«Мы проходили через ад — а неподалеку шла обычная жизнь». Лили Эберт пережила Освенцим и стала звездой «Тик-Тока»

Фабрика

Лили пятый день ехала в этом поезде.

Товарный вагон. Очень душно — лето, жара. Людей так много, что иногда даже негде сесть — не то что прилечь. Окон нет, только маленькое прямоугольное отверстие наверху — единственный источник света и воздуха.

Кажется, что поезд едет уже пятый день, но это не точно. Смену суток люди в вагоне определяют по свету из этого маленького прямоугольника. Иногда поезд останавливается — двери открываются и люди в вагоне видят военных с ружьями. Они направляют оружие прямо на тех, кто в поезде.

Двери закрываются, и поезд едет дальше.

Лили едет вместе со своей семьей: матерью, тремя сестрами и братом. Лили самая старшая из детей, ей 20 лет.

В какой-то момент поезд снова останавливается. Лили выглядывает в маленькое окошко вагона. Какое-то странное место. Какие-то странные здания и высокие трубы. Это какая-то фабрика? Вокруг ходят странные люди: издалека они напоминают серые камни. «Похоже на сумасшедший дом», — думает Лили.

Двери вагона открываются. Ослепительный яркий свет. Сколько солнца. Голубое-голубое небо. Свежий воздух. Всем приказывают выйти.

Лили выходит. Выходят люди со всего поезда. Тысячи людей. Больные, голодные, грязные. Они дезориентированы после пяти суток в тесном вагоне. Им сложно двигаться. 

Из высоких труб неподалеку идет дым. Лили чувствует какой-то странный запах. Девушка не может понять, что это — никогда раньше она ничего подобного не чувствовала.

Всех прибывших военные и те люди, которые показались Лили похожими на серые камни, быстро формируют в колонны по пять человек. Мужчин и старших мальчиков отдельно, женщин и детей — отдельно.

Впереди стоит элегантно одетый человек: белые перчатки, остроконечная шляпа. В его руках дубинка. Он молча ею показывает: кого направо, кого налево. Лили и двух ее сестер, Рене и Пири, отправляют направо. Мать, брата и младшую сестру — налево. Все происходит так быстро, что семья не успевает обменяться ни словом.

Всех выстраивают перед мужчиной, в руках у него — машинка для стрижки волос. Он стрижет каждую девушку. Сбривает волосы на голове. Сбривает волосы на лобке. Как же это стыдно! Одна незнакомая девушка прямо в очереди сходит с ума.

Их заводят в душ — без перегородок, без мыла, из кранов льется только холодная вода. Но девочки рады и этому. Короткие волосы сохнут под жарким июльским солнцем. Прежней одежды уже нет — на ее месте куча чьих-то кофт, юбок, платьев. Но обувь — своя. Всех девушек и женщин заставляют одеться в то, что есть. Не по размеру.

Тошнотворный запах усиливается. Неподалеку яростно дымит труба. Из нее вырываются языки пламени.

— Что это за фабрика? — спрашивает Лили у одной из женщин, которая здесь уже была. — Что они здесь делают? Что это за ужасный запах?

— Они сжигают там ваши семьи, — отвечает женщина. — Ваших родителей, братьев, сестер. Они сжигают их всех.

Но перед душем охранники сказали, что позже родственники снова друг с другом увидятся. О чем говорит эта женщина? Люди здесь такие странные.

— Ты, должно быть, сошла с ума, — говорит женщине Лили. — Этого не может быть. Это не правда.

Лили приехала в Биркенау. Освенцим.

Желтые звезды

Это произошло постепенно. Не в один день.

Лили и вся ее большая еврейская семья жили в Венгрии, в городе Бонихад. В семье было шестеро детей: четыре девочки и два мальчика. Лили вместе с сестрами ходила в католическую школу, но там никто ничего не говорил девочкам об их национальности и религии.

Когда Лили было 15, Германия захватила Австрию — и стала граничить с Венгрией. Венгерское правительство начало постепенно принимать антисемитские законы.

Евреям запретили заниматься медициной, юриспруденцией, журналистикой и инженерным делом. Евреям стало нельзя сниматься в кино, играть в театре или быть госслужащими.

