Помнится, еще патриарх Пимен особым указом запрещал приносить в храм искусственные цветы. В месте, где сама жизнь жительствует; где верные вкушают самые настоящие Тело и Кровь Христа, как дети — часть тела матери, материнское молоко; где, разрушая умозрительные построения византийского аллегоризма, всякое слово и действие Богослужения – подлинны и бытийственно важны, имитация жизни не просто неуместна – кощунственна…
Приносят, конечно.
В наше-то времечко сплошной пластмассовой имитации – как не принести. Всё ведь такое «красивое», идентичное натуральному, да что там – лучше натурального, искусственные цветы ни поливать, ни возделывать не надо, рождаются сразу в изящно подобранных букетах, ярко вопиют миру о своей неотразимости…
В соборе еще как-то удается бороться с этим засилием пластмассы. Но вот на кладбищах… В Минусинске их два – старое и новое. На старом находится сгоревший и разоренный гуляками, да так и не восстановленный Сретенский храм, хоронить там начали еще в 19 веке, продолжали — две трети века 20-го….
Старинных надгробий – купцов, мещан, священников — осталось всего ничего, многие из них выворочены, разбиты еще в былые годы; более поздние захоронения советского времени сохранились лучше – пирамидки со звездочками здесь всюду…На новом, Северном кладбище, открытом в начале 80-х, но уже переполненном, по большей части — уже кресты, кресты, кресты…
И то, и другое – приметы времени, дань мейнстриму: там — официоз советский, тут — официоз… какой у нас нынче, милые, официоз на дворе? Официоз, вкус масс сказывается в пластмассе: пластмассовые сериалы по телевизору, пластмассовый фастфуд в тарелках, пластмассовые цветы и украшения – на кладбищах.
Священник Сергий Круглов
Особенно поражает воображение апокалиптическая картина на Северном новом кладбище в Радоницу: издалека видно – сотни машин вокруг ограды, разноцветный хитин механических жуков пожирает пространство взгляда. А кладбище пестрит имитацией растительности.
Так и кажется: могилке дышать нечем, земли не видно, не только венки – сама трава искусственная: шипастый зеленый коврик во всю могилу; а что, удобно вроде бы – ухаживать не надо, зимой и летом одним цветом.
Давленные из целлулоида распятия, напечатанные на пластике фототипии икон в обрамлении вечнозеленой невянущей хвои… В оные времена венки были жестяными. У железа есть хоть какой-то шанс стать с годами ржавчиной, истлеть, смешаться с землей – у пластмассы и этого шанса нет: не смешается с землей никогда (неорганическая химия, полимеры: изуродованные человеком и заново извращенным способом соединенные элементы земли, адская усмешка, пародия на идею вечной жизни…).
Многие нынче так-то и молятся: включил в магнитофоне пластмассовое православное пение – дешево и сердито. Нынче ведь — какого только пения нет! Готовишь обед, едешь в машине, сидишь на унитазе – а из динамиков раздается сладкоголосое пение на любой вкус: знаменный распев, демественный, «Херувимская» в исполнении того монастырского хора, «Достойно есть» — этого… А о том, что это – не «пение», не шедевры исполнительской техники, это – общая молитва верных Богу, которую мы должны бы возносить Ему своими собственными, какими уж есть, голосами, вспоминаем ли? Принцип удобства – форева!.. Пришла недавно одна тетенька на исповедь. Говорит: я к причастию приготовилась, но на вечерней службе не была, я Всенощную вчера просмотрела по каналу «Союз», спаси Господи, так удобно… Нет-нет, она вовсе не инвалид, прикованный к постели и не могущий прийти в храм – вполне себе бодрая и активная тетенька, крепко воцерковленная.
Или — приходят в храм люди: «Батюшка, освятите икону!» Вынимают из пакета – а там то какие-то стереокартинки на фасеточном пластике, то машинные вышивки святых, не вручную даже кропотливо сотворенные, а продаваемые в готовых наборах и вышиваемые в один мах по шаблону… Начинаешь объяснять людям разницу между иконой и предметом декоративно-прикладного искусства – кто-то, бывает, и понимает, а многие обижаются: благочестивое ведь изображение, а поп почему-то освящать не хочет! Да, не хочет. Не поднимается рука благословить именем Божьим имитацию, и не только имитацию иконы – но и имитацию покаяния, имитацию молитвы, имитацию духовности, имя которым у нас на приходах – легион.
Ну, прихожане – ладно, а мы, священники, что?… Строительство храмов и прихрамовых зданий, миссионерство, проекты в СМИ и интернете, бурная деятельность совместно с разного рода общественными организациями, акции в дни государственных красных дат, православные ярмарки и выставки икон, эксперименты в области впряжения в одну телегу коня и трепетной лани (один батюшка рассказывал вполне серьезно: «А мы добились весомых результатов на приходе — проводим крестный велопробег!»), эффективный менеджмент и все такое – вещи хорошие, но… без чего-то самого главного и они становятся не более чем имитацией, красивыми, долговечными, но ненатуральными цветами в храме. Без чего-то основного и простого, Христова, что было содержанием служения приходских священников Иоанна Кронштадтского и Алексия Мечёва, падре Пио и кюре из Арса. Нужны ли прихожанам батюшки-байкеры и батюшки-менеджеры — это как посмотреть… А кюре из Арса — нужен всякому.
Пишу, а в голове крутится строчка из песенки Петра Мамонова, не того, который ныне стал одним из профилей на чеканной медали православия, а времен «Звуков Му»:
«Я так люблю
Бумажные цветы…»
