«Чем больше я вложу в 5-м классе, тем проще будет детям на ЕГЭ». Учитель Наталья Ципенко

«Строгая, но такая добрая»

— Обычно в начале учебного года учителя стараются быть построже, чтобы дети взялись за ум. А вы?

— По-разному. Кого-то надо настраивать, кто-то уже и так настроен: ему бы тормознуть, потому что он учит до «кровавых мальчиков» в глазах. А кто-то разгильдяйничает, и мои слова на него не подействуют. Где-то пошутишь, где-то поругаешь…

К родителям я очень редко прибегаю. У меня, например, в седьмом классе есть спортсмен. Ну некогда ему делать домашние задания, а иногда и лень. При этом у него очень живой мозг и неплохая память. Он у меня пол-урока работает у доски и там все запоминает, а потом на контрольной выдает приличные результаты. 

Или вот одна девочка уезжает отсюда около пяти вечера, едет в художественную школу, четыре часа проводит там, час добирается до дома. Когда ей делать уроки? Поэтому нам, учителям, надо входить в положение.

Еще был у меня выпускник-спортсмен. Ему в одиннадцатом классе предложили стать тренером детской команды. То есть он уже начал работать. Представьте, после своей тренировки он шел на тренировку с командой маленьких детей, общался с их родителями. Он приходил ко мне на первые уроки и спал. 

— Что вы с ним делали? 

— Ничего, я его не будила. Ребята смеялись: «Глеб спит». А я шутила, что он записывает на подкорочку. Потом он всегда расстраивался: «Простите меня, пожалуйста, я правда не высыпаюсь». Он безумно уставал, но не скатывался на двойки, дома что-то читал, потихонечку пытался добрать. К дополнительным занятиям он уже воскресал.

А иногда влияет погода: дети сейчас часто метеозависимые, они не могут не спать.

Кто-то поздно ложится, на компьютере играет до полуночи, а утром мама выпихивает в школу. Мы стараемся, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Для меня главное, чтобы ребенку было психологически комфортно и он хотел идти в школу. Обычно дети честно говорят мне, что не сделали домашнее задание: «Я сегодня не успела». — «Хорошо, принесешь завтра». — «Принесу». Приносит. Иногда не завтра, а послезавтра.

— То есть вы не ставите двойки.

— Нет. Если ребенок приходит и говорит, что хочет выполнить задание, но просто не успел, нет проблем. Важно не двойку поставить. Важно, чтобы задание было сделано. 

— А вот где грань? Если постоянно прощать, они на шею сядут.

— У меня шея такая, что где сел, там и встал. Один раз может прокатить, на этом все заканчивается. Они прекрасно знают, что меня нельзя обманывать. Если обманул, я больше не верю.

К каждому ребенку ищешь свой подход. Есть очень тревожные, даже агрессивные дети, чаще это идет из семьи. Таких я стараюсь не трогать. Не сделал домашнее задание — могу простить, но он будет отвечать у доски. Или я стану рядом, буду смотреть, как он делает упражнения, буду ему подсказывать, помогать. А иногда приходится успокаивать прямо на уроке: подходишь и просто кладешь руку на голову. Один мой ученик прямо растекся от счастья. Мама потом написала: «Сережа такой счастливый, что вы ему положили руку на голову! Говорит, у него сразу голова прошла».

А некоторые дети хамят. Я очень не люблю эти перепалки, иногда себя действительно сдерживаешь, хочется нахамить в ответ. Но потом понимаешь, что всякое действие равно противодействию. Чаще стараюсь все обратить в шутку, но тем не менее… В анкете прошлого года, где дети писали свое мнение об учителях, были противоречивые оценки. Оказалось, я «вроде как и строгая, но такая добрая».

«Стараюсь больше материала втиснуть в пятый класс»

— Что для вас важно на уроках с пятиклашками и более старшими?

— За много лет работы я поняла одну простую вещь, и мне странно, что наше Министерство образования этого не понимает. Нейропсихологи уже давно говорят, что по-настоящему новую информацию в ребенка можно вложить до седьмого класса. После седьмого ее можно расширять, вводить какие-то новые понятия, термины, но радикально новые вещи — я имею в виду школьную программу — запихнуть трудно.

