Председатель миссионерского отдела Томской епархии Максим Степаненко предложил называть матерным словом на букву «б» тех, кто живет во внебрачном сожительстве или воспитывает детей, рожденных вне брака. Кроме того, по его мнению, нецензурным словом можно называть также всех, кто состоит в гражданском браке, а мальчики, воспитанные матерью без отца, имеют склонность к гомосексуализму.
Размышляет Лидия Сиделева.
Некий миссионер написал совершенно отвратительные слова, которые произносить мужчине в отношений женщин неэтично как минимум. Я уже не говорю о том, что вроде бы говорить такие слова христианину тоже – повод для исповеди, а не для радости. Но дело не в нём в общем-то. Мне очень не понравилась моя реакция на то, как другие православные стали осуждать и ругать этого мужчину, чьи слова, конечно, заслуживают порицания. Для тех, кто чувствует разницу.
Мне кажется, эта история лично для меня стала такой жирной точкой в очередной главе самопознания. В психологии это называется «инсайт». Паззл собрался, и вдруг видишь картинку целиком. Что же на этой картинке? Странные вещи, скажу я вам. Очень странные.
Думаю, могу себя причислить к таким либеральным христианам или «новым православным», которые, подобно новым русским, пережили период становления какой-то совершенно и непонятной отрасли жизни, превратились в фольклорный элемент и сами над собой периодически цинично похихикивают.
Таких как мы уже давно не интересуют разговоры о женских брюках и мужских бородах, не пугает возможность получить качественное светское образование и работать «за призвание», а не «за послушание», да простят меня мои уважаемые читатели за сленг. Хотя у нас всех за плечами клирос, увлекательная работа в какой-нибудь околоцерковной организации вкупе с подвигами поста и молитвы, размышлениями об аскетике и исихазме, уходах и возвращениях, бунтах и смирениях.
Наши ряды уже не такие стройные, в них есть много спонтанности и свободы передвижения (в рамках заповедей и уголовного кодекса, естественно). У нас уже столько взаимопонимания, что, кажется, можем обо всём договориться. Мы достаточно разные, но всё же остаёмся вместе. Вот рай на земле, кажется, уже не за горами.
А потом появляется какой-нибудь человек и начинает называть женщин неприличными словами. Или выгонять из храма паломниц в штанах. Или говорить шаблонными комсомольскими лозунгами, не размышляя, не думая, не заботясь об окружающих так, как делаем это мы. Ведь православие не о том, ведь церковь не о том, литургия не о том, супружество не о том. Оно – о любви. А где же здесь любовь?
Как же тянет, скажу я вам, рядом с таким вот миссионером встать рядом и сказать: «Господи, слава Тебе, что я – не такой, как это неинтеллигентный гражданин православной наружности, я-то про любовь всё знаю!».
Но ведь и бабушка, которая воспитывает паломниц, и миссионер с бородой, и серая невзрачная тётушка с рюкзачками, чёточками и обувью на резиновой подошве, и много ещё разных людей, страдающих разными душевными и физическими недугами – это всё церковь. Это те люди, которые зачем-то пришли же в храм, которые пусть вот так вот изощрённо на наш взгляд, но пытаются служить Богу и ближним.
В такие моменты мне хочется сказать самой себе: «Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет».
А если не стрелять, то что тогда делать? Если не осуждать? Если не топтать ногами? Если не играть в эти игры про плохого и хорошего православного? Вот что делать, что??? Я вот не знаю.
Я могу долго и усердно говорить про психопатологии. Про оскудение любви тоже. Но это всё слова, текст, адаптационные механизмы, позволяющие как-то существовать в окружающей действительности и не сойти с ума, не заболеть страшной болезнью, не рассыпаться на мелкие кусочки. Но только это всё про медь звенящую и кимвал звучащий.
Недавно я видела новость о том, как мать убитого юноши встретилась с человеком, который её сына лишил жизни выстрелом в упор. С тех пор прошёл год, только сейчас преступник был пойман, и мать убитого направилась в участок, где находился задержанный, чтобы поговорить с ним.
Она была христианкой и сказала очень важные слова, к которым, пожалуй, нам надо прислушаться. Она сказала, что прощает убийцу во имя Христа. Но при этом честно призналась, зачем она сюда пришла: «Мне нужно посмотреть на тебя, потому что ты убил моего сына и не дал мне посмотреть ему в глаза перед смертью», при этом призналась, как ей на самом деле больно и что она будет молиться об убийце, но посещать в тюрьме не станет – это уже слишком для неё.
Это по крайней мере честно. И я не знаю, смогу ли я быть настолько же честной и перед самой собой, и перед теми женщинами, которых оскорбил миссионер, и перед ним самим. Умею ли я прощать, но при этом не давать об себя вытирать ноги? Эта ситуация показывает, что не умею.
Для этого нужно много, очень много любви. Только вот в чём беда. Те, у кого любви нет, сам боится делиться ею с окружающими. Тот, кто не верит в бескорыстность, боится её и принимать у тех, у кого она есть. И происходят эти зачистки на разных уровнях. Вот наши, вот ваши. Мы верим правильно, а вы не очень. Потому что труднее всего сказать: «Я с тобой категорически не согласен, ты говоришь ужасные вещи. Что с тобой происходит, почему ты стал таким, брат? Я могу тебе помочь?»
Один человек никогда не сможет стать родной матерью всем и вся. Максимум – своим детям. А вот церковь… Можем ли мы быть местом, где человека просто любят? Не балуют, не дозволяют делать всё, что угодно, не жалеют, не перевоспитывают, не причиняют добро, а просто принимают таким, какой есть и говорят: «Вставай рядом с нами, брат. Мы не можем дать тебе ничего, сами наги и голодны, но мы можем просто быть рядом, если тебе надо».
Смогли бы? Не знаю…
Читайте на «Правмире»:
- Протодиакон Андрей Кураев: Я думаю, Максиму Степаненко придется искать другую работу
- Святослав Шевченко (о Максиме Степаненко): Не знаю, справился бы я с желанием дать ему оплеуху
- Прот. Алексий Уминский: Епархиальный архиерей должен наставить Максима Степаненко
- Протоиерей Димитрий Смирнов посоветовал томскому миссионеру прочитать Евангелие
