобы сорвать на них свои обиды, горе и страдания, размахивается так, что под ударом его ослепленной жаждой мести руки падает масса невинных жертв. Он слил в своем сознании свои несчастья с злой для него деятельностью какой-либо партии и с некоторых перенес свою озлобленность на всех. И в массовой резне тонут жизни вовсе непричастных причинам, пролившим такое озлобление.

Православная Русь, да идет мимо тебя этот позор. Да не постигнет тебя это проклятье. Да не обагрится твоя рука в крови, вопиющей к Небу. Не дай врагу Христа, диаволу, увлечь тебя страстию отмщения и посрамить подвиг твоего исповедничества, посрамить цену твоих страданий от руки насильников и гонителей Христа. Помни: погромы – это торжество твоих врагов. Помни: погромы – это бесчестие для тебя, бесчестие для Святой Церкви»! 

Погромы вообще и еврейские погромы в частности были одной из жестоких сторон гражданской войны. Надо отдавать себе отчет в том, что еврейские погромы происходили довольно широко, и более всего они происходили на территории, где действовали петлюровцы и махновцы.

Белое правительство, состоявшее из кадетских деятелей, пыталось пресекать еврейские погромы, хотя для казаков, воевавших в белых армиях, еврейские погромы были чем-то само собой разумеющимся. Впрочем, и казаки Первой конной, у которых комиссарами могли быть евреи, совершали еврейские погромы.

Действительно, большое количество евреев в местных органах власти создавало в темных массах иллюзию того, что большевистская власть – еврейская власть. Но, как бы то ни было, это всего лишь одна из сторон войны, и в принципе мы не назовем ни одного из руководителей белого движения, который бы выступал с позиций антисемитизма. Они все были либералами, за что укоряли их правые.

Возникает такое ощущение, что Патриарх, обращаясь в этом послании к белым и не называя их, призывает к умиротворению. Да, он пишет и о большевиках:

«Мы содрогаемся, читая, как Ирод, ища погубить Отроча, погубил тысячи младенцев. Мы содрогаемся, что возможны такие явления, когда при военных действиях один лагерь защищает передние свои ряды заложниками из жен и детей противного лагеря. Мы содрогаемся варварству нашего времени, когда заложники берутся в обеспечение чужой жизни и неприкосновенности.

Мы содрогаемся от ужаса и боли, когда после покушений на представителей нашего современного правительства в Петрограде и Москве как бы в дар любви им и в свидетельство преданности, и в искупление вины злоумышленников, воздвигались целые курганы из тел лиц совершенно непричастных к этим покушениям и безумные эти жертвоприношения приветствовались восторгом тех, кто должен был остановить подобные зверства.

Мы содрогались, – но ведь эти действия шли там, где не знают или не признают Христа, где считают религию опиумом для народа, где христианские идеалы – вредный пережиток, где открыто и цинично возводится в насущную задачу истребление одного класса другим и междоусобная брань. Нам ли, христианам, идти по этому пути? О, да не будет! Даже если бы сердца наши разрывались от горя и утеснений, наносимых нашим религиозным чувствам, нашей любви к родной земле, нашему временному благополучию, даже если бы чувство наше безошибочно подсказывало бы нам, кто и где наш обидчик. Нет, пусть лучше нам наносят кровоточащие раны, чем нам обратиться к мщению, тем более погромному, против наших врагов или тех, кто кажется нам источником наших бед. Следуйте за Христом! Не изменяйте Ему. Не поддавайтесь искушению. Не губите в крови отмщения и свою душу. Не будьте побеждены злом. Побеждайте зло добром».

Вроде бы все правильно. Но попытайтесь представить состояние тех белогвардейцев. Тех, кто пытался сопротивляться злу силой. Они слышат от Патриарха такие слова. И что же им – сложить оружие, отступить? Да, можно предполагать, что Патриарх таким образом пытался избавить от репрессий то духовенство, которое находилось на территории, занятой большевиками. Всем хорошо известно, что там, где были белые, репрессий против Церкви не было.

И здесь, конечно, нельзя не вспомнить историю жизни самого Патриарха, ведь он был сыном сельского священника и знал эту жизнь очень хорошо. Ему была представима не только судьба священников, но и судьба их семей, когда происходил красный террор. Как легко было впоследствии, через двадцать лет, испанским епископам благословлять свое духовенство на борьбу с республиканцами. Они были одни, они были солдатами по сути дела.

А русское приходское духовенство, обремененное семьями? Один этот живой образ, из детства вынесенный (а вся его архипастырская деятельность как раз говорила о нем, как об архиерее, никогда не забывавшем повседневные нужды простого духовенства), наверное, заграждал ему уста.

Но как это звучало? И опять, нет ли в этом желании говорить о высоких христианских истинах, по существу, конечно, верных, в момент, когда приходилось выбирать между большим и меньшим грехом, определенного рода растерянности, неуверенности, непривычки брать на себя ответственность в вопросах не нравственных, а именно политических, исторических?

У православных часто звучат фразы: «Политика меня не интересует, Церковь должна быть вне политики». Это все равно, что во время гонений во времена римских императоров заявить о том, что ты выше политики, и принести жертву статуе императора. Это уже не политика, это нечто большее. И политика очень часто предполагает нравственный выбор.

События развивались все дальше, и в октябре 1919 года произошло событие, о котором не принято подробно говорить, но которое, в общем и целом, было предвестником грозной перемены в позиции Патриарха. Казалось бы, осень 1919 года, я вам напомню, последний отчаянный рывок белых на юге и обреченный на неудачу поход генерала Юденича на Петроград.

В принципе, положение большевиков довольно тяжелое в военном отношении. Но в этот самый момент председатель исполнительного комитета по духовенству Филиппов (в этот государственный орган входили и представители духовенства, в том числе архиепископ Никандр Феноменов и пресвитер Николай Любимов) вступает в переговоры с Патриархом и предлагает ему написать очередное послание к архипастырям в примирительном по отношению к советской власти духе.

Предлагает в дальнейшем этот текст посмотреть, предложить его для утверждения руководителю 8-го отдела Наркомюста Красикову (одному из главных функционеров большевиков, определявшему политику в отношении Церкви) с тем, чтобы этот текст был опубликован в советской печати, в советских газетах, потому что тогда других не было, и стал основанием для заключения неких договоренностей с Церковью, а на самом деле стал бы основанием для того, чтобы политика советского режима хоть как-то соответствовала собственному декрету о свободе совести. И вот такой текст появляется и направляется Красикову.

Стоит мне его зачитать? Мы рискуем не успеть до конца, но попробуем. Это действительно важно. В начале в проекте этого послания описывается все, что происходит, все ужасы гражданской войны без указания виновников.

«Не мимо идут эти ужасы и нас, служителей Церкви Христовой, и много уже и архипастырей, и пастырей, и просто клириков сделались жертвами кровавой политической борьбы… И все это за весьма, быть может, немногими исключениями, только потому что мы, служители и глашатели Христовой Истины, подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению Советского строя. Но Мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливы: установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает Себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение.

Говорят, что Церковь готова будто бы благословить иностранное вмешательство в нашу разруху, что она намерена звать «варягов» прийти помочь нам наладить наши дела… Обвинение голословное, неосновательное: Мы убеждены, что никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто и ничто не спасет России от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не приложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих…

Указывают на то, что при перемене власти служители Церкви иногда приветствуют эту смену колокольным звоном, устроением торжественных богослужений и разных церковных празднеств. Но если это и бывает где-либо, то совершается или по требованию самой новой власти, или по желанию народных масс, а вовсе не по почину служителей Церкви, которые по своему сану, должны стоять выше и вне всяких политических интересов, должны памятовать канонические правила Святой Церкви, коими Она возбраняет Своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать каким-либо партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций.

Памятуйте, отцы и братья, и канонические правила, и завет Святого Апостола, «блюдите себя от творящих распри и раздоры», уклоняйтесь от участия в политических партиях и выступлениях, повинуйтесь «всякому человеческому начальству» в делах мирских, не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность Советской власти, подчиняйтесь и ее велениям, ибо Богу, по апостольскому наставлению, должно повиноваться более, чем людям». 

Согласитесь, это послание кардинально отличается от послания, которое появилось менее года назад. И, в общем, оно грешит определенного рода неправдой. Очень часто благодарственные молебны на территории, куда вступали белые, служились именно по инициативе духовенства. Ну, сидел священник в подвале ЧК, взятый как заложник. Если бы не белые, его бы расстреляли. Конечно, выбравшись из подвала, он бежал служить молебен.

