Последний день зимы вспыхнул какой-то жуткой черной вспышкой. Ни сил, ни желания куда-то идти и что-то делать, какое-то страшное опустошение и серость вокруг, хочется закрыться, обнять детей и молчать. Март настал.
Радиотрескотня на тему первого дня весны, убитые дороги и будни. Серые и унылые как улицы. Как лица. И напряжение. Нет, не от последних событий. От них, наверное, тоже, но состояние какого-то напряжения уже давно не оставляет. А уйти от него как? Ведь разожмешь пружину, а она тебе в лоб.
Сегодня в моей повседневности тоже началось со смерти. С похорон. Утром еду отпевать женщину. Ей за 80. Опрятный, красивый дом, убранная строгая комната, гроб. Нет, не на табуретках, как это обычно. На чем-то обтянутом черной строгой тканью. И потому все выглядит спокойно, даже как-то гармонично (хотя, какой абсурд: смерть и гармония!). Женщину зовут Зоя. Даже имя ее против смерти. Но не отменить неизбежного. В тихо освещенной комнате, в небольшом кругу родственников совершаю чин погребения. Произношу небольшую проповедь. И призываю к жизни. И к памяти. О ней, о самих себе. Для детей. Ради них. Когда-то через много лет нас всех присутствующих в этом доме не будет, а может быть не будет и дома. У живущих здесь, у наших внуков, у их детей ничего не останется кроме памяти. И любви. А если есть и будет любовь, то будет и жизнь. Вопреки смерти. Над смертью.
Потом еду в Троицкий кафедральный собор. Там отпевание певчей Веры Попечителевой. Она умерла от лейкоза. 38 лет. Подхожу ко гробу и не узнаю человека. И прошу только о том, чтобы болезнь и страх остались в нем, в этом гробу, чтобы они истлели и осталось только зерно, которое должно взойти. Когда придет весна. Со всего города приехали певчие наших храмов, звучит 17 кафизма, протяжно поется Аллилуйя, звучат знакомые, древние слова. А на скамейке рядом с двумя монахинями две пары блестящих и очень взрослых глаз. Дети. Лиза и Миша. Вера ушла тихо. После Причастия и Соборования. В неделю о блудном сыне. И я верю, что она ушла домой. Где уготована трапеза иная. Праздничная. Великая. И там уже объятия.
Выхожу на улицу и думаю: вот и ушли Зоя и Вера. То есть Жизнь и Вера. Неужели они уходят от нас, оставляя нас в этой страшной какофонии, в этом ледяном лязге времени, которое просто ведет нас к нашему итогу. Среди жутких, тяжких для всякого осознания событий. Гибели людей в шахте и адского ужаса у станции московского метро. Среди вечно спешащих и ничего не видящих нас, среди ям и колдобин, в которые попадают неосторожные автомобили, среди беспомощности и безнадеги, в которых в это время приходят и уходят люди.
И все-таки я верю в то, что весна придет. Не может быть иначе. Потому что есть Пасха. И она вне времени. Над ним и над смертью. И надо идти, хотя и страшно, но надо. Потому что мы просто обязаны быть. Быть даже вопреки, если уж не благодаря. В жизни так мало веры. Но оставим себе хотя бы надежду. Потому что от нее теплятся и вера, и любовь. И есть жизнь.
А убитую в Москве девочку, как я понял, звали Анастасией. Пусть Господь упокоит в селениях Своих маленькую мученицу. И даст нам силы. Жить и верить. И надеяться. То есть чаять. Воскресения.