Мне раньше тоже было невдомек. Вот в седьмом классе мы изучаем причастие. Казалось бы, что такого? Не усваивают дети. Познакомилась я в свое время с Маргаритой Михайловной Разумовской (автором линейки учебников по русскому языку. — Прим. ред.). Совершенно замечательный был человек. Она тесно работала с нейролингвистикой, у нее есть бестселлер «Методика обучения орфографии в школе». Маргарита Михайловна перенесла причастие в шестой класс. И всё, у меня дети спокойно узнают, где причастие, а где нет!

Но сейчас мы идем по другим учебникам, по другим программам — и опять у нас это причастие в седьмом классе. Предчувствую, мы опять просядем. 

За много лет работы я поняла, что чем больше я могу вложить в пятый класс, тем проще детям в девятом и в одиннадцатом выходить на экзамен. Я выкопала ямку, а дальше мы ее начинаем углублять. Скажем, у нас ни в одном учебнике русского языка нет всех чередующихся корней, а их много. 

— Но узнаешь об этом либо на экзамене, либо когда открываешь полный академический справочник под редакцией Лопатина. 

— Да, и у Розенталя тоже они прописаны. Напрашивается вопрос. Эти слова попадутся на экзамене, в учебнике их нет, и никто детям не скажет: «Вы знаете, а вот есть другие корни». Что делать? Я составила свой справочник по русскому языку, придумала схемы, которые помогают эти правила запоминать. К урокам обычно делаю веселые презентации с рисунками, чтобы работала зрительная память. В целом стараюсь, чтобы закрепление шло по трем видам памяти: зрительной, слуховой и тактильной. Поэтому на уроках часто использую магнитную азбуку. Ребенок ручками выбирает эту букву, ощупывает ее и вставляет в слово на доске. Это все то, чему учат нейропсихологи. 

Или, например, знаменитое правило на одну-две буквы «н». Господи, как дети с этим мучаются! Я в свое время придумала алгоритм: в шестом классе заставляю вызубрить со всеми исключениями, потом каждый год повторяем, и дети спокойно выходят на ЕГЭ. Я даю информацию в схемах, алгоритмах, таблицах, рисунках, и это легко запоминается.

Возьмем синтаксис. По программе его проходят с восьмого класса. А пятый, шестой, седьмой где? Поэтому в пятом я им даю практически базу и восьмого, и девятого. 

— Звучит страшно.

— Очень! Но дети не понимают, что им страшно. Мы все это делаем в игре, для маленьких я подбираю тексты, например, из «Муми-троллей», из «Волшебника Изумрудного города», из «Винни-Пуха». И мы вдобавок посмеемся, попутно обсудим этих героев, а потом скажем: «В этом предложении кто у нас действует? Пятачок и Винни-Пух. Два лица. Значит, что нам надо сделать? Надо поставить границы, ставим знаки препинания».

В инженерных классах я говорю: «Дети, мы в сложных предложениях ставим знаки препинания по формуле». Они так удивляются: «По какой?» А все очень просто: n-1, где n — это количество грамматических основ. Допустим, у тебя две грамматические основы, минус один — как минимум одну запятую ты должен поставить. В пятом классе я обязательно даю и сравнительный оборот, и вводные слова, потому что в восьмом классе вводные слова у детей не идут. А если с пятого класса мы привыкли и знаем основной набор, потом другие слова наслаиваются очень легко.

— Как изловчиться и дать ребенку побольше, если учишь в рамках единой программы?

— Контрабандой. Когда умерла Маргарита Михайловна Разумовская, ее продолжательница Светлана Львова не стала дорабатывать программу, а сделала свою линейку учебников. Это лучшие учебники по русскому языку. А нас опять вернули к учебнику Таисии Ладыженской. Я училась у нее, когда она уже была глубоко пожилой женщиной. И учебник Ладыженской, при всем моем уважении к ней, сейчас устарел. Задания там не очень интересные, и теория дается упрощенно. Как будто мы считаем, что дети ничего не могут сообразить.

Я, например, никогда не веду отдельных занятий по подготовке к олимпиадам. Но тем не менее у меня есть победители и региональных олимпиад, и Всероссийской. Дети все получают на уроках. Захочет ребенок взять, он возьмет. Не захочет — его право. Вот у нас транскрипция (на доске затранскрибированы слова). 