Конечно, духовенство, действовавшее на территории белых в лице временных высших церковных управлений, в которые входили многие епископы (в том числе митрополит Антоний Храповицкий, например, на юге), благословляли белые армии. Это были епископы, которые делали это вполне сознательно и последовательно. И вот такой текст. Текст явно компромиссный.

Но как отреагировал Красиков? Он счел его совершенно неприемлемым, вызывающим и дерзким, потому что этот текст все проблемы связывал с ошибками государственной политики, а не с преступлением самого духовенства. Послание было отвергнуто и растиражировано не было. И не стало основанием для дальнейших переговоров с властью.

Но ведь это 8 октября 1919 года. Еще одно колебание Патриарха, почему? Личная слабость или понимание того, что мы вступаем в период, когда именно от него будет зависеть, как будут развиваться дальнейшие отношения Церкви и государства?

По мере того, как длится гражданская война, Патриарх все более ощущает, что никакого массового движения народных масс против большевиков в защиту Православной Церкви нет и не будет. И то, какой будет Церковь, насколько сохранится она в дальнейшем, зависит прежде всего от его собственной позиции. Он все больше и больше (с небольшой группой верных ему священнослужителей, а репрессии в его ближайшем окружении все более усиливаются) остается один на один с этим большевистским режимом.

В конце 1919 года Патриарха вновь заключают под домашний арест до Рождества 1920 года. Затем появляется циркуляр уже об изъятии мощей. Если бы он в полной мере был проведен, то мощи были бы изъяты и из престолов, и из антиминсов. Совершение Божественной Литургии стало бы проблематичным. До этого не дошло, но это лишь усугубило акцию по борьбе с Церковью посредством вскрытия и надругательства над мощами.

Гражданская война подходила к концу, и в конце, когда оставался лишь белый Крым на европейской части страны, в 1920 году закрывают Свято-Троицкую Сергиеву Лавру. Нас это событие не впечатляет, мы-то с вами знаем, что в стране могут быть закрыты вообще все монастыри, а тогда Троице-Сергиева Лавра – это было что-то апокалиптическое. и вот в ответ на это событие 10 сентября Патриарх пишет послание.

«Наш знаменитый историк Ключевский, говоря о преподобном Сергии и значении его и основанной им Лавры, предвещал: “Ворота Лавры Преподобного затворятся, и лампады погаснут над гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями Земли Русской, как преподобный Сергий”».

«Ныне закрываются ворота Лавры и гаснут в ней лампады. Что же? Разве мы уже не растратили внешнее свое достояние и остались при одном голоде и холоде? Мы только носим имя, что живы, а на самом деле уже мертвы. Уже близится грозное время, и, если не покаемся мы, отнимется от нас виноградник Царствия Божия и передастся другим делателям, которые будут давать плоды в свое время». 

Опять, кажется, звучит достаточно отвлеченно, но куда уж конкретнее констатировать то, что к концу 1920 года, под скрип закрывающихся ворот Троице-Сергиевой Лавры, Патриарх увидел, что эта гражданская война, принесшая поражение белым, выявила то, что в этой гражданской войне народ в основной своей массе оставил свою Церковь, а значит, Дух Христов может оставить этот народ. И как же быть с тем малым остатком, который призван он возглавлять и который к тому же обречен на дальнейшие гонения?

Еще три года назад (даже меньше) он вступал на кафедру крупнейшей поместной Церкви православного мира, и теперь руками самих православных христиан эта Церковь по существу разрушалась. Что было делать ему в этой ситуации?

И вот здесь неожиданно проступает какая-то логика в его действиях. Ведь очевидно, что, даже призови он своих пасомых к вооруженному сопротивлению большевикам, вряд ли бы число белых армий значительно увеличилось. Что может сказать нам даже новый Патриарх, если у нас нет царя, но есть право на бесчестье, есть возможность попытаться зажить по справедливости, просто, по-настоящему, как говорил известный литературный персонаж.

По существу, можно было бы в этот момент признать (подводя как бы итог 900-летнему существованию христианской Церкви на Руси, поместной, когда-то торжествовавшей), что, явив сонм святых, великое искусство, иконопись, пение, социально-культурная проекция христианства на Руси не состоялась.

Народ в основной своей массе в своей обыденной, повседневной жизни с легкостью отказался от христианской мотивации своих действий, иначе не случилось бы того, что случилось. И что же делать патриарху?

Гражданская война закончилась. То, что продолжалось на Дальнем Востоке, уже не имело принципиального значения, и в стране наступил 1921 год. Да, крестьяне поднимались на вооруженные восстания против большевиков, хотя и не за Церковь. Это были те же самые крестьяне, которые еще несколько лет назад вдохновенно грабили помещиков и своих богатых собратьев.

Да, советская власть резко изменила свою политику, поняв, что догматическая реализация марксизма на практике ведет к развалу экономики и жизни страны, начинается НЭП, и начинается иллюзия очень многих: крайности большевизма пройдены, теперь этот режим постепенно начнет очеловечиваться.

Действительно, режим смягчается во многих отношениях, в некоторых случаях прекращается террор, хотя основные принципы остаются прежними и люди, руководящие страной, остаются прежними, хотя Ленину доведется же в 1922 году серьезно заболеть.

Но самым страшным событием в стране становится голод 1921 года. Да, результат политики военного коммунизма, результат гражданской войны, но, что бы ни послужило причиной этого голода, он был несопоставим ни с какими голодовками XIX, например, века.

И в этот момент, когда голод обрушился на всех, казалось бы, возникало основание для большевиков изменить свою политику по отношению к Церкви, тем более что с самого начала в стране, находившейся в экономической блокаде и поэтому не могущей рассчитывать на помощь мира в борьбе с голодом, патриарх предлагает свою помощь. Он уже в 1921 году обращается к христианам всего мира с просьбой о помощи, в своих посланиях отнюдь не акцентируя внимание на том, почему возник этот голод.

Деятельность церковного комитета помощи голодающим оказывается созвучной деятельности общественного комитета помощи голодающим, состоящего из небольшевистских деятелей. Именно их деятельность приводит к тому, что начинается довольно существенная помощь из-за границы.

Другое дело, что эта помощь не может преодолеть всех последствий голода. Другое дело, что американцы, более всего помогающие России в тот момент, вынуждены были делать то, что делали в свое время иностранцы у нас: они были вынуждены сами распределять эту гуманитарную помощь в Поволжье, дабы она не исчезала. Да, мы поплатились за этот голод пятью миллионами жизней, могла цена быть и подороже, но, как бы то ни было, во время голода Церковь не пыталась использовать эту ситуацию в борьбе с государством.

Патриарх призывал не только собирать средства на помощь голодающим в храмах, число которых уменьшилось, а прихожане которых отнюдь не разбогатели за это время. Он призывал жертвовать на помощь голодающим и церковные ценности, не имевшие богослужебного употребления. По существу, он делал шаги, которые должны были дать понять власти, что Церковь не является никакой политической оппозицией, и призывал продолжать эту помощь.

И вдруг 23 февраля 1922 года появляется постановление ВЦИК, которое предписывает в месячный срок всем совдепам «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий, по описям и договорам все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Народного комиссариата финансов для помощи голодающим».

Что это означало на практике? Речь шла уже не только о ризах с иконами, но и о чашах, лжицах, дискосах, освященных на употребления за Литургией. Их, скажем, было три-четыре в храме, три можно изъять, оставив одну. Можно совершать культ? Можно.

Но самое главное – вызывающий тон этого документа. Патриарх не понимает, что происходит, и пишет 28 февраля послание, в котором рассказывает о том, как деятельно участвует Церковь в борьбе с голодом, говорит о том, что он и впредь призывает делать то же самое.

«Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим».

Обратим внимание: церковный комитет помощи голодающим был распущен. Все, передаваемое Церковью, должны были передавать в государственные органы. А вы понимаете, что передаваемое в советские государственные органы может неизвестно куда деться. Но вот далее.

«Но Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство — миряне отлучением от Нее, священнослужители — извержением из сана».

Это было уже достаточно серьезно. Теперь ни один священнослужитель не мог даже под угрозой силы передавать освященные для богослужения сосуды властям. Патриарх не знал, что происходило тогда в недрах Политбюро, а там созрел план, суть которого очень хорошо сформулировал Ленин в своем письме от 19 марта 1922 года.

«Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Но дело было не только в желании, используя голод, изъять как можно больше ценностей, дело было не только в том, что, изымая эти ценности нарочито жестко и вызывающе, можно было провоцировать еще готовых к сопротивлению священнослужителей и мирян к каким-то акциям и их репрессировать, объясняя это тем, что они пытаются костлявой рукой голода задушить Советскую республику.

Дело было не только в репрессивном аспекте этой кампании. Ведь главным идеологом этой кампании был Троцкий, а Троцкий в это время предложил членам Политбюро идею, от которой они сами поначалу пришли в изумление. Троцкий когда-то успешно доказал, что большевикам нужны не добровольческие отряды, а регулярная красная армия под руководством кадровых офицеров императорской армии, и эта армия в конце концов победила в гражданской войне.

Он, работая с военспецами, очень хорошо убедился, что реализовывать идею перманентной мировой революции гораздо удобнее, используя в России идею красного патриотизма. Вы служили Российской Империи, ее теперь нет, либералы Временного и белогвардейского правительства развалили великую Россию, и только большевики ее сохранят, служите нам. И пошли служить. Напомню, что офицеров, служивших в Красной армии, было больше тридцати тысяч.

И вдруг теперь Троцкий предлагает нечто новое – не красный патриотизм, а красное православие. Если Церковь не удалось ликвидировать, надо попытаться провести в ее руководство таких людей, которые будут не просто контролируемыми ГПУ, но которые будут с церковных амвонов возвещать то, что именно советская власть является христианнейшей властью в мире, потому что она впервые пытается создать общество социальной гармонии.

Поначалу это казалось бредом в духе богостроительства Луначарского, которого тогда всерьез уже не принимали. Но потом мысль победила, и вот в условиях, когда начинались репрессии против патриарха Тихона и верного ему духовенства, начинает свою деятельность сначала петроградская группа прогрессивного духовенства во главе с протоиереем Александром Введенским, священниками Владимиром Красницким, Александром Боярским. Их потом поддерживает запрещенный к священнослужению епископ Антонин Грановский в Москве.

Это были люди очень разные, я сейчас не буду давать им характеристики. Они были объединены ГПУ с одной-единственной целью: на место репрессированного Патриарха поставить церковную группировку, которая проведет новый церковный собор и создаст новое церковное руководство, которое превратит Церковь в марионетку советского режима.

Конечно, обо всем этом Патриарх не подозревал. Искренне удивленный и возмущенный тем, что творится, такого рода изъятием ценностей, он и выпустил свой документ, за который должны будут поплатиться жизнями тысячи священнослужителей.

Я напомню, что хотя нет точной статистики погибших в годы гражданской войны, но это где-то от восьми до десяти тысяч. В 1922-1923 гг., когда репрессии против Церкви будут осуществляться вполне организованно, погибнет тоже около восьми тысяч священников, дьяконов, псаломщиков, монахов и монахинь. В мирное время. И погибать они будут, по сути дела, во исполнение указа патриарха Тихона.

Для него это станет страшным испытанием. Уже первый процесс над группой московского духовенства (там будет одиннадцать смертных приговоров, пять из которых будут приведены в исполнение) приведет к тому, что Патриарх будет привлечен по этому процессу в мае 1922 года как свидетель обвинения, а потом будет арестован.

В чем была драматургия этого процесса? В том, что священников обвиняли в сопротивлении изъятию церковных ценностей в связи с тем, что они выполняли распоряжение Патриарха. И сам Патриарх подчеркивал: они не виноваты, виноват я, ибо они исполняли мое указание.

Эта позиция Патриарха игнорировалась, расстрелы происходили как в Москве, так и, в еще более изобильном варианте, в провинции. Потом был процесс над митрополитом Вениамином. Но важно другое. Второй после гражданской войны всплеск кровавых репрессий против Церкви в значительной степени связывался в сознании многих с жесткой позицией Патриарха.

Действительно, возникает вопрос: может быть, не стоило в тот момент занимать такую жесткую позицию по поводу изъятия церковных ценностей? В конце концов, в истории Церкви бывали ситуации, когда те же самые потиры и дискосы продавались даже татарам в обмен на пленных. Бывало по-разному. Стоило ли в этот момент идти на обострение? С другой стороны, Патриарх же был человек, возмущение его тем, что происходило в отношениях государства и Церкви, тоже было объяснимо.

Церковь ведь совершенно искренне участвовала в помощи голодающим. Она пыталась с этим бесчеловечным Левиафаном вести себя по-человечески, а в результате встречала только новые и новые репрессии и обвинения, тем более что Церковь удалось весьма дискредитировать в тот момент, обвиняя ее в сопротивлении изъятию ценностей.

Доходило до того, что на собрания, где обличали духовенство, специально привозили пораженных дистрофией людей из голодных районов и демонстрировали как наглядные примеры того, как толстые попы (а полнота попов отчасти обусловлена всегда была постовой диетой, отнюдь не полезной) губят русский народ.

Но факт остается фактом, Патриарх действительно оказался арестованным. Опять-таки, может быть, даже испытав определенное облегчение оттого, что он сможет разделить участь тех, кто шел на смерть, исполняя его указ. Теперь он готов был отвечать за свой поступок, но все оказалось гораздо мучительнее и страшнее.

Я сейчас не будут подробно рассказывать о том, что происходило дальше. Да, была попытка убедить арестованного Патриарха передать власть ставленникам ГПУ. Он этого не сделал, передал власть своим местоблюстителям, уже упоминавшимся митрополиту Агафангелу Преображенскому и митрополиту Вениамину Казанскому. Оба митрополита отказались сотрудничать с обновленцами. В результате митрополит Агафангел был сослан на три года в Сибирь, а митрополит Вениамин был арестован, потому что он отлучил от Церкви эту группу священников, они были его епархиальными клириками.

Прещение Вениамина отменил будущий патриарх Алексей Симанский, первый его викарий, но жизнь ему не спас – Вениамин был расстрелян. Эта группа духовенства продолжала пытаться, созвав самозваный орган «Высшее церковное управление» (ВЦУ), привлекать на свою сторону духовенство при помощи властей, обещая созвать новый Собор.

И вот здесь происходит нечто поразительное. Митрополит Агафангел, отказавшийся также сотрудничать с обновленцами, пишет послание. Его не допускают в Москву, ему не дают вступить в свои полномочия, и тогда он призывает всех епископов управлять епархиями самостоятельно, игнорируя самозваный обновленческий орган. Вот за это его отправляют в ссылку.

Теперь уже духовенство как будто выжидает. Да, они уважали и любили Патриарха, но что сделал Патриарх своей политикой? Скольких из них подвел под монастырь? Под репрессии ГПУ? Теперь и он сам пострадал.

Но вот появились какие-то другие люди, почему-то власти с ними считаются, они даже Собор готовы новый собрать, который, может быть, придумает, как можно нам существовать при большевиках. Ведь мы потомственные священники и епископы, мы в большинстве своем в Церковь пришли не за Христа умирать, а просто служить, как служили наши отцы, деды и прадеды. Мы хотим жить спокойно. Ну есть сейчас большевики, но что поделать, надо как-то и при большевиках служить. Может быть, можно придумать какой-то способ существования. У патриарха Тихона не получилось, это печально, но, может, у других получится.

И вдруг, уже в июне 1922 года, три архиерея во главе с митрополитом Владимирским, Сергием Старогородским, признают ВЦУ и призывают всех епископов последовать их примеру. Вздох облегчения вырвался у многих. Если многомудрый церковный политик, крупный богослов Сергий Страгородский признает обновленцев, значит, можно и нам, значит, другого выхода нет. Жаль, конечно, Патриарха, жаль патриаршество, но лучше сохранить нам наши приходы, общины, епархии, ведь если репрессируют нас, то придут люди гораздо худшие.

Находящийся в заключении Патриарх получает информацию о происходящем. К концу 1922 года половина епископов признает обновленческое ВЦУ. Они предпочитают не следовать путем, предложенным митрополитом Агафангелом. А то был единственный путь на тот момент сохранить чистоту канонической власти епископов.

То же самое и духовенство. Властям кажется, что им удается реализовать свой план, и они начинают готовить показательный процесс над патриархом Тихоном. Его теперь переводят из Троицкого подворья в Донской монастырь, в строжайшую изоляцию, и начинают готовить показательный процесс с расстрельным приговором. Слухи об этом ширятся, и, более того, в начале 1923 года происходит событие, которое кажется просто настоящей репетицией процесса над Патриархом.

