О последнем разговоре с Евтушенко
— Вы говорили с Евгением Евтушенко незадолго до его смерти. О чем был этот разговор?
— Это было после его выступления в нашем Свято-Иверском храме, в поселке Теплое Тульской области, когда Евгений Александрович читал свои стихи. С ним было четыре съемочные группы, но потом они уехали, а он остался, очень хотел со мной поговорить. Мы долго сидели, до девяти вечера — ужинали, пили чай и «Абрау-Дюрсо».
Он говорил вот о чем… Его замысел был — соединить две цивилизации, две культуры, США и Россию (Евгений Евтушенко с 1991 года жил в США, но часто приезжал в Россию. — Прим. ред.).
Евгений Александрович — дипломат и проповедник мира, и он призывал всех к миру через свои выступления в храмах различных конфессий.
Рассказывал, как выступал в синагоге, в мечети и — что для него было особенно важно — в Свято-Николаевском православном соборе в Вашингтоне. Этот собор вмещает примерно полторы тысячи людей, но пришло где-то две с половиной. Там присутствовали выдающиеся люди, например, политический деятель Нельсон Мандела — он отстоял полтора часа все выступление, даже не присел.
Но Евгений Александрович очень печалился, что ему не удалось соединить руки США и России. «Получается, жизнь насмарку», — он очень об этом досадовал. Переживал, что в политических сферах мира нет и не планируется, а это наносит урон в том числе и культурным отношениям. Железный занавес сняли, но исподволь напряженность все равно присутствовала.
Протоиерей Валентин Дудин и Евгений Евтушенко. Творческий вечер в Свято-Иверском храме поселка Теплое
— Как он относился к своим критикам?
— У него было много идеологических противников, оппонентов, это надо понимать. Во-первых, это поэты, известные люди. Во-вторых, недоброжелатели политического цеха. Его мама — украинка, он носил ее фамилию. Украина — его вторая, любимая родина.
Он рассказывал, как в 72-м году выступал в США, читал стихи и там на него напали украинские националисты. Толкнули со сцены, он упал, сломал два ребра, потом долго лечился. После этого, говорил, у него родился замысел: построить в России, где-то в Москве, огромную статую — по аналогии со статуей Свободы, а назвать ее статуей Ответственности.
Потому что свобода и ответственность за свои поступки — взаимосвязанные понятия.
Евгения Александровича в основном критиковали за то, что он уехал в США. Лжепатриоты обвиняли его в предательстве. «Вот эта тема, — говорил он, — она просто замучила меня. Надо постоянно опровергать, разъяснять, что никуда я не уехал, что я живу и здесь в Переделкино, и в США преподаю». Но они специально нагнетали, что он предатель и бросил родину.
А он всех прощал. У него не было ненависти, неприязни. Он со всеми разговаривал ровно, доброжелательно, уважительно, потому что верил в презумпцию порядочности — это его слова: «Если человек не проявил себя подлецом, он для меня родной».
— А чего он не терпел в людях?
— Немирности. Он говорил, что среди деятелей культуры видел людей, которые причиняли друг другу много зла, и это было совершенно страшно.
Евгений Александрович повторял слова Пушкина о том, что «гений и злодейство — две вещи несовместные»: «В этом я точно убедился. Каждый гениальный человек — он очень прост. Это касается всех мировых деятелей, кто действительно имеет очень большой вес, это гениальные люди. Они совершенно просты и беззащитны».
Но сам он не считал себя гением. Как он говорил: «Талант — я ощущаю. Это дар слова, и это не отнять, это рождается само, внутри. Но считать себя светильником — неправильно».
О болезни, смерти и вере
— Как он себя чувствовал в тот день, когда вы общались?
— Был бодр и очень воодушевлен. Для выступления в храме мы поставили ему стол и кресло. Он выступал сидя, это длилось очень долго, часа два. Встать ему помогали — у него же был протез. Но когда вставал, шел уже сам. Он очень радовался, что сбылась его мечта, что он читает стихи в храме своей няни, что смог ее таким образом помянуть. Был как на крыльях! Потом планировал поехать с выступлениями дальше по стране, хотя очень тяжело болел раком.
У него был живой характер. Евгений Александрович настолько проникновенно смотрел на все происходящее, настолько ему была интересна сама жизнь! Вопреки тяжести физических ощущений, у него были очарованные глаза: все его очень интересовало и волновало.
— Что он думал о смерти и как относился к своей болезни?
— На все, как он говорил, Богом определено время, и это время мы должны принять как дар. Его слова в нашем храме звучали как проповедь. Он призывал всех молиться и не забывать, что над нами прежде всего есть Бог, — а уже потом думать о наших нравственных коллизиях.
Он смерти не боялся и надеялся, что все, что надо было сделать, он делал так, как ему подсказывала совесть.
О себе же он говорил: «Я человек не культовый. Прилюдно класть поклоны, показывать набожность я стесняюсь. Я считаю, это как-то не совсем удобно. В душе я всегда в Бога верил, но внешне этого никогда не проявлял».
