Если август 1991 года в моей памяти сохранился как время надежды, то события октября 1993 года я и сегодня воспринимаю смутно, с твердым ощущением неоправданной жестокости.
Евгений Стрельчик
Особую тень на эти воспоминания накладывают человеческие жертвы тех дней – это не абстрактные строчки с телетайпной ленты «погибло столько-то человек», это реальная картина – я своими глазами видел трупы на московских улицах.
В то время я работал в «Вечерней Москве», а главная проблема ежедневной газеты — первая полоса. В открытие номера надо ставить то, что привлечет читателей – моя постоянная головная боль. Когда 21 сентября вышел указ Ельцина №1400 и весь район Пресни наполнился солдатами и милиционерами, было здорово – «Баррикада на «Баррикадной», и из номера в номер – фотография – солдаты среди опавших листьев… К тому же далеко от редакции ехать не надо. Правда, потом стали искать новые темы, но что могло сравниться с… началом гражданской войны?
Оцепление было жесткое. Только благодаря тому, что на моем персональном автомобиле тогда стояли номером МОС (ну типа нынешних ААА и ММР), я переезжал через Ваганьковский мост, но порой приходилось показывать удостоверение журналиста… Потом случилось то, что меня сильно удивило – всех солдат словно ветром сдуло.
Как Церковь «вмешивалась в политику»
События октября 1993 имели весьма трагический для России исход, но в религиозном аспекте они значимы еще и потому, что в октябре 1993 Церковь в России предприняла самую масштабную попытку вмешаться в политику. В конце сентября патриарх Алексий был в США, однако новости из Москвы заставили его сократить намеченные сроки поездки.
В аэропорту Сан-Франциско Алексий II заявил: «Воздерживаться от любых действий, которые в этот критический момент могут привести к кровопролитию и толкнуть к гражданской войне». Эти же слова он повторил 28 сентября, когда вернулся в Москву. Патриарх Алексий встретился с Ю. Лужковым, с депутатами, председателем Конституционного суда В. Зорькиным, был в Кремле у Б. Ельцина…
Противоборствующие стороны согласились вступить в переговоры при посредничестве Русской Православной Церкви… В последний раз делегации встретились в Свято-Даниловом монастыре 3 октября в 16.00, разговор откровенно не клеился, а вскоре пришли новости о событиях на улицах Москвы, и переговоры было решено прервать до 20.00. К означенному времени представители противоборствующих сторон в Свято-Данилов монастырь не прибыли.
1993. Принесение Владимирской иконы на молебен. Фото: РИА Новости
3 октября патриарх Алексий II молился «О спасении державы Российския и утолении в ней раздоров и нестроений» перед чудотворным Владимирским образом Пресвятой Богородицы, доставленным из Третьяковской галереи. Затем, после крестного хода, Патриарх заявил, что тот, кто первым прольет кровь, будет предан анафеме.
Однако…
Трагические события октября 1993 года стали некой вехой в архипастырском служении патриарха Алексия. Он участвовал в напряженных переговорах, но примирить враждующие стороны так и не смог. Это был сильный удар, у него стало плохо с сердцем, и он, думаю, признал реальное положение РПЦ в системе общественно-политических отношений новой России.
Патриарх Алексий в 1993 году во время Конституционного кризиса. Фото: Дмитрий Донской / РИА «Новости»
Как это было на самом деле
Вечером в воскресенье, 3 октября, я услышал по «Эхо Москвы», что Верховный совет «перешел в наступление». Сел уже в свои «жигули» и поехал, подумал, доеду, куда пустят. Проезжаю Пресню, Баррикадную, американское посольство – так и не встретил ни одного солдата, а еще вчера тут и муха не могла свободно проскочить. Почему?
Поставил машину около гостиницы «Мир» – ни одного милиционера. Люди гуляют, песни поют, режут колючую проволоку на сувениры. Никакой охраны, мэрия (СЭВ) уже сгорела. «Эхо Москвы» передало, что начался штурм Останкино и что телевещание прервано. Долетел по пустой Москве до телецентра мигом, остановился за автобусами и пошел смотреть, как воюют. Толпы нет, не было видно в темноте (было уже часов девять) и солдат. Только по улице Королева носился четырехосный бронетранспортер и стрелял, пули свистели довольно близко, десятки людей вжались в асфальт, мимо пронесли раненого. Жуть!
Фото: www.bellabs.ru
Бронетранспортер со страшным ревом разворачивается всеми своими восьмью колесами прямо на месте, но его заносит метров на 20. Подумал, что сейчас солдатик ударит по автобусам, а те сомнут мою машину. Ну ладно, пульки посвистели, в войнушку поиграл, сажусь в машину. Ко мне подбегает мужик и просит до метро довезти. Поехали. «Ты за кого, за белых или за красных?» – спросил он меня. Я в ответ: «Слушай, давай не будем, всю жизнь буду радоваться, что мужика с поля боя вывез…» Несмотря на кошмар происходящего, чувство юмора сохранил.