А именно, с 21 по 26 марта 1923 года проходит процесс над архиепископом Цепляком, прелатом Будкевичем, руководителями Римско-католической церкви в России, и двенадцатью католическими священниками. Первым двум выносится смертный приговор, но в связи с польским происхождением Цепляка его высылают, а каноника Будкевича расстреливают.

Расправа над руководством Римско-католической церкви в 1923 году, несмотря на общемировое возмущение, кажется теперь многим признаком того, что Патриарх обречен. Если не побоялись главу Римско-католической церкви уничтожить (Цепляка, правда, выслали, но Будкевича расстреляли), что же будет с Патриархом?

В это же самое время власти усиливают давление на патриаршую Церковь с другой стороны, а именно, проводится обновленческий собор, который патриарха Тихона извергает из священного сана и монашества в мирянское звание и устанавливает коллегиальное Высшее церковное управление.

С другой стороны, 27 апреля 1923 года власти публикуют инструкцию, согласно которой не перерегистрировавшиеся в течение трех месяцев приходы закрываются, при этом перерегистрацию могут пройти только приходы, признающие обновленческий Высший церковный совет, а сохраняющие верность Патриарху приходы не перерегистрируются. Церкви остается существовать три месяца. Естественно, Патриарх не признает низложение его лжесобором, но ситуация к июню становится критической, в том числе и для большевиков.

Первым, кто в большевистском руководстве поднял свой голос против того, что патриарха Тихона нужно провести через процесс с расстрельным приговором, явился нарком иностранных дел Чичерин. Не его дворянское происхождение, не его добротное университетское образование здесь были причиной, а вполне ясное понимание того, как повредила советской дипломатии расправа над архиепископом Цепляком и каноником Будкевичем. Он исходит именно из этих моментов.

И я поражаюсь его письмам. Профессиональный юрист, он даже не ставит вопрос, виновен или не виновен Патриарх, а рассуждает, выгодно или невыгодно его расстрелять. Постепенно эта точка зрения начинает доминировать в Политбюро: лучше Патриарха не расстреливать, не выводить на процесс, но и отпустить же нельзя, что же делать?

Знакомая ситуация. Речь не идет о каком-то судопроизводстве, речь идет только о том, что выгоднее в пропагандистско-репрессивных целях. И кому, как не антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) во главе с Ярославским этим заняться? Секретарем Ярославского является Евгений Александрович Тучков, начальник 6-го отделения секретно-оперативного отдела ГПУ.

Вы знаете, когда в семинарии рассказываешь об этом главном органе, который осуществлял вплоть до конца 1920-х гг. борьбу с Церковью, говоришь: вот, председателем был партийный функционер Емельян Ярославский, в миру Миней Израилевич Губельман. Вздох облегчения, а потом говорю: но правой рукой-то его был Евгений Александрович Тучков, из крестьян, четырехлетняя церковно-приходская школа за плечами, сестра – монахиня.

И до 1939 года он будет возглавлять, пройдя с лёгкостью и ежовские, и бериевские чистки, уже в качестве начальника отдела по борьбе с церковно-сектантской контрреволюцией работу по ликвидации Церкви уже полностью. А сменит его полковник госбезопасности Георгий Карпов, который вообще закончил полный курс Петербургской семинарии, в отличие от своего руководителя, недоучки-семинариста. Так что тут мера участия православных очень заметна.

Так вот, в этой комиссии Тучков постоянно ведет допросы Патриарха, его дезинформирует определенным образом, и они пытаются придумать какой- то план. а план для них, стратегию сформулировал еще в мае наркомвоенмор Троцкий, который писал, что в перспективе для власти было бы выгодно продолжение церковной жизни при том, что репрессии будут продолжаться, а она будет формально существовать.

«Новое церковное управление может определиться в трёх направлениях: 1) сохранение патриаршества и выбор лояльного патриарха; 2) уничтожение патриаршества и создание коллегии (лояльного Синода); 3) полная децентрализация, отсутствие всякого центрального управления (церковь, как «идеальная» совокупность общин верующих). Полагаю, что нам пока нет надобности ангажироваться ни в одном из данных направлений (даже неофициально). Гораздо выгоднее, если между тремя этими ориентировками разгорится серьёзная борьба. С этой целью созыв церковного собора лучше оттянуть. Окончательный выбор сделать позже, если вообще понадобиться делать выбор. Централизованная церковь при лояльном и фактически бессильном патриархе имеет известные преимущества. Полная децентрализация может сопровождаться более глубоким внедрением церкви в массы путем приспособления к местным условиям. Возможна… такая комбинация, когда часть церкви сохраняет лояльного патриарха, которого не признаёт другая часть церкви, организующаяся под знаменем Синода или полной автономии общин».

Скоро Высший церковный совет будет переименован в Священный Синод, полностью контролируемый ГПУ. Теперь возникает задача сделать патриарха Тихона лояльным. И вот обе церкви – традиционная, консервативная, привычная, и модернистская – контролируются ГПУ.

Забегая вперед, хочу сказать, что при патриархе Тихоне этот план не удастся. А когда он удастся? Задайтесь этим вопросом. Вскоре, всего через два года после смерти Патриарха, в 1927 году. А пока на заседании Политбюро Ярославский предлагает конкретный документ, в котором очень четко, по пунктам обосновывается возможность освобождения Патриарха, изменения ему меры пресечения, но при исполнении им определенных условий.

Вдумайтесь в этот документ, это очень важно. Зная этот документ, мы начинаем понимать перемену позиции Патриарха в июне 1923 года.

Итак, что же говорит по этому поводу Ярославский?

«Необходим какой-нибудь шаг, который оправдал бы наше откладывание дела Тихона, иначе получается впечатление, что мы испугались угроз белогвардейщины. Из разговоров с Тихоном выяснилось, что при некотором нажиме и некоторых обещаниях он пойдет на эти предложения. В случае его согласия, также заявления с его стороны будут иметь огромное политическое значение: они спутают совершенно карты всей эмигрантщины; они явятся ударом по всем тем организациям, которые ориентировались на Тихона; Тихон явится гарантией против усиления влияния ВЦУ; его личное влияние будет скомпрометировано связкою с ГПУ и его признаниями; выступления Тихона против епископа Кентерберийского, Мелетия, Антония, папы будет пощечиной прежде всего английскому правительству и лишит в глазах европейских кругов всякого значения выступления Англии в защиту Тихона; наконец, согласие его хотя бы с какой-нибудь реформой (он согласен на признание нового григорианского календаря) делает его «еретиком»-новатором в глазах истинно православных. ВЦУ при этом сохранит прежнее положение при значительном уменьшении влияния». Вот они, две ветви одной Церкви.

Так что же должен сделать Патриарх, чтобы ему была изменена мера пресечения? В постановлении ЦК говорится, что именно. «Тихону сообщить, что по отношению к нему может быть изменена мера пресечения, если: а) он сделает особое заявление, что раскаивается в совершенных против Советской власти и трудящихся рабочих и крестьянских масс преступлениях и выразит теперешнее лояльное отношение к Советской власти; б) что он признает справедливым состоявшееся привлечение его к суду за эти преступления; в) отмежуется открыто и в резкой форме от всех контрреволюционных организаций, особенно белогвардейских, монархических организаций, как светских, так и духовных; г) выразит резко отрицательное отношение к Карловацкому собору и его участникам; д) заявит о своем отрицательном отношении к проискам как католического духовенства, так и епископа Кентерберийского и Константинопольского патриарха Мелетия; е) выразит согласие с некоторыми реформами в церковной области (например, новый стиль). В случае согласия освободить его и перевести в Валаамское подворье, не запрещая ему церковной деятельности».

Это постановление от 12 июня. 16 июня Патриарх пишет обращение в Верховный суд РСФСР:

«Обращаясь с настоящим заявлением в Верховный суд РСФСР, я считаю по долгу своей пастырской совести заявить следующее. Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к Советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным действиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 г., анафематствование в том же году власти и наконец воззвание против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922 г. Все мои антисоветские действия за немногими неточностями изложены в обвинительном заключении Верховного суда.

Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».

Как видим, в этом обращении в Верховный суд патриарх Тихон озвучивает первые три пункта. Действительно, было бы нелепо осуждать папу римского или Карловацкий собор в обращении в Верховный суд. Это он должен сделать в следующем документе, а именно в своем послании, которое он напишет, когда выйдет из заключения.

Комиссия все это докладывает в Политбюро, причем Политбюро одобряет эти действия и предписывает, чтобы после освобождения Патриарх сразу написал второе послание, в котором должны быть четко озвучены остальные три пункта. При этом Патриарх не должен ничего писать относительно обновленцев.