Лили было 16, когда Германия вторглась в Польшу. Она услышала эту новость по радио — когда была на кухне вместе с матерью. Ее мама — Анука, как ее называли дети, — на новость никак не отреагировала и молча продолжила замешивать тесто.

Война была все ближе, но казалось такой далекой, нездешней. Здесь — теплая кухня и свежая выпечка.

Через несколько месяцев в Венгрии ввели трудовую службу. На нее призывался каждый еврейский мужчина от 18 до 48 лет. Они работали в шахтах, строили траншеи, дороги и руками расчищали минные поля.

Зимой 1942 года отец Лили заболел и умер. Закончилось ее детство.

Все продолжалось по-прежнему, насколько могло. Лили продолжала ходить в школу. Венгрия была союзницей Германии, и поэтому семья Лили думала, что они все же в безопасности.

Для них ввели комендантский час — с 6 вечера до 7 утра. Запретили выезжать за пределы города. На всех еврейских магазинах появились желтые звезды. Лили и ее сестры пришили такие звезды и к своей одежде.

Через месяц семью Лили отправили в гетто — переполненные дома на краю города. В каждой комнате — одна семья. Из гетто выпускали два раза в неделю на один час — на рынок. Остальное время евреи проводили за стеной.

Но в этом гетто Лили и ее старший брат Ими провели только ночь. Лили вместе с другими молодыми женщинами увезли работать на ферму — на кукурузные поля. Куда увезли Ими, семья не знала.

Лили вернули через шесть недель. Она надеялась, что Ими тоже вернулся, но его не было. В гетто остались только женщины, дети и старики — ни одного мужчины. 

Лили еще не успела умыться после работы на поле, когда пришел приказ снова собираться — взять с собой только смену белья и немного еды. Куда на этот раз всех отправляют, никто не знал. У евреев в гетто не было ни газет, ни радио. Они не знали, что в окрестных деревнях их собратьев уже вывезли.

Цифры

Их привезли в Освенцим. 

Мать, брата и самую младшую сестру Лили больше никогда не видела. 

Вместе с сестрами — Рене и Пири — Лили пыталась выжить. 

Каждое утро все узники строились на плацу — был отбор. «Ты, ты, ты…» — надзиратель указывал на людей, они выходили из строя и шли за ним. Куда — оставшиеся не знали. Иногда отбор проводил тот самый человек в белых перчатках и остроконечной шляпе. Это был Йозеф Менгеле — «ангел смерти», проводивший эксперименты над заключенными.

Узников кормили три раза в день. С утра давали темную жидкость — кофе. Хотя на вкус это было мало похоже на кофе. Говорили, что в него подмешивают бромид — благодаря этому узники были спокойными, а у женщин останавливались менструации.

В обед давали жидкий клейкий суп — одну чашку на пятерых человек. Без ложек.

А вечерами — кусок темного, липкого хлеба.

Есть хотелось все время.

Первые несколько недель Лили и ее сестры провели в ожидании. Они часами стояли на плацу вместе с другими узниками, под палящим солнцем и дождем, с опаской ждали, кого отберут. Передвигались по лагерю, говорили о еде, спали на самом верху трехъярусных нар. Постелью была солома и тонкое одеяло, кишевшее вшами.

Потом их перевели в другой барак — и отправили на работу, в швейную мастерскую. Девушки латали мужское обмундирование, пришивали пуговицы. Иногда шили новую одежду — для военных и гражданских.

Так прошла пара недель, а потом Лили и ее сестер перевели в Канаду.

Нет, их не отправили на другой материк. Канадой называли склады, в которых хранились одежда и вещи прибывших в Освенцим евреев. Почему Канада? Канада была страной, куда некоторые евреи успели эмигрировать. Это была мечта — там было безопасно и сытно, а уехавшие отправляли хорошие подарки.

Лили и ее сестры распарывали швы и проверяли — нет ли там украшений. Однажды Лили нашла в одном из подплечников маленький бриллиант. Все украшения, все золото шло на продажу. 

«Именно так они заставляли евреев платить за свои собственные лагеря смерти», — позже напишет Лили.

В октябре 1944 года их снова перевели — в город Альтенбург, где находился подлагерь Бухенвальда. 

