В России число подростков в воспитательных колониях сократилось почти в девять раз — с 10,7 тысячи заключенных в 2007 году до 1 тысячи 155 к концу 2019-го, по данным ФСИН. Но это не значит, что несовершеннолетние стали реже нарушать закон. Только в прошлом году было выявлено более 37 тысяч несовершеннолетних обвиняемых, сообщает МВД.
Осужденных подростков стало меньше во многом из-за декриминализации статей Уголовного кодекса и расширения мер наказания. Теперь это могут быть штрафы, исправительные работы, а также обучение в специальных учреждениях закрытого типа. В колонии несовершеннолетних подростков помещают, как правило, только за тяжкие и особо тяжкие преступления.
Василий Ласточкин, Фото: teos.fm
Василий Ласточкин уже 11 лет ездит по воспитательным колониям. Он — президент фонда «Забота», который занимается психологической и социальной адаптацией трудных подростков. Он убежден, что, даже переступив черту, дети остаются детьми, которым очень нужна помощь взрослых.
В России 23 воспитательные колонии, в том числе две — для девочек (там содержится около 100 человек).
40% несовершеннолетних осуждены за кражи;
13% — за разбой;
14% — за грабеж;
5% — за убийство.
Почему подростки оказываются в колонии
— Преступления, причем тяжкие, совершают подростки, ранее на учете не состоявшие, из благополучных семей. Появился даже термин — «псевдоблагополучная семья». Все более в ходу среди специалистов еще одно понятие — «немотивированная агрессия».
Еще лет 10 назад можно было с большей уверенностью прогнозировать судьбу подростка по внешним признакам. Сегодня это очень сложно.
Пример — в Томске отбывает наказание в колонии девочка. Это подросток из нормальной, обычной семьи. У нее случился срыв. Они втроем с подругами часов восемь еще одну девочку шарфами душили, ножами кололи за то, что она не так посмотрела на мальчика.
Сознание современного подростка «проваливается» в своего рода яму, один край которой — невероятно высокий стандарт потребления, а другой — чрезвычайно низкий уровень требовательности к себе, выраженный в претензиях ко взрослым, не «обеспечивающим право на счастье».
За криминальным сознанием стоит определенное мировоззрение. Это когда человек говорит себе: решить мою проблему, в чем бы она ни состояла, я могу, только совершив преступление.
Не могу заработать на новый айфон? Криминальное сознание говорит мне: «Отбери. Живи как волк: всех, кто слабее тебя, поедай, а от остальных бегай».
Цементом, который криминальное сознание держит, является одна простая вещь — круговая порука. Это когда, с одной стороны, каждый сам за себя, с другой — все вместе, рука моет руку, преступник покрывает преступника на разных уровнях.
«АУЕ» (название запрещенной в России организации) или блатные песни — это только афиша на стене театра, но это еще не сам театр.
Тех же, кто выбирал криминальный путь осознанно, в своей практике я встречал редко.
Как родители влияют на будущее детей
Есть у меня знакомый. Мать — воровка, отец — профессиональный щипач. Мальчику было 9 лет, когда папа первый раз взял его с собой «на дело». Так для ребенка преступления становились нормой.
Единственное, что его спасло как человека, — был период, когда и мать, и отец сидели, а он жил у бабушки с дедушкой. Бабушка его из душа выносила, завернутого в полотенце, ставила на табуреточку, а дедушка его полотенчиком обмахивал. Он понимал, что его любят, а значит, внутри он был уже другой. Он в этой любви сформировался. Это и помогло парню уже после третьей ходки изменить свою жизнь.
В одном детском доме я познакомился с удивительным парнем. Он вырос там, на тот момент уже учился в институте, а в детдоме подрабатывал воспитателем. Молодой человек многим отличался от детей из системы. Приходил ко мне, советовался, какие книжки почитать.