Я не был удивлен, услышав это. Те нравственные основы, которые есть в его стихах, они же все есть и в Евангелии — любовь к миру и к человеку прежде всего.
— Ваш храм Евтушенко называл «Нюрин храм», то есть храм его няни. Расскажите о ней.
— «Спасибо тете Нюре — за то, что я в литературе», — есть такие стихи у Евгения Александровича. Это человек потрясающей доброты! Она ведь и замуж не вышла, всю жизнь вложила в него. Как, говорит, его брошу?
Няня поэта Анна Маркина
Она жила в маленьком домике в соседнем селе Казанское. В 1927 году храм у них разорили и закрыли. Анна Никитична спасла оттуда несколько старинных икон, принесла себе домой и там молилась. Потом она передала их в наш храм. Евгений Александрович к ней приезжал, навещал ее.
Она говорила, что мир со времен ее молодости очень изменился. «Куда делись эти люди? Где эти люди?» — спрашивала она у меня, когда я приехал сюда служить, ее соборовал и исповедовал.
«Какие были люди! Какое было духовенство! Куда это все ушло?» — со слезами вспоминала она.
Я отпевал ее здесь, в этом храме. Евгений Александрович тогда был в США — преподавал в университете и никак не мог вырваться. Он приехал уже после ее смерти, мы вместе ходили на могилку, отслужили панихиду.
О прослушках КГБ и нравственности
— Каким он вам показался при первой встрече?
— Я хорошо знал и любил его стихи, на них же было написано огромное количество песен. И вот мне говорят, что Евгений Александрович приедет на могилу к своей няне: «Вы его встретьте, отвезите туда». — «Ну хорошо, будем очень рады».
Очень простой, доступный человек. Никакой заносчивости или малейшего всполоха недовольства. Легкий в общении, мог деликатно все объяснить, успокоить. Даже кому-то отказать — и то получалось деликатно.
Разговаривать с ним — большое счастье. Он очень обогащал, рассказывал о событиях своей жизни и об известных людях, с которыми постоянно сталкивался. Он ведь жил практически весь XX век, все прошло перед его глазами.
Потом он приглашал меня в Переделкино к себе на дачу, водил в музеи Пастернака, Чуковского, Окуджавы. Он боролся, чтобы эти музеи сохранить, выступал вместе с Нэнси Рейган, женой американского президента.
— Что запомнилось из его рассказов?
— Он говорил о своем детстве — как приходилось плясать в поезде, чтобы зарабатывать на хлеб, даже такое было во время войны. О том, как за ним постоянно следили в период последних лет советской власти, на него даже было заведено политическое досье. И подслушивающие устройства устанавливали…
Рассказал такой интересный эпизод.
Чтобы где-то дома ни о чем не говорить с другими писателями, он встречался с ними на могиле Бориса Леонидовича Пастернака.
Там была лавочка. А потом оказалось, что на этой лавочке органы КГБ установили микрофон, а на дереве рядом прикрепили антенну. И все его разговоры очень четко записывались, прослушивались, все было известно.
Но он, говорит, как-то внимания даже не обращал. «Меня вроде бы уважали, все это не вызывало у меня никаких опасений и страхов». А говорились там опасные вещи, Евгений Александрович был очень прямой человек.
— Как он вел себя с прихожанами?
— Молился, крестился, ставил свечу, со всеми уважительно разговаривал. Люди-то знают его, подходят кучкой, все хотят поблагодарить за его позицию, за жизнь, за стихи. И он сразу переходил на поэзию, читал стихи, иногда они сами начинали читать — его это радовало, забавляло.
Он очень любил общаться с простыми людьми. У него брали автографы, и он с такой любовью, с таким уважением со всеми говорил. Я стоял рядом, наблюдал, и казалось, что к нему подходили как к какому-то старцу за благословением. Так интересно было смотреть на эту любовь…
Я услышал от подходивших просьбы связаться с кем-то в Министерстве культуры, за кого-то похлопотать. Он обещал: «Вы напишите, дайте телефон, фамилию, я попытаюсь позвонить, связаться через газету. Может быть, я смогу что-то сделать». Он старался в каждом принять участие, хотя в последние годы ему уже было не так просто общаться.
— Чем современны стихи Евтушенко сегодня, на ваш взгляд?
— Как-то я говорил об этом с нашим владыкой Алексием (Кутеповым), митрополитом Тульским и Ефремовским. Он оказался большим почитателем Евтушенко! Рассказал, как в студенчестве пропускал занятия и бегал с друзьями в Политехнический музей слушать его выступления. И потом начал читать стихи…
Он сказал, что вся его поэзия имеет духовно-нравственное значение, что у него нет не духовно-нравственных стихов.
Читая Евтушенко, мы проживаем XX век. Люди не всегда захотят читать духовную литературу, жития, чтобы оттуда почерпнуть урок. А стихи Евгения Александровича — одновременно и светские, и духовные, в них вся палитра человеческой жизни, все мироощущение любого человека. Каждый узнает в них свои чувства, свою боль.
Фото: iverskiyhram.ru