Но работа есть работа – в редакцию. К утру пришли войска, начался штурм Белого дома. Я взял монтировку из машины, сломали дверь на крышу, ребята с телевиками начали снимать, как горит Верховный совет. Благо с 1905 года здание парламента было как на ладони. Приходят охранники: «Валите, вас примут за снайперов, убьют». Все здание было заблокировано войсками, уйти было сложно, конечно, всех, кто захотел, мы отправили домой, правда, почему-то пришлось долго спорить с военными.
Казалось, все уже кончилось, и мы сели пить водку, вдруг слышим какой-то стук, словно град по крыше. Оказалось, стреляют. Потом говорили, что кто-то из защитников Белого дома пытался прорвать оцепление как раз близ здания издательства. Вбегаю в комнату главного редактора, выглядываю в окно, что выходит на Звенигородское шоссе: автобусы армейские или с милиционерами стоят вдоль трассы, и солдаты из-за них поливают наше здание свинцом.
И в этот момент сантиметрах в 10 от моей головы в окно влетает пуля. Я метров тридцать прополз…
Ночевали в редакции – спали на столах и стульях, хотя спали мало. Ночью позвонили с радио «Свобода», и я сорок минут рассказывал о том, что творится в Москве, вышел на связь с «Эхо Москвы» и с ТАССом, сообщил, что здание Издательства «Московской правды», где располагается наша редакция, оказалось в зоне боевых действий, рассказал про стрельбу. По телику в новостях передали мое сообщение, родные были в панике.
В шесть часов утра (какой тут сон!) небольшой компанией вышли из редакции. Тишина. У того места, где сейчас стоит Макдональдс на площади улицы 1905 года, валяются гильзы, и чем ближе было к Белому дому, тем их становилось все больше, порой ступить было некуда. Недалеко от станции метро «Краснопресненская» увидел на земле четыре трупа, на Рочдельской еще один, и кругом гильзы. Белый дом был уже в оцеплении, но не сильном, работали пожарные…
Фото: www.bellabs.ru
Конечно, и тогда я четко знал, на чьей я стороне. Тут нет сомнений. Но…
Через несколько дней я привез своих детей на Краснопресненскую набережную, чтобы показать сгоревшее здание парламента, объяснил, что произошло. Но сегодня они об этом не помнят.
***
Потом, когда писал об этих событиях, всегда вставлял рассказ своего приятеля иеромонаха Никона (Белавенца), который в те дни находился среди защитников Белого дома, по сути дела, мы оказались по разные стороны баррикад, были сторонниками враждующих сил.
Из интервью иеромонаха Никона (Белавенца):
Иеромонах Никон
23 сентября я решил отправиться в Белый дом.
Однако мне не хотелось действовать самочинно, поэтому я решил запросить мнение Священноначалия. Святейший Патриарх и митрополит Кирилл находились в США, поэтому я позвонил священнику Всеволоду Чаплину и попросил его связаться с владыкой митрополитом, чтобы узнать, нет ли у него возражений против моего нахождения в здании Верховного Совета. Возражений не было, и я остался там до самого трагического утра 4 октября.
Я пошел туда как священник, надеялся, что мое слово способно удержать от каких-то опрометчивых шагов. В течение двух недель я обходил баррикады, успокаивал людей, чтобы они не поддавались на провокации, а потому на митингах не выступал. Важно, чтобы священник всегда оставался священником, а не политиком. Был соблазн, предлагали выступить с балкона. Я от этого отказался.
Я был с людьми. Иногда просто выслушивал их, то, что у них наболело. Иногда исповедовал. Самое тяжелое — это не страх смерти, а ожидание смерти. Начинаешь уже бояться самого ожидания.
Хорошо помню, с какой радостью был встречен приезд в осажденный парламент митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия вечером 2 октября. От владыки исходило какое-то особое спокойствие и умиротворение, которого всем так не хватало в те трагические дни. Мне удалось обменяться с ним несколькими словами. «Служи здесь. Тут ты нужнее», — благословил он.
До конца своих дней буду помнить Божественную литургию в Белом доме, которую мы 3 октября совершали с протоиереем Алексеем Злобиным и архидиаконом Романом (Тамбергом) из Свято-Данилова монастыря. Когда совершалась литургия, я исповедовал несколько сот человек. Многие исповедовались впервые. Это большой опыт для меня. Когда человек не знает, останется он жив или нет, он совершенно по-другому исповедуется. И найти какие-то слова, чтобы его и укрепить, и, в то же время, чтобы вразумить, чтобы не поддавался не самым лучшим чувствам, — это не так легко.
Десятичасовое ожидание смерти жутко измотало меня, все же когда альфовцы вывели нас на улицу, я решил ехать в ОВЦС, не будучи до конца уверенным, примут меня там или нет. И вот около шести вечера с мрачным видом я вошел в приемную Председателя ОВЦС. «Как о вас доложить?» – спросила испуганная секретарша. «Иеромонах Никон из Белого дома», – ответил я не очень дружелюбно. Через минуту дверь распахнулась, и я вошел в кабинет, где помимо митрополита Кирилла находился и митрополит Ювеналий. Я еще не успел открыть и рта, как владыка Кирилл заключил меня в свои объятия. «Как хорошо, что ты остался жив! Ты вел себя, как настоящий священник», – этих слов владыки я не забуду никогда.
Читайте также:
О спасении державы Российской и утолении раздоров и нестроений
