Есть у нас, у священников окрестных, традиция. На святках, то есть между Рождеством и Крещением, в один из вечеров вместе собираться. С рождением Христа поздравить, пожеланий на грядущий год друг другу наговорить, да впечатлениями о днях праздничных поделиться. И еще мы колядки поем и всякие священнические истории рассказываем, да о днях и годах прошедших рассуждаем.
Молодежь, то есть те, кто недавно на подрясник от архиерея крест получил, обычно больше слушает, а вот умудренные жизнью и службой седовласые батюшки воспоминаниям предаются. И не мудрено. Ведь есть два праздника в году, Рождество и Пасха Христова, службы которых наизусть практически помнятся, но они всегда разные, со своими особенностями, только данному времени присущими. И событий вокруг этих праздников великое множество происходит.
Старенький, небольшого роста, с сильно поредевшей седой бородой и в видавшем виды сереньком подряснике, отец Федор – наша православная реликвия. Его молодое священство по-современному артефактом нарекло. Батюшка изначально не понял, что это за зверь такой — «артефакт», но когда ему растолковали, что нынче подобным образом старые сокровища и прочие реликвии называют, немного даже возгордился, в чем тут же и покаялся.
Обычно отец Федор во время нашего рождественского застолья лишь реплики подает, вздыхает сердечно, да на вопросы о том, кто где служил, кто куда перевелся и в каком году то или иное событие было отвечает. В прошлые же святки, в одну из пауз между разговорами, услышали мы от нашего умудренного жизнью и опытом священника вот такое зачало:
— А вы знаете, отцы, а я ведь когда-то на службу рождественскую опоздал.
Все главы и глаза иерейские и протоиерейские к отцу Федору обратились и с недоумением на него уставились. Да и как не уставиться, если каждый из нас знает, что наша православная реликвия за два часа до службы всегда уже в храме, а через два часа после ее окончания еще в церкви находится!? Даже архиерей наш, к похвалам и наградам не очень предрасположенный, всегда отца Федора в пример ставит, как того, кого всегда на приходе отыскать можно…
Видя наше вопрошающее и ожидающие молчание вкупе со вниманием, батюшка поудобней на стуле расположился, практически лысое темечко почесал, с мыслями собираясь, и поведал нам свою рождественскую историю.
— В года советские это было, но уже тогда, когда храмы не закрывали. Да и что закрывать, если на нашу область их не больше десятка осталось?
Жил я от церкви в километрах трех, в соседней деревне. Больше негде было, священнический приходской дом власть под почту отобрала. Снимали мы хатку небольшую, у речки стоящую. Красивое место. Тихо. Вечером лягушки концерт устраивают, утром соловьи трели распевают. Вот только зимой, а они тогда всегда снежными и морозными были, несподручно. Далековато по заснеженной дороге добираться.
Матушка в ту ночь осталась в селе, где храм находится. Просфоры печь помогала.
Я же помолился раньше обычно, в печь уголька подсыпал, чтобы не потухла, и на боковую. Устал сильно, да и вставать на три часа раньше, рождественское повечерие мы раненько начинали, в четыре утра. В общем, только на подушку голову положил, первые слова молитвы последней сказал «Господи, в руце Твои, предаю дух мой….» — и все, в земной «тот свет» отошел.
Никогда на сны внимания не обращаю, а тут привиделось что-то такое непонятное и тревожное, что раньше, чем надобно проснулся. Слышу — в окно, что на кухне, кто-то стучит, причем негромко, как будто скребется.
Посмотрел на часы – два ночи. В такую пору, даже если срочно причастить кого-то надобно, редко приходят, обычно под утро.
Подошел к двери и спрашиваю, кого, мол, Бог послал или лукавый подослал, а в ответ:
— Впустите, батюшка, замерзаю.
Открываю дверь и в коридор, чуть ли не вваливается весь в обледенелом снегу мужчина. Я сразу и возраст его определить не смог, вместо бровей, усов и бороды – сосульки. И не мудрено. В ботинках, пальтишке куцем на тонкой подкладке и шапочка кроличья. А на дворе за минус двадцать, с ветерком.
Помог раздеться, конфорки на плите убрал в сторону, чтобы теплее было, чайник поставил и сам всё думаю: это откуда же в такой мороз, да за полночь он взяться мог. Расспрашивать не стал, решил – отогреется, сам расскажет.
Ополовинив полчашки чая, а она у меня не десертного размера, а с ковш литровый, нежданный гость отогрелся и разговорился.
Оказывается он ко мне и ехал, вернее в село наше, где храм, но переметы на дорогах автобус задержали. Водитель дорогу ему проселочную показал, да рассказал, что в деревеньке у речки священник живет, который в храме том служит. Деваться некуда, пришлось моему нежданному гостю пешком по заметам и сугробам ко мне добираться.
— В ночь рождественскую, зимнюю, холодную и метельную в городской одеженке. Ведь замерзнуть мог, — подумал я, и спросил:
— И какая же нелегкая тебя, раб Божий, к нам в глушь направила? В городе храм есть, чтобы праздник встретить, помолиться, да «Христос рождается» спеть.
— Дед заставил, — ответил гость нежданный.
— Какой такой дед? — спросил я, ожидая рассказа о расплодившихся самозваных «старцах» и «пророках».
— Да мой дед. Родной. Его на Рождество, в 37-ом, у храма насмерть забили.
У меня не то, что сердце забилось, для меня время остановилось. Ведь я об этом «деде», последнем священнике нашего, перед войной взорванного храма, уже лет десять как сведения собирал. Вернее, пытался собрать. Были лишь воспоминания доживших до дней нынешних прихожан, да и те, в большинстве своем, через детей передавались. В архивы же власть нас и на пушечный выстрел не подпускала.
Господи, милость-то какая на Рождество Твое! – помолился я, а Сергий, так звали моего замерзшего и нежданного гостя, вытаскивает из кармана своего куцего пальтишка пакет, в областную газету завернутый и бечевкой перемотанный. Развязывает, а там все документы убиенного священника, Указы епархиальные, да два выпуска дореволюционных «Клировых ведомостей», где о назначениях и наградах мученика всё сказано, и среди этого бумажного сокровища — фото. Фотография нашего страдальца за веру.
Забыл я о времени, забыл, что пора на приход идти, слава Богу, часы с кукушкой напомнили.
Собираюсь поспешно, а Сергий отогрелся уже и со мной просится. Благо у меня тулупчик старенький был, да шапка лисья, какой уже год в шкафу без востребования лежала. Одел гостя, да и пошли шагом скорым, чуть ли не бегом, по снежку хрустящему на приход.
Как ни торопились, опоздали. В храме уже волноваться стали, а матушка на меня такими удивленными глазами посмотрела, которые я у нее отродясь не видел.
Мы же с Сергием, как вошли, ничего друг другу не говоря, перед вертепом на коленки упали.
Не помню молитвы своей, лишь одно на всю жизнь в сердце и в душе осталось. Глянул я на своего гостя нежданного, а он плачет…
— Вот такое Рождество было у меня, — закончил отец Федор.
Затихло все наше священническое рождественское собрание. Так затихло, что я наконец-то полностью осознал и понял, что такое «благоговейное молчание».
С Рождеством Христовым!
