Кот-урод

Не отпевал, конечно. Но взяли они с бабой Аней ящичек, положили туда Кота и на батюшкиной машине отвезли на кладбище. Закопали аккурат рядом с тем местом, которое старушка для себя самой выбрала. И отец Евгений кошачий холмик даже святой водой окропил.

А кто в курсе был, одобрил:

— Таких котов только так и надо хоронить. По-православному. Кот-христианин был.

Баба Вера, как и старая Анна, тоже прихожанка отца Евгения, даже добавила, прослезившись:

— Царствие Небесное Коту!

Вот урод!

Странный это был Кот. Правда — урод. Сложно сказать, какого он был цвета. Полиняло-облезлого. Старый, наверное. Вместо хвоста обрубок. То ли откусил кто-то в драке, то ли живодеры отрезали. Оторвано было у него и одно ухо. А второе — кривое. И сам Кот был каким-то кривым, хромым и с глупыми, удивленными, перепуганными глазами. Как будто в мясорубке побывал.

Откуда Кот взялся в том дворе, никто не знает. Баба Аня первый раз увидела его, когда двое соседских мальчишек кричали: «Вот урод!» и кидали в него камнями. Один даже попал. Кот жалобно пискнул, остановился и посмотрел на обидчика своими странными глазами. Не зло, а как-то обречено, как будто спрашивал:

— За что?

— А ну брысь отсюда, хулиганье! — застучала по земле баба Аня своей палкой. — Оно ж живое!

Мальчишки со смехом убежали, а Кот покосился на старушку и задумался. Коты ведь тоже умеют задумываться. Подумал-подумал и поковылял по своим кошачьим делам. Но время от времени оборачивался.

Потом увидела баба Аня, как шпыняет Кота от их подъезда соседка Зина. Холодно было, зима, и он, наверное, хотел погреться.

— Пошел вон отсюда!

— Зин, ты чего ногой-то его? — всплеснула руками баба Аня. — Живое же. 

Она вообще все живое жалела.

— Да ну, урод какой-то! И так ссаньем воняет.

Кот отошел и, как и в первый раз, задумчиво посмотрел на бабу Аню. А она на него.

— Замерз, сердечный? Есть, наверное, хочешь?

Кот подошел и потерся об ее ноги.

— Ну ладно, заходи, — открыла старушка дверь. — Только веди себя хорошо.

Надо же, умный!

Кот вел себя хорошо. Зайдя в ее маленькую квартирку, он сел у порога и внимательно посмотрел на бабу Аню:

— А теперь куда? — спросили его глаза.

— Ну пошли, Кот, на кухню.

Она налила ему остатки молока, Кот поел, вытер капли с усов и опять вытаращился:

— Что дальше?

— Куда б тебя? Пойдем, комнату покажу. Вот кресло. Будет твое место.

Кот подошел, обнюхал, залез и свернулся калачиком.

— Надо же, умный!

Кот и правда оказался очень умным. Говорила ему баба Аня идти за ней — он шел. Лежать — лежал. Есть — ел. Гулять — гулял. Старушка жила на первом этаже и разрешала Коту прогуливаться самому под окнами. Дальше он один и не ходил. Помнил, наверное, тех мальчишек. Зато ходил с ней в ларек за хлебом. Хромал рядышком с ковыляющей бабой Аней, как будто не кот он, а какой-то пес. Садился и ждал, пока она булку возьмет, молоко. А потом так же медленно шкандыбали они обратно, иногда останавливаясь, чтобы передохнуть.

— Старость не радость, — вздыхала баба Аня. — Ведь недавно еще бегала я, только коса мелькала. Да и ты молодым был. Ничего, поживем еще.

Так и коротали они вдвоем свою старость. Бабка и Кот.

Всех прощала 

Да… Быстро пролетела жизнь старой Анны. Вчера, кажется, еще кричала ей мамка:

— Я ж тебе задам, егоза!

