Одна и многие
Так уж повелось, что когда заходит речь о горе Афон, мы имеем в виду не одну святую гору из многих, а именно ту самую, единственную Святую гору. Почему так? Во всём мире – и восточном, и западном, христианском и нехристианском – существует достаточное количество гор, почитаемых священными. Более того, помимо природных горных вершин, есть и много вымышленных, наделенных чудодейственной силой, о которых мы читаем в художественной литературе, например, невидимая гора Аналог из притчи Рене Домаля.
«О, ум, а у него есть вершины, – воскликнул Джерард Хопкинс, – отвесные кручи для того, чтобы со страхом падать, глубина или отвесность, которых ни один человек не может измерить». [1]
Почему же тогда среди всех этих горных вершин, реальных и воображаемых, одна стоит особняком и называется Святой горой? Почему в названии вышедшей не так давно книги о горе Афон митрополит Месогейский Николай пишет о ней не просто как о «высокой», но «высочайшей в мире»? [2] Почему гора Афон если не уникальная, то, во всяком случае, особенная и необычная?
Позвольте предположить четыре различных ответа на эти вопросы, которые, разумеется, вовсе не претендуют на то, чтобы быть исчерпывающими.
Прежде всего, Афон – не гора, на которой живут святые, святой является сама эта гора. Прежде чем говорить о том, чем она притягивает к себе монахов, неплохо было бы посмотреть на ту святость, которая присуща тому месту, где они живут. Итак, отправной точкой нашего путешествия станет физический аспект самой Святой горы.
Всех, кто приезжает сюда, поражает удивительная красота этой горы: скалистые склоны на морском побережье, ее цветы и деревья, разнообразная фауна и, конечно, огромная треугольная вершина, возвышающаяся над южной оконечностью Афонского полуострова. Как сказали монахи немцу Якобу Фальмерайеру, посетившему Афон в 1840-х годах (цитируется по Филиппу Шеррарду):
«Оставь мир и присоединяйся к нам; с нами ты обретешь счастье. Только взгляни на это уединенное место, окруженное величественными стенами, на жилища отшельников на склонах горы, на отблески заходящего солнца! На прекрасную часовню среди яркой зелени каштанов, виноградных лоз, лавра, мирта и валерианы. На то, как плещется и блестит на солнце вода, как журчит она среди кустов олеандра! Ощути свежий морской ветерок на лице! Ты найдешь здесь величайшее из всех блаженств – свободу и душевный покой. Ибо по-настоящему свободен только тот, кто преодолел соблазны мира и поселился на горе Афон – этой кузнице всех добродетелей». [3]
Так же, как и у других паломников, у меня сохранились собственные воспоминания о природе, пейзажах, флоре и фауне Святой горы. Помню, например, как в пустынной горной местности к северо-западу от Хиландара мне встретилась семья диких кабанов: самец, самка и два поросенка. Они оказались вполне вежливы и дружелюбны.
В другой раз, около скита пророка Ильи, в то время еще принадлежавшего России, мне повстречалась рысь, которая была настроена менее миролюбиво, но уже наступили сумерки, и она, видимо, поняла, что я нарушаю правило, согласно которому не следует бродить вне стен монастыря после захода солнца. Как сказано во вступительном псалме вечерни, «выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера» (Пс. 103:23), «и бывает ночь: во время нее бродят лесные звери» (Пс. 103:20).
У меня установились вполне дружеские отношения с трехметровой змеей. Я работал тогда над переводом «Добротолюбия» недалеко от Хиландара и, как было заведено, вышел перед обедом прогуляться. Она лежала на тропинке и грелась на солнышке. Когда я трижды постучал посохом по земле, она уставилась на меня своим неподвижным взглядом и не шевелилась. Тогда я, зная, что змеи смыслят в языках, обратился к ней по-английски: «Не могли бы Вы немножко подвинуться?», что она тут же сделала, скользнув в расщелину в каменной стене. Как только я прошел, то услышал за спиной шорох – змея снова выползла погреться.
На следующий день я снова встретил ее в этот же час на том же самом месте. На сей раз я не стал стучать палкой по земле, а просто попросил посторониться, и она тут же выполнила мою просьбу. На третий день мне уже даже не пришлось просить ее – она сразу исчезла в расщелине стены.
Я никогда не видел на Афоне волков, хотя раньше замечал следы, похожие на волчьи, на песчаных тропинках недалеко от северной границы территории монастыря. Волки, без сомнения, наблюдали за мной из зарослей. Присутствие волков, по крайней мере еще в 1970-х годах, считалось хорошим признаком, потому что волки – в некотором роде исихасты и не любят, когда люди беспокоят их и мешают им своим шумом. И пока они жили на Афоне, это указывало на то, что Святая гора остается местом уединения и безмолвия. И меня беспокоит то, что они ушли.