Их везли снова в тесном вагоне без окон, но в какой-то момент поезд замедлился, Лили встала на цыпочки и посмотрела в щелку между досками. Они проезжали какую-то деревню, и вокруг был обычный мир. Обычный. Молодые женщины гуляли с колясками. 

«Меня это ужасно потрясло, — позже напишет об этом Лили. — Пока мы проходили через ад, где-то неподалеку другие люди продолжали жить обычной жизнью? Продолжали жениться и рожать детей? Меняли подгузники, ходили по магазинам, готовили, ели, спали, разговаривали? <…> Даже сейчас мне трудно понять, связать две вещи: полный поезд голодных вшивых девушек в убогой одежде проезжает через деревню, где рождаются младенцы, а матери их укачивают».

В Альтенбурге условия были другими — у каждой девушки своя кровать, туалетные кабинки (в Освенциме в туалетах не было даже перегородок), и питание тоже вроде лучше. Но работа была тяжелее — девушки делали оружие для германской армии.

К этому времени, к концу 1944 года, в Европе были убиты миллионы евреев и цыган — бесплатная рабочая сила оказалась не безграничной. Поэтому оставшимся узникам лагерей нужно было поддерживать жизнь. Поэтому их посчитали и каждому сделали татуировку с номером.

Завод работал без перерыва: 24 часа в сутки семь дней в неделю. Смены длились по 12 часов — с 6 утра до 6 вечера и с 6 вечера до 6 утра. Лили и ее сестры проверяли пули на качество: помещали каждую в специальное устройство «как мясорубку» — и если пуля не подходила, ее откладывали в брак. 

Когда лотки с пулями наполнялись, их нужно было отнести в кладовую: один с хорошими патронами, второй — с плохими. На каждом лотке — по 50 штук. 

«И тогда я могла представить себе, что через несколько недель солдат попытается зарядить оружие — и не сможет выстрелить. Возможно, это было глупо. И вряд ли это имело большое значение для исхода войны. А если бы меня поймали, цена была бы слишком высока. <…>

Но мне нужно было это сделать. Это придавало мне сил. Возможно, в этом акте разрушения я спасла одну или две жизни».

Банкнота

— Что это такое? Банкнота? Она немецкая?

Дов сидит рядом со своей прабабушкой и мамой и рассматривает старый альбом. Он видит семейные фото своих предков: четыре девочки и два мальчика, прапрабабушка и прапрадедушка. Дов листает старые страницы и видит фото трех молодых девушек в компании американских солдат. Из альбома вылетает старая банкнота.

— О, да. Американский солдат дал мне ее после того, как нас освободили. Смотри, он тут написал.

— Ты никогда не показывала это! — говорит мама Дова.

— Я не думала, что кому-то будет это интересно. Я думала, это имеет значение только для меня.

На краю старой банкноты написано несколько слов: «Начало новой жизни. Удачи и счастья». Внизу — подпись: «Помощник капеллана Шактера».

— Кто он? — спрашивает Дов. — Как его звали?

— Я не помню. Это было более 75 лет назад. Он был солдатом-евреем. Еврейский американец. Такой добрый. А мы не привыкли к доброте.

— Я найду его. Я опубликую это в «Твиттере». Бьюсь об заклад, что кто-нибудь это увидит!

Мама Дова закатывает глаза. Лили смеется.

Подарок

Дов действительно нашел помощника капеллана Шактера. Вернее, его семью. 

Он опубликовал фото банкноты в «Твиттере»: «Вчера моя прабабушка (Лили Эберт, пережившая Холокост) показала мне эту банкноту, подаренную ей солдатом, освободившим ее…»

Через несколько часов Дов увидел на своем телефоне восемь тысяч уведомлений — его запись ретвитнул Мемориальный музей Холокоста. Телефон Дова разрывался от сообщений. Твит набрал миллион просмотров.

…Освобождение было долгожданным и — неожиданным.

Весной 1945 года по лагерю начали ходить слухи: что-то изменилось. Это витало в воздухе. Казалось, что надзиратели напряжены.

