Протоиерей Павел Великанов
Он проснулся неожиданно резко, хотя никто не будил. Словно что-то стрельнуло где-то в самой глубине души и накрыло непонятно откуда взявшейся тревогой. Прислушался: все спокойно. Дети мирно посапывают в своих кроватях, с улицы слышен едва различимый шум изредка проезжающих машин.
Выйдя в коридор, он понял: правда, что-то не так. Из спальни супруги, на днях завершившей курс химиотерапии, раздавались какие-то странные, необычные звуки. Войдя в комнату, он сразу все понял: вот оно, наступило…
Она беспомощно лежала на спине, часто поверхностно дышала, лишь изредка откуда-то из глубины выходил то ли стон, то ли неразличимый голос.
«Тебе совсем плохо?» — «Встать!» — она еле смогла произнести. Подняться не удалось: обессиленное тело само себя уже не держало, а буквально таяло в руках. «А ты ведь умираешь — пойду позову батюшку причастить»…
Приехавший врач скорой лишь развел руками: пульс — ноль, давление — ноль. Попытка стимулировать сердечную деятельность уколом в вену лишь добавила головной боли, но картины не изменила. Отвозить куда бы то ни было бессмысленно: стоит поднять с кровати, и она умрет. На вопрос, сколько еще есть времени, доктор сказал: пара часов, не больше.
Что такое пара часов? Пшик, да и только! Что такое пара часов — да это целая вечность, когда умирает твой самый близкий человек…
Подошел батюшка, только что закончивший служить литургию, причастил. Понемногу стали подтягиваться друзья, коллеги, родные — попрощаться. Пособоровали. Стали читать Псалтирь.
В доме воцарилась какая-то совершенно необычная атмосфера: почти физически ощутимая близость иного мира — словно кто-то там, сверху, острой бритвой срезал и крышу, и потолок — и даже боязно поднять глаза вверх — хотя умом понимаешь, что все на месте.
В какой-то момент пришедшие поняли — надо оставить супругов одних.
«Прости меня за все!» — сквозь слезы произнес он, держа в своей руке ее обессиленную руку. «И ты!» — одними губами произнесла умирающая. В комнате повисла напряженная тишина, словно весь мир замер в ожидании еще каких-то очень важных слов. «Спасибо тебе за все!» — и через несколько секунд — губы еле слышно сказали: «И тебе спасибо!»
Начали читать канон на разлучение души. При всей трагичности ситуации на лицах — глубинная сосредоточенность, но ни боли, ни ощущения драмы — одна большая тишина и чувство всего лишь сопричастности какой-то огромной тайне, происходящей здесь и сейчас, у всех на глазах. Здесь явно действует Сам Бог — мы лишь рядышком можем что-то делать свое, правильное, нужное — но несоизмеримое с тем, что сейчас делает Он. В середине канона дыхание стало все тише и тише, словно кто-то постепенно убавлял свет, — и вот прекратилось совсем. В полной тишине, окутавшей всех своей густотой и тайной, закрыли глаза усопшей — и на ее лице просияла легкая улыбка. Все, последняя страница жизни дочитана.
Всякий раз, когда в храме на просительной ектенье он слышит прошение о даровании кончины мирной, безболезненной, непостыдной — он уже знает, как это может быть. Но только с тем, кто сумел свою жизнь без остатка отдать другим.