Митрополит Каллист (Уэр)
Среди прочих обитателей Святой горы меня особенно радует присутствие лягушек. В определенное время года они своим пением могут затмить любой монастырский хор. Я помню, как однажды вечером незадолго до Пятидесятницы я сидел у одного из жилищ монахов скита святой праведной Анны. У каждой каливы скита святой Анны имеется свой сад с прудом, и в каждом из них свой лягушачий хор. В тот вечер первая группа запела в сотне метров от меня. Затем десятки других капелл справа и слева подхватили песню, и вскоре весь склон наполнился эхом их голосов.
Это было волшебно. Мне вспомнилась одна забавная история, вполне в духе афонских монахов, о старце, который служил предрассветную службу со своими учениками. Возмущенный громким кваканьем лягушек, он вышел из церкви, чтобы образумить их. «Лягушки! – воскликнул он, обращаясь к ним, – мы только что окончили полунощницу и начинаем утреню. Не могли бы вы помолчать, пока мы не закончим?» На что лягушки ответили: «Мы только что окончили утреню и начинаем службу первого часа. Не могли бы вы помолчать, пока мы не закончим?» Меня всегда мучило, что святой Григорий Нисский и другие греческие отцы, к которым я отношусь с огромной симпатией, так неодобрительно отзываются о лягушках.
Помимо афонских лягушек, на Святой горе обитает множество птиц. Один мой друг, который умел подражать пению птиц, гулял однажды по лесу с афонским монахом. Желая показать свой талант, мой друг защебетал, и птицы тут же откликнулись. Однако на монаха это не произвело никакого впечатления. «Не могли бы вы прекратить это?» – попросил он. «Хорошо, – ответил мой друг. – А что такого?» «Вы нарушаете естественный ход вещей». Это показывает, как монашество в лучшем его виде – увы, не всегда на практике – проявляет уважение к взаимообусловленности творения, к должному положению в мире птиц и зверей.
Что же касается воспоминаний о самой горе, они, прежде всего, связаны с моим вторым восхождением на ее вершину высотой в две тысячи метров в 1971 году. Я взбирался в одиночку всю ночь – светила полная луна – с тем, чтобы добраться до вершины к рассвету. Я достиг цели в тот самый момент, когда огромный красный солнечный диск показался из-под низких облаков над морем.
Полюбовавшись некоторое время на солнце, быстро перемещавшееся по небосводу, я повернулся и посмотрел на север. Сквозь прозрачную чистоту утреннего воздуха я увидел весь Афонский полуостров, раскинувшийся предо мной в более чем тысяче метров ниже того места, где я находился; он простирался до самой Фракии. Это напоминало рельефную карту, в которой каждая деталь вырисовывалась с поразительной четкостью. Я различал тропинки, по которым бродил, я мог даже видеть точные места, где я поворачивал не в ту сторону.
Затем, обратившись спиной к восходящему солнцу, я посмотрел на запад поверх моря и увидел зрелище, которое не ожидал увидеть, и запомнил его на всю жизнь. Моему взору представилась тень, отбрасываемая горой на море – гигантская темная пирамида, простиравшаяся по морской глади на многие километры и сокращавшаяся с каждой минутой по мере того, как солнце за моей спиной поднималось всё выше [4]. Наконец, не в силах больше терпеть пронизывающий холод, я начал долгий спуск. За все одиннадцать часов по пути вверх и вниз я не встретил ни одной живой души.
Могут возразить, что слова монахов, переданные Фальмерайером, равно как и мои собственные восторги от панорамного вида с вершины горы Афон, есть не более чем выражение эстетических чувств, которые субъективны и «романтичны» по своему характеру. Возможно, кто-то скажет, что красота природы – рассвет или закат – может тронуть человека без какой бы то ни было христианской подоплеки, или, точнее говоря, что она никак не связана с духовным значением афонского монашества.
Но эти возражения упускают из виду одну существенную деталь. Да, действительно, красота окружающего мира может глубоко тронуть агностика или атеиста и при этом нисколько не приблизит его к вере в Бога. Но для того, кто верит в Бога, такое приобщение к красоте природы имеет не только эстетическое, но воистину богословское значение. Красота преобразует мир в свидетельство Божественного присутствия. Своим живым откликом на славу творения мы постигаем непосредственную близость Творца. Не давая угасать своей способности удивляться, научаясь смотреть на мир чистым ясным взором, мы увидим всё в Боге и Бога во всём.
Это не пантеизм, а панентеизм; различие между ними существенное. Окружающий нас материальный мир, не утрачивая свойственной ему реальности, становится в то же время прозрачным. В нем и через него мы познаем Вечного и Бесконечного. Мы обретаем то, что Уильям Блейк назвал «двойным видением».