— Почти вузовская. 

— Так не почти, а вузовская! Но мы ее учим с пятого класса, и поэтому, когда дети приходят на олимпиады по русскому в девятом, десятом классе, им легко. Одна моя ученица сейчас оканчивает филфак МГУ. Она единственная из всего потока понимала, о чем говорит преподаватель на парах по фонетике. И для транскрипции у меня тоже есть табличка: ты на нее смотришь и все быстренько находишь. 

Родители ужасаются: «Ой, что это такое? Мы не можем разобрать!» Я говорю: «Ну ребенка попросите, он вам объяснит». И ребенок спокойно объясняет. Как-то родители пятиклассников пришли ко мне в панике: «Мы не понимаем, что делают дети, мы не можем проверить». — «Так вам не надо проверять, проверяю я. Вы посмотрите, что они хоть что-то сделали». Но родители попросили урок по фонетике. Был полный класс: мамы, папы, бабушки. Я им показала презентацию, рассказала, как что работает. «И что, так просто?» — «Да, так просто». 

Опять же, те дети, которые не могут это взять, не берут. Они делают транскрипцию на уровне начальной школы. Их право, они сами себе ставят границу. Но все же по русскому я стараюсь больше материала втиснуть именно в пятый класс. 

По литературе можно давать больше теории. Опять же, единый учебник скучный, он рассчитан на среднего ученика, там нет вопросов, над которыми можно поразмышлять. При этом есть учебник Михаила Борисовича Ладыгина. Роскошный учебник с мощной теорией! Опять у нас контрабанда: мы занимаемся по Коровиной, но рядом лежит Ладыгин. И благодаря Ладыгину каждый год у нас есть победители Всероссийской олимпиады по литературе.

Детям легко анализировать тексты на олимпиаде, зная, что такое хронотоп, цветовые эпитеты, символика, зооморфизм и так далее. Все эти сложные вещи мы разбираем на уроках. Я никогда не упрощаю и не приглаживаю. Дети тонко чувствуют многие вещи и очень интересно говорят. На прошлом уроке я попросила их придумать два-три вопроса по «Крыжовнику» Чехова. Посмотрела эти вопросы — такие глубокие! Я сложила их в ведро: «Ребята, сегодня у нас ведро вопросов». Этот прием нам летом показала Ольга Андрейкина, специалист по арт-педагогике. У нее это называлось «шапка вопросов». Но у меня шапки не было, я принесла ведро, декоративное, красивое, в цветочках.

Ну и мы очень много ходим в театры. С интересом обсуждаем, что мы поняли на спектакле, что почувствовали, какие увидели параллели. Помню, с моим девятым классом мы ходили в Театр Пушкина смотреть «Завтра была война». Как обычно дети едут в метро? Шумят, разговаривают, хи-хи, ха-ха, слушают музыку. А я поймала себя на том, что мы едем обратно и у меня дети друг с другом не разговаривают. У них тяжелые взгляды. Один мальчишка стоит и просто смотрит в окно, почти не моргая. Я так перепугалась! «Олег, ты чего? Тебе как спектакль?» — «Я в шоке. Я даже не представлял, что это было за время. А как мы выиграли войну?» И мы потом дня три не могли с ними разговаривать, потому что они были под впечатлением.

Я много лет веду школьный театр, в этом году мы хотим поставить спектакль по Блоку! Одна наша выпускница работает в Театре кукол имени Образцова, и мы решили сделать большой совместный проект: к нам будут приезжать профессиональные актеры, художники, декораторы. А мы с коллегами в августе ездили к ним и учились делать кукол.

Сочинения без шаблонов и беседа с Лотманом

— Любят ли ваши ученики писать?

— Далеко не все. Знаете, я терпеть не могу шаблоны и никогда их не даю. Считаю, что это вредительство. Даже для ЕГЭ я даю только примерный план. Да, есть учителя, которые просто дают шаблон, фактически готовое сочинение: тебе остается вставить примеры из текста и фамилии. Когда эксперты проверяют такие работы, они придираются к каждой букве.