— Вот вырасту, и никто мне больше не задаст! — думала Анютка.

И спешила расти. Куда спешила, зачем?..

Вот жених ее, Егор… Молодой, статный красавец. Как раз по ней. Букетик, который нарвал он в лесу на первое свидание. Высушила его тогда Анна и тайком хранила… Первый поцелуй в подсолнухах. Робкий, неумелый. Как током ее тогда обожгло. Всю ночь не спала, голова кружилась.

— Да хватит уже ворочаться, егоза, — ворчала мамка.

Свадьба их тихая, скромная… Тяжелое было время. Кольца обручальные Егор сам сделал из какой-то железяки. По сей день баба Аня носит, не снимает. Вросло уже.

Ночь та первая… Страшно было. А потом душа души коснулась. И полетели… До утра не могла насмотреться на спящего Егора, лицо его тихонько гладила. Верила и не верила…

Первых двух сыновей похоронили. До сих пор перед глазами маленькие гробики, сколоченные мужем. Сам он их и нес на руках на кладбище.

Дочь еще родили. В город переехали. На стройке работали. А потом запил Егор. Тогда многие пили. От безысходности. Тяжело жилось, бедно. Пьяным бил он Анну. Сначала прощения просил, а потом перестал. Но она прощала. Она всех прощала. Доставала тайком тот засохший букет и вспоминала своего Егора — того, настоящего. Когда голова кружилась и летали. А потом он умер.

Вырастила дочь… Вот только недавно свадьба ее была. И уехала с молодым мужем ее Маруся поближе к столице. Своих детей родила. Мать навещала нечасто, потом вообще не до того стало. Лет пять назад сама к ней баба Аня приехала — проведать, помочь. От пенсии откладывала на дорогу да гостинцы внукам.

— Мам, ну что ты под ногами вертишься? — буркнула Маруся. — Мешаешь же.

Старушка и сама видела, что мешает. Хотела помочь, а мешает. Собрала тихо свои пожитки и уехала обратно.

— Дочка любит меня, правда, любит. Но у нее своя жизнь, — объясняла Коту баба Аня. — А тут я… 

Не осуждала никого. Прощала. Всех-всех.

— Живые.

А Кот слушал, терся об ее колени и мурлыкал.

Кот-мытарь 

Кот этот тоже всех жалел.

Прямо к окнам квартирки свисали ветви вишни. На них птицы часто сидели. Увидала баба Аня, как Кот с подоконника за этими птицами наблюдает, заволновалась:

— Ты, Кот, смотри, не обижай их, живые ж. Слышишь, как поют?

Кот и не обижал. Наклонил голову набок и слушал своим кривым ухом, как воробьи чирикают. И жмурился от удовольствия.

Он даже мышей не обижал. Забежала к ним откуда-то мышь. Маленькая совсем, глупая, непуганая.

— Мышей дома нельзя, — запереживала баба Аня. — Что ж делать-то? Слушай, ты — Кот, это твоя работа.

Сама вздыхает — жалко мышь. Живая. А Кот смотрел и тоже вздыхал. И ему жалко. Так и не тронул.

А еще Кот молился. По теплу ходил с бабой Аней в храм. Сядет в притворе и дальше — ни-ни.

— Надо же, мытарь, — удивлялись прихожане.

Потом обратно.

Дома молились вместе. Затеплит бабушка лампадку, встанет у икон. И Кот тут же рядом. Смотрит на огонек, щурится.

— Молодец, правильно, всякое дыхание да хвалит Господа, — хвалила Кота баба Аня.

Закончит правило, он — на кресло. Евангелие читает, он рядышком тихо лежит — слушает, наверное…

— Внимай, Кот, — говорила баба Аня.

«Кто ж за мной приглядывать будет?»

А потом она заболела. Годы… Пыталась лечиться дома — травками, настойками, какими-то корнями.