Так и происходит. 16 июня Патриарх пишет это заявление, 25 июня судебная коллегия изменяет ему меру пресечения, и 27 июня он выходит из-под стражи. Его заявление в Верховный суд появляется в газете «Известия» в тот же день и поначалу мало кем замечается, потому что эффект от появления самого Патриарха был гораздо сильнее.

Он очень выразительно обставил свой выход из тюрьмы. Ведь у него не было выхода к широким массам, а о нем чего только не говорили: и что он отрекся от патриаршества, и что он согласен с решением собора, и что он признает обновленческий собор.

Он отправляется на погребение отца Алексея Мечёва, происходящее в этот день на Лазаревском кладбище. На Лазаревском кладбище храм был в руках обновленцев. Он игнорирует этот храм и идет непосредственно на могилу отца Алексея Мечёва. А располагается он в Донском монастыре. В монастыре, где он большую часть своего заключения и провел, его только в конце весны перевели в Лубянскую тюрьму.

То, что он поселился в Донском монастыре, выразительно показывало, что он остается Патриархом в заключении, что свобода его условна. По-своему в этом скажется его ироничность, он даже повесит объявление у себя в приемной «По вопросам контрреволюции не обращаться». Он будет пытаться в этих условиях как-то обозначить свою несвободу. Несвобода есть, мы это видим.

28 июня 1923 года он пишет послание. Это очень важное послание, поэтому я вам его зачитаю практически полностью. Но здесь перед нами не просто послание, это уже не послание Патриарха как такового, это уже из тех посланий, которые либо согласовываются с властями, причем именно с ГПУ, либо предполагают исполнение взятых на себя определенного рода обязательств. Но во всем ли? Вот это послание, которое он пишет именно сам и в котором он начинает говорить не совсем то, что ожидали власти.

«Более года прошло, как вы, отцы, братья, не слышали слова Моего… Тяжелое время переживали Мы, и особенно тяжесть эта сильно сказывалась на Мне в последние месяцы. Вы знаете, что бывший у нас Собор месяц тому назад постановил лишить Меня не только сана Патриарха, но даже монашества, как «отступника от подлинных заветов Христа и предателя Церкви».

Когда депутация Собора 8 мая объявила Мне такое решение, Я выразил протест, так как признал приговор неправильным и по форме, и по существу». Далее он критически оценивает этот Собор, доказывая всем, что он для него не является Собором, а ведь по договоренности с властями и это послание должно быть опубликовано в советской прессе и сразу стать достоянием многих.

«Мне ставят в вину, будто Я «всю силу своего морального и церковного авторитета направлял на ниспровержение существующего гражданского и общественного строя нашей жизни». Я, конечно, не выдавал себя за такого поклонника Советской власти, какими объявляют себя церковные обновленцы, возглавляемые нынешним Высшим церковным советом, но зато Я и далеко не такой враг ее, каким они меня выставляют. Если Я первый год существования Советской власти допускал иногда резкие выпады против нее, то делал это вследствие своего воспитания и господствовавшей на бывшем тогда Соборе ориентации. Но со временем многое у нас стало изменяться и выясняться, и теперь, например, приходится просить Советскую власть выступить на защиту обижаемых русских православных в Холмщине и Гродненщине, где поляки закрывают православные церкви».

Вот если мы не знаем предварительной договоренности, кажется, что Патриарх не в себе. Какая советская власть защищает православных в Польше? При чем тут вообще все это? Тем более что борьба за православие в Польше происходила совершенно в иных условиях.

Польские власти поддерживали передачу всех православных храмов Католической церкви, православные депутаты сейма этому противостояли. Шли судебные разбирательства, никаких массовых репрессий по отношению к православным в Польше не было, хотя давление было очень серьезным, режим был авторитарным.

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило здесь, а самое главное, причем тут Польша? Советская власть, устраняющая Церковь в России, что же, она будет в Польше защищать православных? Это – исполнение условия высказать что-то критическое по отношению к Католической церкви, к папе римскому. Потом это будет повторено.

«Я, впрочем, еще в начале 1919 года старался отмежевать Церковь от царизма и интервенций, а в сентябре того же года выпустил к архипастырям и пастырям воззвание о невмешательстве Церкви в политику и о повиновении распоряжениям Советской власти». То самое воззвание, которое не получило распространения, но тут он вспоминает его. «Посему, когда нами узналось, что на Карловацком соборе в ноябре 1921 года большинство вынесло решение о восстановлении династии Романовых, Мы склонились к меньшинству о неуместности такого решения. А когда в марте 1922 года стало Нам известно обращение Президиума Высшего церковного управления за границей о недопущении русских делегатов на Генуэзскую конференцию, Мы упразднили самое это Управление».

Исполнение еще одного пункта – критика Карловацкой Церкви, но не самого Собора, а того, что Собор создал – ВЦУ.

«Отсюда видно, что Я не такой враг Советской власти и не такой контрреволюционер, как Меня представляет Собор. Все это, конечно, Мною было бы раскрыто на Соборе, если бы Меня туда позвали и спросили, как и следовало, чего, однако, не сделали. Вообще о Соборе не могу сказать похвального и утешительного».

Ну, далее идет критика Собора и, по существу, развенчание обновленцев. Власти не предполагали этого момента в послании, но Патриарх решается это написать, и это пойдет в советскую прессу.

Ну, а далее концовка. «Из постановлений его можно одобрить и благословить введение нового стиля календарного и в практику церковную. Об этом Мы еще вопрошали Константинопольского Патриарха в 1919 году». Выполнение последнего пункта – о признании каких-то новшеств, введенных Собором. Как видите, Патриарх выполняет все пункты – первую половину в обращении в Верховный суд, вторую половину – в этом послании. «Что касается Моего отношения к Советской власти в настоящее время, то Я уже определил его в своем заявлении на имя Верховного суда, в котором Я прошу изменить меру пресечения, то есть освободить из-под стражи. В том преступлении, в котором Я признаю себя виновным, по существу виновно то общество, которое Меня, как Главу Православной Церкви, постоянно подбивало на активные выступления тем или иным путем против Советской власти.

Отныне Я определенно заявляю всем тем, что их усердие будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что Я Советской власти не враг».

Конечно, это очень тяжело читать. И вот тут началась критика Патриарха. Немногими, а теми, кто был рядом, например, архиепископом Федором Поздеевским. Подход был вполне определенный, ригористичный: уж лучше бы Вы, Ваше Святейшество, оставались в заточении, чем освободились такой ценой.

Но что происходило в Церкви? Массовое возвращение духовенства, ушедшего в обновленцы, в патриаршую Церковь. Об этом очень много говорил ставший одним из главных советников Патриарха архиепископ Илларион Троицкий. Можно написать какое угодно политическое воззвание, но главная опасность Церкви – это обновленцы, главное – сокрушить их. И видите, что происходит? К нам возвращаются многие!

В этом массовом возвращении было что-то роковое, зловещее. В Церковь возвращались люди, которые уже проявили свою нестойкость. А возвращались искренне и радостно. Переступая через самих себя, они признавали обновленцев, чувствовали всю эту неправду.

И вдруг чудо Божие: Патриарх вышел из тюрьмы, отпустили его большевики, наконец-то Патриарх помудрел, уразумел, как себя вести, чтобы Церковь не трогали. Конечно, мы тогда пойдем к нему, зачем нам эти самозваные обновленцы, когда теперь у нас есть сам Патриарх, который гарантирует нам возможность спокойно служить на наших приходах. А власть, ну что ж, раз власть у нас такая, Бог нам послал такую власть, будем выживать при ней. А Патриарх найдет способ нас своим авторитетом от нее прикрыть.

Итак, в Церковь начали возвращаться многие из тех, кто уже готов был идти на компромиссы. И вот те, кто считал, что компромиссы любой ценой недопустимы, что мера их уже пройдена, начинали консолидироваться. Впрочем, к чести архиепископа Иллариона Троицкого надо сказать, что он в этой ситуации повел себя очень последовательно.

Он начинает вести переговоры с Тучковым, и когда речь зайдет о предполагавшемся Политбюро еще одном послании Патриарха (которое напишет сам Илларион Троицкий), он поставит написание его в зависимость от того, чтобы была отменена инструкция наркомата юстиции о перерегистрации храмов. Вот та самая, которая физически должна была ликвидировать все необновленческие приходские общины. И он этого от Тучкова добьется, хотя Патриарху придется подписать написанное им послание от 1 июля 1923 года.