Если рассматривать красоту горы Афон с этой точки зрения, то она обретает нечто больше, чем чисто эстетическое значение. Она позволяет нам ощущать Святую гору как пограничную территорию между землей и небом. Нам необходимо смотреть с точки зрения не только священной истории, но и священной географии. На земном шаре есть определенные места, которые играют роль собирательной линзы, фокусируя лучи духовного солнца и передавая нам Божественное присутствие: «тонкие» места, такие как Иерусалим и Синай, Патмос и Ассизи, Уолсингем и Айона. Одним из таких мест определенно является святая гора Афон. Часто, хотя и не всегда, духовная сила какого-либо места на земле усиливается красотой его природы, и в случае горы Афон это как раз то, что имеет место. Подобная красота природы сама по себе представляет большую ценность, но что несоизмеримо важнее – она поверх себя указывает на Божество.
Поэтому, приезжая на Афон и открывая свои сердца его зримой красоте, мы по-новому воспринимаем слова, приписываемые первыми христианами Иисусу Христу, хотя их нет в канонических Евангелиях: «Разруби дерево, и Я там; подними камень – и найдешь Меня там» (Евангелие от Фомы). Как говорил о горе Афон отец Никон Карульский (умер в 1963 году), «здесь каждый камень дышит молитвами». Один молодой англичанин русского происхождения, возвратившись из своей первой поездки на Святую гору, рассказывал мне, что когда он в одиночестве ходил по афонским тропам, первый раз в жизни он непрестанно чувствовал присутствие Бога. Именно таким образом природа горы Афон может действовать как некое таинство, преобразуя физическое в духовное.
Заметьте, что мой юный друг ощущал на горе Афон Божественное присутствие, когда бродил по исхоженным тропинкам в уединении. Конечно, когда мы плывем вокруг Святой горы на катере, наполненном табачным дымом, выхлопными газами, или спешим из одного монастыря в другой в переполненном джипе, мы, тем не менее, можем ощущать присутствие Божества. Но это значительно труднее. Вот мой совет тем, кто собирается посетить Афон: не берите с собой ничего, кроме легкого рюкзака, прочных ботинок и посоха. Путешествуйте пешком. Ходите в одиночку. Вы должны испытать крутизну горных троп, остроту камней, жару, пот и усталость. Но вы также начнете понимать слова псалмопевца: «Остановитесь и познайте, что Я – Бог» (Пс. 45:11).
Филипп Шеррард в пророческой статье «Тропы Афона» справедливо привлек внимание к пользе уединения, когда человек один идет по тем древним тропинкам, по которым путешествовали на мулах из одного монастыря в другой. На его взгляд, то, что начиная с 60-х годов прошлого века эти тропы стали забывать и всё больше пренебрегать ими, ясно свидетельствует о внутреннем, духовном запустении. К счастью, этот упадок был остановлен, и наметились даже некоторые признаки улучшения благодаря успешной программе восстановления афонских троп при содействии организации «Друзья святой горы Афон». Это начинание имело не только практическую цель – помочь людям перемещаться из одного места в другое. Оно также дает каждому посетителю возможность открыть для себя присущую этой горе святость. Да продолжится эта работа!
В 1973 году я без особых трудностей шел пешком из Хиландара в Карею. Расстояние между ними – 22 километра, и путешествие заняло примерно пять часов, но каждое мгновение из этих пяти часов было для меня настоящим подарком. В 1982 году я попытался проделать тот же путь, но пройдя около трех километров, повернул обратно, не в силах больше пробираться через заросли терновника. И теперь я узнал, что благодаря усилиям организации «Друзья святой горы Афон», работавшей большей частью в 2010 году, эта тропа снова открыта. Боюсь, что теперь пройти по этому маршруту мне не позволит мое физическое состояние, но я настоятельно рекомендую проделать этот путь молодым и более энергичным паломникам.
Но ответ на наш первоначальный вопрос – почему Святая гора является особенной – остается неполным. Ведь есть на земле и другие места с потрясающе красивой природой, такие как парк Кэрнгормс или Пиренеи, реки Твид и Уай, озера Деруэнт-Уотер или Охрид – они тоже могут свидетельствовать о Божественном присутствии. Почему же Святая гора стоит на более высоком уровне, чем они, что придает ей особую святость? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо переключить наше внимание с самой горы на монахов, живущих на ней.
Фото: Владимир Ходаков
Вселенское православие
Еще одной отличительной особенностью Святой горы, помимо сакраментальной красоты, является ее всеобщность. С конца X века, когда на полуострове Афон был основан первый общежительный монастырь, и вплоть до настоящего времени афонское монашество носило интернациональный характер. Говорят, что святой Афанасий Афонский, основатель первой монашеской обители на Святой горе (963 г.) – Великая Лавра – собрал в свой монастырь большое число монахов разных национальностей, рас, говоривших на разных языках, из разных городов, не только из близлежащих, но из самых отдаленных, даже из Рима, из Италии, Калабрии, Амальфи, Иберии (Грузии), Армении и из еще более далеких стран.