— Я, Кот, и не лечилась бы. К Богу хочу, — вздыхала баба Аня. — Но ты-то как один? Живой же…

Скоро вообще слегла. Только пить еле-еле вставала. Да Коту молока налить. А ему не до того, ходил вокруг хозяйки, мяукал.

— Ничего, Кот, ничего, не переживай. Бог даст, еще поживем.

Но Кот переживал. От волнения сам слечь хотел. Есть перестал. Лежал рядом с бабой Аней и смотрел на нее тоскливо.

— Совсем так зачахнешь, — гладила она слабой рукой Кота. — Кто ж за мной приглядывать будет?

— И то правда, — рассудил он по-кошачьи. 

А может, и не рассудил. Но так баба Аня сама рассказывала. Начал в форточку выскакивать и мышей ей таскать. Принесет в зубах, положит у кровати, сядет, посмотрит на хозяйку и даже как будто бы вздохнет:

— Жалко мышь, живая же. Но кто, кроме меня, тебя накормит. Вставай, ешь. Эх, люди, люди… Во всем за вами пригляд нужен. Вставай, слышишь.

Но баба Аня и не вставала. Ослабела совсем. Так и померла бы, если бы не отец Евгений. Заволновался, что на службах ее не видно, к телефону не подходит, приехал с прихожанином одним и вскрыл дверь. А она уже на ладан дышит.

Погрузили в машину, в больницу повезли. Врачам передали, выходят, а Кот уже здесь. В форточку ту, наверное, выпрыгнул.

— Надо же, догнал, не заблудился, — удивился отец Евгений. — Как ты добежал-то, хромой? Поехали, домой тебя отвезу.

— Настоящие слезы, представляешь? — говорил мне отец Евгений. — Я его уговаривать стал: «Болеет хозяйка твоя. Ты лучше дома ее жди. Помрешь же здесь без еды. Как она без тебя? А так я буду приходить, подкармливать тебя».

Кот опять что-то про себя рассудил и запрыгнул в машину батюшки.

Вздохнул и умер

Дома ждал ее. Как ни придет отец Евгений, Кот у двери сидит. Переживал сильно. Не ел почти ничего, на глазах таял.

— Нельзя же так, — уговаривал его батюшка. — Совсем ведь зачахнешь.

Кот и сам понимал, что нельзя. Подойдет к миске, понюхает и обратно к двери. Когда бабу Аню выписали, он уже и не вставал. Хотя отец Евгений его из шприца кормить пытался.

Увидел ее, голову поднял, замурлыкал, подошел, шатаясь, прижался к ногам:

— Вернулась…

И упал. Так больше и не встал.

Взяла его баба Аня на руки, села с ним на диван, гладит:

— Ну ты что? Я же здесь!

Он урчит тихонько, тереться пытается из последних своих кошачьих сил. Дождался! И как будто улыбается уставшими глазами. А в глазах тех все — любовь, верность, благодарность… То, что у людей нечасто встретишь. Вздохнул тихонько и умер у нее на руках. Умер счастливым, что кому-то был нужен. А не только кричали ему вслед: «Урод!» Ведь даже котам нужна любовь. Страшным, облезлым. Она всем нужна…

Вот и хоронили его отец Евгений и баба Аня на кладбище.

— А есть кошачий рай? — спросила она вдруг батюшку.

Он обнял ее:

— Поехали, тетя Аня, домой… Господь Сам знает, как кому лучше. Может, и есть…

Вернулась она в свою квартиру, села на диван и заплакала. Плакала о жизни своей, которая так быстро прошла, о Егоре, о детях умерших, о всех живых, о Коте, который был рядом, жалел, ждал, мышей ей таскал. О дочери, которая ее любит… Любит!!!! Но занята сильно. Об одиночестве своем старушечьем. Потом встала тихонько и пошла в храм. Потому что остался у нее в этой жизни только Бог, Которому все нужны… Да еще отец Евгений. И память.