Это развернутый вариант послания, которое я вам только что зачитывал. Оно написано в еще более лояльном ключе и представляло собой дальнейшую договоренность с властями об условиях существования теперь уже патриаршей Церкви.

А что же происходит дальше? Дальше колеблется и политика властей. Во-первых, у обновленцев возникают постоянные внутренние конфликты, крупнейшая их организация, «Живая церковь», отделяется, выходит из подчинения Синода и отказывается от идеи литургических и догматических реформ.

Они готовы присоединиться к Патриарху, при этом будучи организацией, особенно глубоко пронизанной агентурой ГПУ (возглавляет ее Владимир Красницкий, до революции монархист и черносотенец, а после – агент ГПУ). Иллариона Троицкого, которому в какой-то момент удалось переиграть власти, арестовывают. Постепенно ближайшим советником Патриарха становится принявший за несколько лет до этого епископство очень близкий ему человек Петр Федорович Полянский, митрополит Петр. Он всю свою жизнь пробыл синодальным чиновником в учебном комитете. Он был человеком поразительного обаяния.

Патриарх не остается один, но то, что произошло тогда, по существу надламывает его. Вот эти полуапокрифические слова Патриарха: «Пусть мое имя погибнет для истории, лишь бы Церковь была жива. Если бы я знал, что обновленцы так много преуспели (а он считал, что они почти полностью захватили Церковь), я бы не вышел на свободу», – все это говорит о том, что он постоянно колеблется, а давление на него усиливается с разных сторон. С одной стороны, от него требуют с какой-то группой обновленцев объединиться, интегрировать их в Церковь, хотя интеграция и так происходит через кающихся.

Среди кающихся оказывается и митрополит Сергий. Он тоже возвращается в патриаршую Церковь. С помощью добрых отношений с правительством Ататюрка советское правительство добивается того, что правительство Ататюрка принуждает Константинопольского Патриарха признать обновленцев, выступить с критикой Патриарха, с угрозами подвергнуть его церковному суду.

Уже в 1924 году Патриарх делает уступку: он соглашается принять членов «Живой церкви» без покаяния, в сущих санах и ввести в Высший церковный совет Красницкого и группу его ближайших сподвижников. Патриарх идет на эту уступку 19 мая 1924 года. Вроде бы все объяснимо. Та часть обновленцев, которые были всего лишь оппортунистами (а не идейными еретиками), принимаются Патриархом в общение «ради мира и блага церковного в порядке патриаршей милости», так гласит его резолюция. Но это большой соблазн.

И вот тут происходит событие, на мой взгляд, очень важное. 21 мая выходит постановление Патриарха о формировании Высшего церковного совета с участием живоцерковников, а через некоторое время, в начале июня, в Москву приезжает завершивший срок очередной ссылки митрополит Кирилл Смирнов. Он встречается с Патриархом и убеждает его отменить это решение.

Нам неизвестны детали этого разговора. Патриарх Тихон пытается объяснить свои уступки тем, что он не может спокойно жить, зная, в каком положении находится духовенство, в частности «вы, епископы, пребывающие в узах». Для меня очень значима фраза митрополита Кирилла Смирнова: «Не думайте о нас, Ваше Святейшество, мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах».

Это отнюдь не смирение, это констатация одним из выдающихся наших архипастырей исторического банкротства нашей церковной иерархии. Если мы воспитали таких пасомых, которые творят на Святой Руси невиданное гонение на Церковь, на что мы еще годны? Только искупать собственной кровью то, что мы сделали. И он за эти слова будет отвечать до конца.

Он вообще пробыл на свободе только полтора года в период с 1919 до 1937 года, когда его расстреляли. Сплошная череда ссылок и тюрем. И именно он станет наиболее близким патриарху Тихону человеком, именно его он сделает первым своим местоблюстителем и отменит свою резолюцию о допущении живоцерковников к церковному общению.

Понимаете, вот эта способность отменять свои решения означала не слабость, а силу Патриарха. Чего стоили упреки зарубежных епископов, находящихся хотя и на бездуховном Западе, но так основательно защитившем их силой оружия от большевиков? Им легко можно было реализовывать в жизни постановления Поместного Собора 1917-1918 гг., потому что они были на Западе. А те, кто был здесь, кто кровью своей доказывал свои слова, вот их критика была действительно глубокой, и с ней Патриарх, конечно, считался.

Дальнейшая судьба митрополита Кирилла легко предсказуема. Тучков был в курсе всего произошедшего. Собственно, Кирилл должен был здесь, в Москве, встретиться с Тучковым. Его рассматривали как потенциальную замену Патриарху, его авторитет был велик, но это должна была быть управляемая замена. Эта ирония, которую многие отмечали в Патриархе, ирония, за которой стояла действительно мудрость определенного рода, была свойственна и митрополиту Кириллу Смирнову.

Сохранилось свидетельство его разговора с Тучковым вскоре после этого. Тучков был возмущен тем, что под влиянием митрополита Кирилла Патриарх отменил свое решение, но готов был рассматривать Кирилла как кандидата на место Патриарха. Он таковым и будет по своему авторитету. И, в частности, не могу не привести этот разговор, как он донесен до нас.

«В качестве предстоятеля Церкви вы должны будете тех епископов, которых мы вам будем указывать, запрещать в священнослужении, а других, наоборот, назначать на те кафедры, которые мы указываем». – «Хорошо, Евгений Александрович, я вызову епископа и скажу ему: брат, я не имею никаких претензий по отношению к тебе, но власти приказывают мне тебя отправить под запрет». – «Не так, – сказал Тучков, – он не должен подозревать о том, что это решение исходит от нас». – «Вы, Евгений Александрович, не пушка, а я не бомба, которая должна взорвать Православную Церковь». На том они и расстались.

Собственно говоря, в этом разговоре прозвучало то новое требование, которое стали выдвигать Патриарху власти. К чему велись переговоры Иллариона Троицкого, а затем сменившего его в качестве главного переговорщика со стороны Церкви Петра Полянского с властями? Вы идете на очередные уступки, а мы признаем юридически существование Московской Патриархии. Она ведь оставалось непризнанной, признанными были только приходские общины в виде двадцатки.

Воспитанным в условиях правового государства, каким была Российская Империя, иереям казалось, что если государство признает нас на формальном правовом уровне, значит, гонения прекратятся. Нельзя же преследовать тех, кто признан. Они не понимали, что нет таких крепостей, которые бы не могли взять большевики, это касается даже собственного законодательства. Хотя можно было догадаться хотя бы по тому, как исполнялся закон о свободе совести. За эту самую легализацию боролись, готовы были идти на уступки.

И вот появляется новое требование: легализация будет предоставлена при условии, что Патриарх все свои кадровые назначения епископской иерархии будет согласовывать с ГПУ. То есть, в конечном итоге, через какое-то время епископат будет состоять из епископов, которые будут подконтрольны и управляемы ГПУ, то есть органом, призванным вообще уничтожить Церковь.

Я сейчас оставляю в стороне уже и каноны, которые любого священнослужителя, поставленного по указанию светской власти, считают неканоничным. У нас в данном случае были не очень щепетильны в синодальный период. На кого Константин Петрович (даже не император) указывал, того и ставили. Но Константин Петрович Победоносцев был обер-прокурор, который не ставил себе задачей уничтожить Церковь, а немало и позитивного для нее сделал, хотя трудно оценить его деятельность однозначно.

Здесь же речь шла о том, чтобы епископов ставили по указаниям гонителей Церкви. До такого изощренного подхода к Церкви не доходили даже римские гонители, и Патриарх не в силах был это в себя вместить. Давление на него усиливалось, принимало разные формы, и всем вам известный эпизод со странным покушением на Патриарха был как бы апогеем.

Патриарх после выхода на свободу стал сдавать. У него стали активно развиваться стенокардия, пиелонефрит и еще некоторые болезни, видимо, организм стал действительно разрушаться.

А тут вот эта история. Ночью в Донской монастырь, в келью, где находился Патриарх (а рядом с ним в тех же покоях жила семья Якова Полозова, его келейника), ворвались два человека. На шум выскочили Патриарх и Яков Полозов. Один из ворвавшихся выстрелил в Полозова и убил его, потом схватил шубу, и они убежали.

Власти заявили, что они ничего не знают, что это была попытка ограбления, хотя, конечно, Донской монастырь был местом, в котором Патриарха содержали под домашним арестом, которое просматривалось ГПУ со всех сторон. Не заметить этих людей тогда чекистам было сложнее, чем сегодня отключить все видеокамеры в известных местах. Это не могло случиться.