— Часто слышу от учителей, что они дают шаблоны для подстраховки: на ЕГЭ никто не ждет творчества, дети будут спокойны, экспертам понравится.

— Да, экспертов заставляют проверять по шаблону: вступление есть, аргументы есть, позиция автора есть. Но вы не представляете, как им грустно, когда нет ни одного интересного сочинения. Ученикам я всегда говорю: «Дети, вы каждый раз мне доказываете, что вы личности. Я прочитала сочинение, где здесь личность? Покажи мне, что я могу о тебе сказать?» Личность должна проявляться во всем. Либо ты позиционируешь себя как обыватель, либо ты имеешь свою точку зрения. 

— Хорошо, шаблонов не даем, но как помочь ребенку, чтобы он хоть что-нибудь написал? 

— Эта работа идет с пятого класса. У меня очень много творческих заданий. В пятом классе мы сочиняем не только сказки — мы сочиняем басни, фанфики, былины, сонеты… Первое время дети жмутся, а потом входят во вкус. Очень любят новогоднее сочинение. В прошлом году я о нем забыла, а они сразу: «Почему мы не писали про Новый год?» — «Сейчас все будет». И постепенно ребята привыкают не бояться бумаги, не бояться выражать себя. 

А в старших классах, конечно, у нас уже есть определенный план. Обычно я показываю, как раскрыть тему. Когда ты ее анализируешь, ты цифрами помечаешь наиболее важные слова. Начинаешь сочинение с менее важных слов. Но все слова должны быть проработаны. 

Предположим, «Чацкий — победитель или побежденный?». Здесь главные слова, конечно, «победитель» и «побежденный», на них упор. Значит, начинаешь с того, кто такой Чацкий. Ты должен ввести людей в курс дела, а дальше раскручиваешь. 

Причем не надо подробно описывать Чацкого. Ты познакомь с ним, а потом отбирай аргументы: все, что ты про Чацкого знаешь. Тем более мы на уроках составляем цитатники с характеристиками персонажей. Давай анализировать: в одну сторону кладем аргументы за победителя, в другую — за побежденного. Какие фрагменты сюжета помогут? Так создается план. Ты распределяешь цитаты, а потом излагаешь свою точку зрения. Ты как считаешь? Сказал, докажи. Какой главный аргумент? 

— А если я не определилась?

— Многие так и пишут, что не могут однозначно назвать Чацкого ни побежденным, ни победителем. Общество смеется над ним, считает его сумасшедшим, ему приходится уехать, но при этом Софья разочаровалась в Молчалине, а значит, Чацкий уже не побежденный. Ребенок начинает думать, сопоставлять. На мой взгляд, это самое важное: он развивается, выражает себя, учится логично выстраивать свою аргументацию. А когда он лезет в интернет, это сразу двойка. 

— Антиплагиат используете?

— Нет, я же знаю стиль каждого ребенка и прекрасно все понимаю по манере письма: как ребенок строит предложения, какие чаще всего слова употребляет. Это то, что сейчас модно называть лингвистической экспертизой. Иногда меня кто-то проводит, но редко. 

— Насколько вы детально разбираете произведения? В этом году председатель предметной комиссии Всероса по литературе сетовала, что даже призеры олимпиады плохо знают хрестоматийные тексты. 

— Я обычно строю изучение так… Сначала эмоциональный уровень. Каждый из ребят проговаривает, какие у него были чувства, что было приятно или нет, какие эпизоды зацепили. Потом мы идем по тексту. А потом, когда я понимаю, что текст мы знаем, детали мы знаем, переходим на следующий уровень: здесь уже подключаем символику, композицию, хронотоп, систему образов. Эти термины мы отрабатываем по учебнику Ладыгина. Я в свое время училась у Михаила Борисовича, помню его. Он, конечно, был экстравагантный человек, но его учебник гениален. Теория дается просто, ясно, интересно, а подбор произведений очень продуман.

Например, я обожаю восьмой класс. Мы начинаем с «Илиады», потом идет «Божественная комедия», потом сонеты Петрарки, потом комедии, трагедии и сонеты Шекспира, потом Свифт и Дефо, Вольтер, Гете, а потом мы открываем русскую литературу XVIII века. 