И вот я не выдержал, спрашиваю: «Костя, почему ты другой?» Он сказал, что тоже в детстве закон нарушал, но вовремя остановился. Где силы взял? Мать у него была с алкогольной зависимостью, в пять лет заразила его туберкулезом. Он год жил в специальном детском доме. Вылечился, мать умерла, он в другой детдом попал.
А до этого случилось с ним вот что: пригород Перми, красные обшарпанные бараки, мать ведет его к своей подруге, у которой тоже проблемы с алкоголем. Комната в бараке. Батарей нет, потому что сданы в утиль, а на улице зима. Посреди комнаты стоит таз, в тазу горят дрова. На этом костре варят макароны. Женщины выпивают, закусывают, и мать дает ему тарелку макарон: «На, доешь». А Костя отказался.
Но не от еды он тогда отказался. В нем восстал человек: «Я такой жизни не хочу». Этот же человек к нему вернулся лет в 14, когда он занялся спортом, стал учиться.
В некоторых детях есть эта колоссальная внутренняя сила, которую Бог им дает при условии, что они ее принимают.
Фото: Максим Шипенков / ТАСС
О словах «просто так» и «так получилось»
Как-то с одним специалистом мы ездили по детским колониям, и она сказала: «Ну, мой-то ребенок никогда такого не сделает». Я ей тогда ответил, что ей нечего здесь делать, что она не имеет права ходить к этим детям, потому что ей нечего им дать.
Каждый раз я допускаю мысль, что я мог бы оказаться на месте этих людей. Иначе кто я такой?
Подросток Петр (имя изменено) попал в воспитательную колонию по статье 111, часть 4 («Нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть потерпевшего»). Я общался с ним и его мамой. Колония была недалеко от Москвы, мы там часто бывали, помогали. Освободился он условно-досрочно. Мы ездили к нему домой, подарили компьютер. Парень поступил в техникум, сейчас учится в Москве, в институте на бюджетном отделении. Ему трудно, но он справляется.
Мы время от времени встречаемся за чашкой кофе в кафе, болтаем. Я как-то спросил его о преступлении. «Вы не поверите, — сказал он, — это была первая в жизни рюмка водки». Вышел на улицу, там компания друзей, у одного из них день рождения. Разумеется, была и вторая, и третья рюмка. Мимо шел человек, сделал группе подростков замечание, ну и так далее. Потерпевший скончался в больнице, а Петр ничего не помнит. Но это, конечно, случай нетипичный. Таких, как этот парень, называют «пассажирами».
Еще один короткий эпизод — встретил в одной воспитательной колонии парня, который, еще находясь в СИЗО, сделал себе маленькую наколку, совсем маленькую, сделал «просто так». Проблема в том, что кололи всех одной иглой и у парня теперь ВИЧ.
К сожалению, подростки оперируют этим страшным словом «просто так», не думая о последствиях. Другое слово, еще более печальное — «так получилось». Между этими двумя «просто так» и «так получилось» — яма, в которую они проваливаются.
Можно ли научить заключенных сочувствию
В тюрьме можно жить, и жить неплохо. Поезжайте в можайскую детскую колонию, и вы не испугаетесь: столовые, спальни, душевые кабины, ПТУ, школа. Кто-то из мальчишек в колонии впервые белую простыню увидел, а одна мать совершенно серьезно на свидании с сыном спрашивала, как младшенького туда же пристроить.
Я даже детей перестал возить туда для профилактики, потому что не страшно. Но когда еще возил, я им говорил: «Вы не туда смотрите. В глаза им посмотрите, тогда вы поймете, хорошо здесь или плохо».
Самое страшное в тюрьме — это то, что к ней привыкают.
Возвращаться в тюрьму второй раз уже не так ужасно, а жизнь на свободе часто пугает, там надо о многом думать, за многое отвечать и трудиться.