Что это? Неудавшееся покушение или попытка оказать психологическое давление на Патриарха? Если это так, то это удалось. Патриарх взорвался. Он потребовал (хотя власти нарочито ему в этом отказывали), чтобы Якова Полозова похоронили на территории Донского монастыря. А потом просто слег физически. И действительно, его нужно было госпитализировать.

Госпитализация произошла 13 января 1925 года, в частную клинику Бакуниных. Патриарх сделал распоряжение о назначении себе местоблюстителей на случай смерти. В одном ряду стояли митрополит Казанский Кирилл Смирнов, митрополит Ярославский Агафангел Преображенский, митрополит Крутицкий Петр Полянский. Самые близкие для него люди. Кирилл был в меньшей степени близок, но надо полагать, что на него патриарх Тихон смотрел в каком-то смысле слова снизу вверх, он вообще обладал такой способностью, даже будучи Патриархом.

Не могу не привести интересный эпизод. Патриарх и Сергий Страгородский были соучениками. И вот Патриарху докладывают перед богослужением, что в толпе молящихся находится Сергий Страгородский. Он приехал, стоит в монашеской рясе, в скуфье, без креста, как простой монах. «Пригласите его в алтарь, сейчас будем с ним сослужить».

Духовенство отходит от Патриарха, совещается, говорит: «Ваше Святейшество, если он будет допущен к службе без покаяния, вы с ним будете служить один». Патриарх соглашается, что не может быть исключения даже для его соученика, к которому он многие годы относился с весьма большим пиететом и отпадение которого к обновленцам считал досадным эпизодом. Живая личность! У нас выработался стереотип, что все, что ни скажет начальник, должно исполняться. И начальник этого добивается любой ценой. А может быть, не хуже будет, а, наоборот, лучше? А если он еще и сам отменит глупые распоряжения, то так укрепится его авторитет.

Патриарх Тихон был плохим администратором, потому что был слишком хорошим архипастырем и понимал, что пастырство предполагает способность признания собственной ошибки и собственного недопонимания чего-то.

И вот в этой ситуации его отправляют в эту клинику, и, собственно, жизнь его завершается. Ощущение того, что он из клиники не выйдет, было характерно тогда почему-то для многих. Есть даже апокриф, что сам главный врач этой больницы на коленях просил приехавшего Патриарха не укладываться в эту клинику.

Он приехал в эту больницу, лег в отдельную палату. Икон там уже не было, хоть и НЭП, но не такая же свобода. Общественное место, хотя клиника и частная. В частных школах тоже не допускалось ничего религиозного. Его келейник Пашкевич принес из близлежащего Зачатьевского монастыря икону Благовещения, праздника, в который Патриарх вскоре умрет. Келейник Пашкевич был уже осведомителем ГПУ.

Патриарх был окружен разными людьми. Каждый день его, больного, посещал митрополит Петр, который вел переговоры с Тучковым. Опять давление, опять требование нового послания, еще более лояльного. Выразим свое лояльное отношение к Советской власти, но не согласимся на согласовывание кадровых назначений епископов.

Появляется текст, текст ужасный, говорили, что даже была полемика между митрополитом Петром и Патриархом. Патриарх подписывает это послание буквально в последний день жизни, 7 апреля 1925 года. Потом оно было отредактировано большевиками и в «Известиях» появилось уже в ином виде. Это теперь определенно установлено, но тогда никто не стал оспаривать его, главное было не в этом, а в том, что Патриарх скончался.

Мы не можем сказать с определенностью, был он убит или нет. Обстоятельства довольно сложные. Показательно, что в Политбюро о кончине Патриарха узнали уже в ночь с 7 на 8 апреля, о смерти Патриарха в 23.45 сообщил начальник секретного отдела ГПУ Дерибас, через Мехлиса. Было принято постановление Политбюро по этому поводу, дали короткое сообщение в советской прессе. Но я сейчас не хочу входить в детали, речь шла о том, что удаление нескольких корней зубов незадолго до его смерти вдруг осложнило его состояние, и ходили слухи, что при вскрытии его усыпальницы одна часть его черепа была другого цвета, нежели остальная. Но таких исследований не проводилось.

Важно было другое: Господь уберег Патриарха от новых терзаний и испытаний вот этой изматывающей политикой уступок. Конечно, тяжело воспринимать те компромиссы, на которые шел патриарх Тихон, но тяжелее всего было наверняка ему самому.

А что касается нас с вами, то да, бывает стыдно, когда мы читаем фрагменты этих посланий, но стыдно должно быть не за Патриарха, а за наших с вами предков, которые либо участвовали в гонениях на Церковь, либо в большинстве своем ничего не делали для того, чтобы Церковь осталась жива.

Вопросы:

– А что могли люди сделать, когда на стороне гонителей были оружие и рука голода?

– А почему они не брали в руки оружие? У нас была другая власть до большевиков. Я бы сказал так. Собор поставил Патриарха в условия просто идеальные. Регулярный созыв соборов, постоянно действующие органы соборного управления – Синод, Высший церковный совет, минимум обязанностей. Занимайся только архипастырством.

Но за несколько лет ситуация кардинально изменилась. Да, он, имевший замечательный опыт управления епархией в условиях демократического правового государства, хотя и отделившего Церковь от государства, но дававшего религии абсолютную свободу, мог бы такую Церковь повести за собой. Но то, что случилось у нас, оказалось беспрецедентным в истории христианского мира.

Потом подобные прецеденты будут возникать, например, в Албании, но это будет уже потом, и Албания – не Россия. Что же касается народа Божьего, то народ сделал в своей массе свой выбор и попытался жить сначала без Патриарха, а потом и без Христа. И в результате оказался на грани самоуничтожения. Надо отдавать себе отчет, что духовенство у нас уничтожали не за веру, а за то, что оно было духовенством. Как дворян уничтожали за то, что они дворяне, купцов за то, что они купцы, казаков за то, что они казаки.

Но важно было другое, В стране уничтожалась та ее очень тонкая и немногочисленная элита, которая была носителем исторической и духовной памяти. Вторая мировая война с ее огромными потерями мужского населения привела к тому, что и та активная, живая мужская молодежь, которая могла бы воспринять что-то, была выкошена. Но это касается уже будущей нашей истории. Что же касается патриарха Тихона, то он передал свою власть одному из трех местоблюстителей. Они сейчас прославлены: два как священномученики – Кирилл и Петр, один как священноисповедник – Агафангел.

Патриарх не ошибся в своем выборе. Они вели себя достойно. Но трагедия наша заключается в том, что все три патриарших местоблюстителя уже в 1928 году оказались в жестком конфликте с заместителем местоблюстителя митрополитом Сергием. И именно митрополит Сергий в конечном итоге возглавил ту самую патриаршую Церковь, на возглавление которой в качестве предстоятеля он не имел никаких полномочий. Более того, сложилась парадоксальная ситуация, когда заместитель местоблюстителя запретил в священнослужении местоблюстителей.

Это было совсем странно, и это была оборотная сторона того решения Поместного Собора, чтобы Патриарх назначил себе преемников с полнотой патриаршей власти. Неслучайно церковные каноны не допускают подобного рода процедуры. Слава Богу, что сейчас наша Церковь даже на официальном уровне осознает себя продолжательницей не только политики митрополита Сергия, но и политики патриарха Тихона и политики, которую предлагали Церкви митрополиты Кирилл, Агафангел и Петр.

У каждого из нас – от иерарха до священнослужителя – есть возможность выбора, кого взять себе за образец. Но 1928 год, который стал во многом роковым для нашей Церкви, привел к ситуации, когда оказался реализован план Троцкого, который в это время уже находился в алма-атинской ссылке.

Сергий, возглавивший патриаршую Церковь, занял ту же самую позицию, что и обновленцы, а суть обновленчества заключалась в одном: быть готовым идти на союз с любым государством, на любых условиях. И он шел по этому пути до конца. И поэтому когда потом, через пятнадцать лет, его ближайший сподвижник митрополит Сергий Воскресенский окажется на оккупированной территории, он займет ту же самую позицию, но в отношении нацистских властей, с которыми тоже пойдет на союз на любых условиях.

Мы оказались в прокрустовом ложе, в котором Церковь, как и наша страна, оказавшаяся между красным молотом и коричневой наковальней (или наоборот), была вынуждена задаться вопросом: либо, сохраняя верность Христу, быть готовой к гибели, либо выживать любой ценой и на любых условиях. И тут многие делали свой выбор самостоятельно.