— Словом, произведения, которые читают на филфаке и журфаке. 

— Без этих произведений многое в литературе XIX и XX века не может быть понято.

Как можно понять «Мертвые души», если ты не знаешь, что собой представляла «Божественная комедия», которую Гоголь взял за образец? Как говорить о «Войне и мире», если ты не знаешь, что такое «Илиада»? Поэтому у Ладыгина хорошо отобраны произведения: дети потом начинают сравнивать, выстраивать вертикали.

Мне самой так вкусно читать хорошие произведения! Когда мы читаем «Онегина», то останавливаемся буквально на каждой строчке.

— Еще и Лотмана с Набоковым наверняка рядом кладете.

— Набокова не очень люблю, хотя привожу фрагменты его книги о Гоголе. Мне кажется, что он не совсем объективен, говоря о писателе. Очень люблю Юрия Лотмана и Валентина Непомнящего.

Кстати, о Лотмане… В студенчестве я ездила в Тарту на конференцию, рассказывала о золотом сечении в литературе — я тогда этим увлекалась, в восторге высчитывала все коэффициенты. Юрий Михайлович тогда сидел в жюри. Он ко мне подошел: «Не могли бы вы уделить мне несколько минут? Если, конечно, вас не затруднит. Объясните мне, пожалуйста, я вот немножко не понял, как вы здесь считали коэффициент». Я говорю: «По этой вот формуле». — «Мне кажется, что это несколько механистично». — «Юрий Михайлович, приходится какие-то вещи загонять в формулу». В общем, часа два мы с ним на эту тему проговорили.

«Весь первый год в школе я прорыдала»

— Вы с таким увлечением говорите об уроках, о школе. Но при этом вы усердно старались, чтобы ваша дочь не стала учителем. Почему? 

— Это такая работа, что ты либо полностью ей отдаешься, либо халтуришь. Я считаю, что халтурить в школе нельзя. Это безнравственно по отношению к детям. Я не говорю, что надо жить в школе и больше ничем не интересоваться. Но тем не менее. 

У меня уже есть репутация, родители меня не донимают, как донимают молодых. 

Ко мне одна мама пришла и говорит: «Вы мне должны объяснить». — «Знаете, все, что я вам должна, я вам прощаю. И вам я ничего не должна. Поменяйте тон». Я уже могу себе позволить так сказать, а молодые — нет, они сильно переживают. 

И потом здоровье: голова болит, спина болит. Если не проверять работы, потеряешь связь с детьми. Но иногда не хватает времени: «Ребята, извините, я не успела». — «Да ничего, мы подождем, еще пару дней без двоек посидим». Я проверяю не столько для того, чтобы поставить оценку, сколько для того, чтобы увидеть, куда мне дальше двигаться. 

— Дочь отговаривали, а почему сами пошли в школу?

— Я не думала туда идти. Когда поступала в МГУ, я написала сочинение на пять, устный русский, литературу и немецкий тоже сдала на пять. По истории я ответила на все вопросы, но мне поставили тройку. Видимо, у экзаменатора был список тех, кому он должен поставить высокую оценку, а кому не должен. Мне не хватило одного балла.

Домой я пришла расстроенная, а папа мне говорит: «Зачем ты будешь терять год? Поступай в педвуз». Ленинский раньше был вторым университетом. Я, разумеется, не готовилась, пришла «я не такая, я жду трамвая». Как сейчас помню, экзаменатор шутил с девушками, а я сказала: «Вы ведете себя как на базаре!» — «Что? Ну-ка, идите отвечать». И мне достались ровно те же билеты, что и в МГУ. На истории я получила пятерку.

Так я попала в Ленинский, и мне там безумно понравилось. Я пришла, когда праздновалось девяностолетие Алексея Лосева. Я его видела и целую речь на латыни рассказала (учили полтора месяца). А он встал, такой старенький, и вдруг произнес ответную речь на латыни! Мы далеко не всё поняли, а он говорил свободно, без подготовки.