В середине апреля 1945 года всех узниц Альтенбурга повели вглубь страны. Позднее такие походы назовут маршами смерти. Две тысячи девушек из лагеря Лили шли под строжайшим надсмотром. Остановиться нельзя было ни на секунду. Они шли часами, без еды и воды, практически босиком.

Они шли так три дня. С небольшими остановками на сон. Поднимались за час до рассвета и снова шли. Проходили деревни, из домов выходили люди и смотрели на них, но никто не предлагал узникам воды и еды.

Иногда в небе пролетали самолеты. Иногда где-то рядом взрывались бомбы. Но они скорее радовали. «Нам и в голову не приходило, что бомбы союзников могут нас убить так же, как и немецкие», — позже напишет Лили.

На третий день, когда колонны заходили в очередной населенный пункт, неподалеку разорвалось четыре бомбы. Завизжали сирены. И одна из узниц вдруг ахнула: «Ушли!»

Охранники просто бросили заключенных и сбежали. Лили и ее сестры оглянулись. А через несколько секунд из пыли выехали танки — американские солдаты.

«К этому времени нас осталось всего несколько сотен. Мы стояли и смотрели на них. А они так же растерянно смотрели на нас. Они не имели ни малейшего понятия, что с нами произошло», — позже напишет Лили. 

«Мы были не похожи на людей. Истощенные существа, грязные, с пустыми глазами, полусумасшедшие от облегчения и недоверия. Рваная одежда. Руки как когти. Босые. Костлявые лица обтянуты кожей, и даже если мы улыбались, наверное, это было больше похоже на гримасу. Мы, должно быть, выглядели упырями в глазах этих сытых молодых людей, сильных и подтянутых. По выражению их лиц можно было подумать, что они столкнулись с колонной призраков».

Бывших узников солдаты поселили в деревне, через несколько дней Лили с сестрами и еще нескольких девушек привезли в большой дом немецкой аристократической семьи. Они ели вместе с хозяевами за большим столом с подсвечниками, но не разговаривали. Спали в красивых спальнях, но в своей старой одежде. Только через пару недель девушки смогли сшить себе новые платья.

Швейцария, сохранявшая во время войны нейтралитет, открыла свои границы для детей из концлагерей — и приглашала всех на несколько месяцев, на реабилитацию. Лили исправила в своих документах дату рождения — и вместе с сестрами они отправились в Швейцарию.

Их провожал Хайман Шульман — помощник капеллана Шактера, раввина, который сопровождал детей в Швейцарию. На прощание он подарил Лили банкноту, на которой написал несколько слов: «Начало новой жизни. Удачи и счастья».

Это был первый подарок с тех пор, как Лили вышла из лагеря. Спонтанное проявление доброты.

«Я поблагодарила его на забавном языке, который мы придумали, — смесь немецкого, идиша и жестов. И осторожно убрала банкноту. Я знала, что сохраню ее на всю жизнь. Она была напоминанием о том, что после всей жестокости, которую мы пережили, можно встретить сострадательных людей. Что в мире осталась хоть какая-то человечность».

Шоколадный торт

29 декабря 2020 года. Лили празднует свой 97-й день рождения. Мама Дова печет своей бабушке шоколадный торт.

Лили уже много лет выступает с речами о Холокосте, но сейчас из-за пандемии находится на самоизоляции. Но она рассказывает о том, что пережила, онлайн — дает интервью и выступает по зуму.

Дов продолжает вести «Твиттер», в котором пишет о Лили. Еще он завел «Тик-Ток» и публикует там короткие ролики с рассказами своей прабабушки. Каждую неделю появляются тысячи новых подписчиков.

Дов звонит прабабушке и спрашивает, что бы она хотела опубликовать в «Твиттере» в свой 97-й день рождения.

— Я никогда не думала, что переживу Освенцим и создам семью, — отвечает Лили. — Но сейчас я праздную с десятью внуками и тридцатью четырьмя правнуками.

***

Сейчас Лили 98. У ее «Тик-Тока» 1,9 миллиона подписчиков.

Она всегда носит с собой кусок хлеба.

По книге Лили Эберт и Дова Формана «Обещание Лили. Как я прошла через Аушвиц и нашла силы жить дальше» (Lily’s Promise. How I Survived Auschwitz and Found the Strengths to Live)