Вот почему обличители Сергия употребляли по отношению к нему поразительные слова: нео-обновленчество. Они отделяли Сергия Страгородского от Александра Введенского. Один был обновленец, другой – нео-обновленец, и надо сказать, что обновленцы с возмущением писали в 1928 году: «Сергий говорит то же самое, что мы, но за пять лет до него, почему власти готовы поддерживать его, а не нас?»

Власти размышляли, сначала поддерживая и тех, и других, следуя идее Троцкого, а потом, головокружившись от успехов, решили уничтожить всех. 85 300 представителей духовенства было расстреляно только в 1937 году.

Ну а потом, посадив в один вагон во время эвакуации из Москвы митрополита Сергия Страгородского и митрополита Александра Введенского, отправили их в Ульяновск, чтобы в 1943 году сделать окончательный выбор. Митрополиту Сергию удастся убедить даже Сталина, что Церковь может быть ему лояльна в любых условиях. И Сталин поверил, хотя мало кому верил.

Для меня кончина патриарха Тихона, оставившего Церковь в момент столь неопределенный, является милостию Божией, которую этот добрый архипастырь, в столь жестокое время возглавлявший нашу Церковь, получил от Бога. Он не уронил достоинства Церкви, хотя ронял собственное достоинство. И велик он был именно тем, что сознавал это.

Чем он был еще примечателен для нас? Я думаю, история патриарха Тихона, этого подлинно народного пастыря, показывает нам, что этот ложный взгляд, озвученный в послании Восточных патриархов, что хранителем веры у нас является народ, этот стереотип, эта мифологема должна быть отброшена. В Церкви хранителем подлинной веры является не народ, как масса, а на самом деле очень немногие последовательные христиане, которых при жизни, как правило, преследуют и терзают, а после смерти канонизируют.

Именно они и есть тот самый святой остаток, которым Церковь жива была во все времена и к которому сейчас причислен патриарх Тихон. Я не боялся говорить о его ошибках, его немощах, его сомнениях, потому что только тогда святые будут для нас святыми, когда мы почувствуем в них не сверхчеловеков, а ближних, похожих на нас не только своими достоинствами, что бывает не так уж часто, а прежде всего своими немощами, преодолевая которые, они исполняют волю Божию в Церкви.

– Известно ли из каких-нибудь документов подлинное отношение патриарха Тихона к Карловацкому собору, к карловчанам, кроме этих слов у него в послании? Было ли оно отрицательным, критическим или все-таки в чем-то он им сочувствовал, был им близок?

– Вы знаете, неслучайно то, что он даже в вынужденном решении Синода и Высшего церковного совета в мае 1922 года передает власть митрополиту Евлогию. Он очень верно почувствовал, что митрополит Евлогий может занять более верную позицию. Он либо будет соизмерять действия Зарубежной Церкви с ситуацией здесь, если Церковь эта хочет быть в единстве, а если это будет уже невозможно, то пойдет по пути, которой избавит Церковь здесь от обвинений в связи с Церковью там. Что Евлогий в конце концов и сделал.

Что же касается карловчан, то они шли по иному пути. Если им хотелось выступать от имени Церкви здесь, они должны были говорить менее резко, если они хотели быть свободным голосом гонимой Русской Церкви, они должны были формально и юридически отделиться, чего они не делали. В этом была их ошибка.

А что касается личных отношений, я думаю, они были сложные. Вспомните приветственное слово митрополита Антония Храповицкого патриарху Тихону. «Думал ли Василий Соколов, когда семинаристы, окружавшие его, устраивавшие ему хиротонию и кадившие веревками с привязанными лаптями, что он будет когда-то епископом? Точно так же и вы, учась в семинарии, получили прозвище патриарха». Блистательное слово!

Непонятно, то ли он издевается, то ли совершает такой исторический экскурс. Конечно, ему было тяжело потерпеть поражение. Он столько сил положил еще до революции, усложняя свою жизнь, свою карьеру, отстаивая идею патриаршества, и вдруг этот «кутейник», как называл будущего патриарха Тихона Алексей Симанский в письмах Арсению Стадницкому, стал патриархом.

Это люди с человеческими немощами. Просто этот «кутейник» на самом деле оказался куда более стойким церковным иерархом, чем аристократ Алексей Симанский, который в своих дневниках мог написать: «Установили в моем кабинете новые книжные полки, долго думал, куда же мне поставить собрание сочинений И.В. Сталина, чтобы можно было почаще к нему обращаться».

Зачем это написано в дневнике? Разумеется, не потому, что Алексей Симанский, который даже говорил с гвардейским офицерским прононсом, как говорят люди, которые с детства по-французски сначала говорят, а потом уже по-русски, читал взахлеб Сталина. Он прекрасно понимал, что его дневники будут просматриваться, нужно было подстраховаться. А поэтому объявление Тихона «По вопросам контрреволюции прошу не обращаться» выглядит гораздо более остроумно и достойно.

– Я знаю много примеров, когда Чарльз Крейн поддерживал Русскую Церковь до 1907 года и после, а потом он приезжает с другими американцами, и они присутствуют на Соборе. Какую роль они играли? И второй вопрос у меня по поводу Хионии Гусевой. Она осуществила покушение на Распутина в 1914 году, а спустя пять лет, в 1917-м, ее освобождают по личному распоряжению Керенского и она осуществляет покушение на жизнь Патриарха. Есть ли какие-то архивные сведения об этом?

– Я думаю, что, в общем и целом, определённая логика в ее поведении была. Что касается личного распоряжения Керенского, то она подпадала под общую категорию жертв царского режима, а к Распутину отношение у Временного правительства было нарочито напряженное, поэтому, собственно, его и сожгли. Так что она ничем особенно не выделялась.

Что касается того, что чекисты ее специально нашли и отправили убивать Патриарха, таких сведений обнаружить мне не удалось. Я думаю, что это был порыв ее естества. Иоанниты же, чтившие отца Иоанна Кронштадтского, тоже пытались вкушать его плоть, нападая на него. Я думаю, что здесь какая-то извращенная психика, но какого-то политического заказа не было.

Что касается отношений с американцами, то это, конечно, были личные связи. У присутствующих на Соборе статус был троякий: члены Собора по избранию, по должности и по приглашению. И такого рода статусы имели только православные. Все инославные на Соборе присутствовали лишь как почетные гости, не более того. Они никак не влияли на обсуждение каких-то вопросов, не участвовали в голосованиях.

Другое дело, что это говорит о том, что Патриарх действительно обладал поразительной широтой, и если бы жизнь его сложилась иначе, перед нами был бы иерарх, в чем-то, может быть, напоминающий сегодняшнего папу римского своим нестандартным поведением. Он настолько тяготился всей этой византийщиной. В нем была великорусская простота, за которой на самом деле стоит аристократизм.

Для меня этот «кутейник» был большим аристократом, чем патриарх Алексий, потомственный дворянин, который подчеркивал свою вычурность. Я думаю, что американцы были Патриарху очень симпатичны, как люди демократичные, но не теряющие собственного достоинства. Глубина их личных отношений мне неведома.

– Вы несколько раз упомянули, что письма, которые писал Патриарх, говорили о сломленности Патриарха, а в конце сказали, что способность отменять свои постановления говорит о силе духа. Ему было трудно или его все-таки сломали?

– Конечно, когда он уходил, он, передавая власть наиболее крепким людям, переживал относительно этого условия – согласовывать епископские назначения. Положение его было очень сложным еще и потому, что в его Синоде был Сергий Страгородский.

Сергий Страгородский за его спиной в 1924 году пишет записку Тучкову, в которой предлагает провести православный собор с полностью обновленческой программой, где соборно санкционировать признание коммунизма всеми православными христианами. Тихон, конечно, был очень не уверен по этой причине в людях. Вот почему митрополит Петр стал с ним так близок.

Но самое главное, что я хочу сказать: даже сильный человек может надломиться физически, психологически. Это еще не означает, что он не исполнил своей миссии до конца.

Фото: Мария Темнова

Видео: Виктор Аромштам

Просветительский лекторий портала «Правмир» работает с начала 2014-го года. Среди лекторов – преподаватели духовных и светских вузов, учёные и популяризаторы науки. Видеозаписи и тексты всех лекций публикуются на сайте.

Читайте также:

• Патриарх Тихон и Церковь в ХХ веке. Первая лекция протоиерея Георгия Митрофанова
• Русская смута – болезнь в хронической форме
• Святой патриарх Тихон: Без лукавства и святошества
• Жребий святого патриарха Тихона
• «Избрания сего я не искал…»