Я пришла, когда еще преподавал Борис Петрович Пуришев, когда Галина Николаевна Храповицкая вела зарубежную литературу. Зоя Николаевна Литвина читала лекции по старославянскому… Поражало, что она приходила без единой шпаргалки: «На чем мы с вами остановились?» — и тут же прямо с листа, с примерами, логично, последовательно, четко. При этом она диктовала: «Чтобы не было разночтений, я диктую». Алексей Васильевич Терновский, мой научный руководитель, читал литературу начала XX века, Валентин Иванович Коровин — русскую литературу начала XIX.

Удивительная была когорта преподавателей, и у нас была безумно интересная студенческая жизнь. А в школу я пошла по распределению, во-первых. А во-вторых, у меня там было два педагога: один, из-за которого я пришла в школу, а второй — вопреки которому. Зинаида Имревна Денисова до сих пор для меня эталон человека и учителя литературы. Она была мастером чтения. Как она читала! «Сегодня у нас “Мертвые души”. Вы прочитали?» — «Такая тоска, так скучно». — «Что?!» Открывает главу с Коробочкой, начинает читать, и уже через пять минут мы ползаем под партами и ухохатываемся. Звенит звонок, она заканчивает, демонстративно захлопывает книгу: «Гоголь им не угодил!» Мы выползаем из-под парт, бурно ей аплодируем, а она, такая возмущенная, выскакивает из кабинета. 

Вторая учительница много читала наизусть, заламывала руки, но я ее терпеть не могла: ее уроки были плоскими, примитивными, как в учебнике. Не надо было думать, надо было пересказать учебник. Когда я после окончания института пришла работать, она мне сказала: «Ты же благодаря мне пришла». — «Нет, не благодаря. Вопреки».

— Как вам было в школе поначалу? 

— Плохо. Мне дали три шестых класса, насчет одного предупредили: «Будьте осторожнее, здесь ученик в прошлом году бросился на учителя с ножом». Очень тяжелый был ребенок. Весь год я прорыдала из-за этого несчастного шестого «В». 

А потом все само наладилось. Мне дали еще один класс, более старший. Я, девчонка с косичкой, пришла к ним и не знала, как сделать, чтобы они меня слушали. Говорю: «Ребята, давайте потише, а то будет как в том анекдоте». Они заинтересовались: «В каком анекдоте?» Я им рассказываю анекдот. Наверное, непедагогично, но мне тогда было все равно.

Анекдот такой. Ковбой женился, повез жену на ранчо. Едут, едут, вдруг лошадь споткнулась. Ковбой сказал: «Раз». Жена спрашивает: «Слушай, чего это ты считать начал?» — «Узнаешь». Второй раз лошадь споткнулась, ковбой сказал: «Два». Жена опять недоумевает. Лошадь споткнулась третий раз, ковбой вышел и ее пристрелил. 

— Намек понятен.

— Да, и с этого момента все стало на свои места. Когда начинался шум, я говорила: «Раз». И все. Больше у меня проблем с дисциплиной никогда не было.

— Ваша дочь с пятого класса училась у вас. Почему? Не было сомнений, стоит ли это делать? 

— Нет, абсолютно. Мне так нравилось, что я у нее веду уроки. Причин было много: я знала ее друзей, знала, чем они интересуются, я вместе с ними ходила по театрам, ездила на экскурсии. То, что, на мой взгляд, было интересно моему ребенку, я организовывала для всех. Мы с ними делали проекты, ставили спектакли. 

До сих пор эти ребята звонят и приходят, чудесно с ними общаемся. Я тогда работала по своей программе и очень много в них вкладывала: мы читали литературу Древнего мира, средневековую, зарубежную, а потом очень серьезно и глубоко понималась русская классическая литература. В те годы учителя не втискивали в шаблон, не заставляли его быть как все. Поэтому моя старшая коллега, ставшая моей наставницей, придумала очень интересную программу, и мы с ней несколько выпусков ребят обучали по ней. Это было очень интересно и нам, и ребятам.

— Двойки-то Насте ставили? 

— А у нее не было двоек. Она же с пяти лет читала запоем и писала грамотно. И даже троек не было. Четверки иногда ставила из вредности. Но в то же время у ребят не возникало вопросов по поводу того, что я завышаю оценки. У нас даже где-то фотография есть: горящие глаза и поднятая рука. И в музыкальную школу я Настю отдала к своему учителю, Баженовой Светлане Михайловне. Мы с Настей обе безумно любим музыку, играем на фортепиано, я еще умею на гитаре.