К сожалению, наша система закрытых учреждений, я имею в виду не только колонии, но и детские дома, создает социальных паразитов. Я был рад, когда пошла тема закрытия детских домов. Представьте — у ребенка на книжке миллион рублей, он приходит в детский дом, ботинки бросает, даже не чистит их. За него постирают, уберут. Даже если он хочет сам — у него навыка нет.
Что касается колоний, проблема, собственно, не в них самих, а в том, что подростки возвращаются обратно в ту среду, которая их в тюрьму привела.
Сегодня зачастую происходит так: до 18 лет разные ведомства и учреждения «передают» подростка друг другу, а потом 18 — все, дальше сам. Мы бьемся, чтобы увеличить этот возраст как минимум до 23 лет, чтобы вопрос о сочетании юридической ответственности и психологической зрелости решал специалист. Нужна грамотная служба пробации, которую в России создать пока не могут.
У нас слишком часто вся социализация сводится к тому, чтобы «приспособить» человека к среде, а это неверно. Мы, в отличие от европейских стран, гарантировать благоприятную среду трудным детям не можем.
Как бы мы ни учили их жить в «нормальной» среде, вернувшись в ненормальную (родители с алкогольной зависимостью, улица и так далее), они к ней будут приспосабливаться, потому что зачастую приспосабливаться — это все, что они умеют. Правильный подход — формирование личного начала, возможность создания того, что психотерапевты называют «инстанцией совести».
Проблема преступления — это проблема не социальная, и даже не психологическая, хотя именно в этих сферах она ярче всего проявляется. Это проблема духовная.
В Колпине воспитанники колонии написали простую кукольную пьесу, начальник повез их в детский хоспис. Когда они оттуда вернулись, это были другие дети.
В Можайске возят подростков в детский дом для детей с инвалидностью. Это у них как поощрение рассматривается. Едут с программой, что-то поют.
Такая терапия работает, потому что одна из проблем наших подростков [с криминальным опытом] — это отсутствие эмпатии. Они не чувствуют чужую боль. А там они понимают: вот я, здоровый мужик, занимаюсь ерундой, а вот люди умирают.
Фото: www.vl.ru
Как помогать детям из колоний
Благотворительность в тюрьме, как и везде, должна действовать по принципу «не навреди».
В одну воспитательную колонию приходил священник и всегда приносил с собой конфеты. Он их менял на сигареты, а там это почти валюта, особенно пять-десять лет назад. Но «реальные пацаны» соображают быстро: они стали доставать самые дешевые сигареты и менять их на дорогие шоколадные конфеты. В итоге у них и сладкое было, и покурить.
Я всегда стараюсь спрашивать сотрудников, чем я могу помочь. Они лучше знают, что необходимо в конкретной ситуации. Потому что порой даже сам ребенок в колонии не знает, чего хочет, ведь это же все-таки дети.
Но мой опыт подсказывает, что куда лучше печенья — регулярные занятия, неважно какие. Например, уроки игры на гитаре. В Архангельскую воспитательную колонию вот уже четыре года ходит по субботам староста церкви, занимается с ребятами стендовым моделированием. Все, кто с ним занимается, человек пятнадцать, через пару месяцев перестали ругаться матом.
Большинство подростков к институту церкви и к священникам относятся, как правило, с уважением. Тут такая штука — чем меньше формального и больше настоящего, тем искреннее разговоры, а это в конце концов приводит человека в храм.
Сегодня нет колонии, где бы храма не было. Но что происходит вне стен этих храмов? Как дальше складывается жизнь заключенных? Зависит от того, что у них внутри, какие мысли.
В конечном итоге, решают ли воспитательные колонии проблему преступности среди несовершеннолетних? Отчасти да, но только отчасти и не для всех. Спасение этих детей в семье.
А если нет семьи, во взрослых, которые им поверят и которым поверят они.
У 99% наших детей-клиентов основой отношения к миру, к людям, к себе является слово «не верю». Большинство из этих детей пережило, пожалуй, самое страшное — предательство взрослого по отношению к себе.