— Поэтому у вас у доски стоит гитара.

— Я иногда играю классу или на спектаклях. Допустим, у нас идет поэзия Тютчева, Фета, Цветаевой. Почему бы не спеть парочку романсов?

О цветах

— Во сколько вы уходите из школы? 

— Пока рано, то есть часов в шесть. Но скоро начну уходить в восемь. 

— А жить когда?

— В промежутках. Как-то умудряешься, да и что понимать под словом «жить»? Ходить по театрам, выставкам, музеям, заниматься чем-то интересным я и с детьми могу. Очень люблю сама ставить спектакли и фанатично это делаю. Вот видите, увлеклись кукольным театром. Я никогда с ним не работала, но так интересно, так ново! Я даже не предполагала, что у Театра Образцова есть такая возможность, огромное к ним уважение испытываю. Обычно мы сами — три учителя — закупаем материалы для спектаклей на свои деньги. Но глава методического отдела сказала, что в разумных пределах они нам их оплатят. Более того, они попросили ссылки и пообещали нам эти материалы привезти.

— Но вы же уходите в отпуск. Явно там не о школе думаете.

— Иногда в отпуске я не могу вспомнить, кем работаю, и на секунду впадаю в замешательство (смех). Поскольку я за рулем, мы с подругами ездим по России. Этим летом мы жили в Нижнем Новгороде. В таких поездках мы много знакомимся, гуляем, подруга-художница рисует, а я сажусь вышивать или читать ей что-нибудь вслух.

— Каким представляете свой отдых, когда решите, что школу пора оставить?

— Честно говоря, никаким. Я прекрасно понимаю, что это будет выживание. Пенсия учителя — 21 тысяча. Больше половины уйдет на коммуналку. Какой отдых можно себе позволить?

— Но если помечтать?

— У меня есть много любимых занятий. Я могу, например, целый день сидеть за пианино, разбирать произведения, играть просто в свое удовольствие. Люблю читать с листа, меня в музыкальной школе хорошо этому научили. 

Конечно, чтение. Книги, тарелка апельсинов… Правда, зрение из-за компьютера теперь серьезно страдает, я часто слушаю аудиокниги. Пока я за рулем, хочется путешествовать. Путешествия — моя страсть. Что я не люблю, так это огороды.

— Цветы выращивать?

— Я люблю на них смотреть, люблю людей, которые их выращивают. Но сама этим заниматься терпеть не могу. Минут через десять меня начинает трясти. Я люблю гулять в садах, наслаждаться красотой, но не чувствую тяги к земле. 

— Вы другие цветы выращиваете.

— У меня любимый фильм про школу — «Доживем до понедельника». Он абсолютно реалистичный, особенно два момента. Помните, молодая Печерникова говорит Тихонову: «А где наши?» — «Пишут сочинение по литературе. У меня под это дело забрали урок». — «Вам жалко?» — «Жалко, что не два». И второй момент как раз про цветы жизни: «Сеешь разумное, доброе, вечное, а вырастает белена с чертополохом». И вот это, пожалуй, самое грустное. Но не всегда так. 

Очень часто ко мне приходят выпускники. Вчера одна девочка была проездом в Москве, она сейчас учится в Китае: забегала ко мне, но я уехала в театр. Я так расстроилась, потому что два года ее не видела, мне хотелось с ней пообщаться. Но она обещала приехать в феврале. Сейчас написала девочка, которая учится во ВГИКе. У них скоро будет премьера в «Градский Холле». Она пишет: «У нас премьера такого-то числа. Я вас жду». — «Да, построилась». 

У меня есть выпуск 2001 года. Любимый выпуск! Каждый год эти дети приезжают ко мне на день рождения. Не всем, конечно, классом, но человек десять, иногда больше, иногда меньше. Приводят своих детей, мужей, жен, знакомых… И я каждый год говорю дочери, что, наверное, в этом году уже не придут. Но приходят. Причем не просто приходят, а рассказывают о новых книгах: «А вы читали вот это? Прочитайте, мы должны обсудить!» Это приятно. Я понимаю, что какой-то след в этих детях я оставила. 

Фото: Юлия Иванова