Поразительно, что из четырех наиболее важных, «первенствующих» монастырей – Лавра, Ватопед, Иверон, Хиландар – два являются или изначально были не греческими. Так, Иверский монастырь основали грузины – святой Иоанн и святой Евфимий – около 979-80 гг., всего через семнадцать лет после открытия святым Афанасием его Великой Лавры, хотя, к сожалению, сегодня в стенах Иверона нет ни одного грузина. Хиландарский монастырь был основан сербами – святым Стефаном Неманей и его сыном, святым Саввой в 1198 году. В XV веке, кроме Хиландара, уже пять монастырей были преимущественно сербскими. Есть свидетельства о том, что уже в 1016 году на Афоне был русский монастырь, а болгарский монастырь Зограф относится еще к XII веку.
Таким образом, Афон с самого начала стал и по сей день остается духовным центром всех православных (при условии, разумеется, что эти православные – мужчины). По своему характеру он поистине всемирный – в том смысле, что охватывает практически всю ойкумену (oikoumeni) или обитаемую часть суши. Хотя, согласно Конституционной Хартии, принятой Священным Кинотом святой горы Афон в 1924 году и утвержденной правительством Греции в 1926 году, Афон является «самоуправляющейся частью греческого государства», это никоим образом не означает, что он предназначен только для лиц греческой национальности. И хотя в Хартии говорится, что «все лица, ведущие монашеский образ жизни, после принятия их в качестве послушников или монахов без дальнейших формальностей получают греческое гражданство», Афон в то же время является поистине всеправославным, обителью не только для греков, но также русских, грузин, сербов, болгар и румын.
По крайней мере в отношении православия в его халкидонском варианте (так как на Афоне нет коптов, эфиопов или армян), Святая гора есть поистине микрокосм христианского Востока. И не только Востока, потому что с X по XIII век на горе был также и католический Амальфитанский монастырь ордена бенедиктинцев.
Тем не менее, афонское монашество, являясь интернациональным по своему характеру, отнюдь не уникально. Не будучи новшеством, оно отражает традицию, с самого начала установившуюся в христианском монашестве. Среди египетских монахов IV века были не только копты и греки, но также сирийцы и даже представители западных стран. В Лавре святого Саввы, основанной в VI веке в Иудейской пустыне, помимо тех, кто говорил по-гречески, были и армяне, у которых была своя особая молельня, где они проводили богослужения на своем языке. Тогда же или чуть позже появились грузины и сирийцы, которые также служили Божественную литургию в своих часовнях на своих языках, хотя для причастия вся обитель собиралась в главной церкви. На Синае в VI и последующих веках были армяне, грузины и те, кто говорил на сирийском и арабском языках, все жили вместе.
И хотя восточное монашество давно уже стало интернациональным, это всеправославное явление в высшей степени развито и поддерживается на Афоне. Эта национальная общность определенно является одной из причин, по которой в православном мире Афон считается Святой горой. Долгие века люди разных национальностей жили на Афонской горе вполне мирно. Не следует приписывать тому периоду, как это иногда делают, обостренное чувство национальной принадлежности, которое возникло как у греков, так и у славян только в конце XVIII века.
Дмитрий Оболенский писал об Афоне: «Национальная вражда, безусловно, не была чем-то неизвестным; но чувство единства, глубоко укоренившееся в общей традиции подвижничества и духовности, казалось, имело гораздо большее значение».
В этой связи он отмечает, что византийцы, «принимая во внимание наднациональные узы», относились к другим народам на Афоне не как к другим нациям (ethni), а к другим языкам (glossai). [5]
Этот дух интернационализма на Святой горе легко понять, если вспомнить, что сама Византийская империя была многонациональной; греческий был государственным языком, языком образования и Церкви [6], но в Византии жили также сирийцы, армяне и славяне.
Эта наднациональная ментальность сохранялась и в период туркократии (Османской Греции), по крайней мере, до XVIII века. Грекоговорящие христиане считали себя не эллинами, а римлянами (Romaioi), наследниками не столько классической Эллады, сколько Римской империи, Августа, Константина и Юстиниана. Тем христианам, которые жили в Оттоманской (Османской) империи и говорили на диалектах славянского, валахского или албанского языков, также был не чужд этот «римский» дух, хотя он и не был столь ярко выражен.
Греческий ученый Пасхалис Китромилидис замечает, что период до 1800 года был «эпохой, характеризовавшейся отсутствием на Балканах национального разделения». «Конечно, отмечались некоторые элементы национальной дифференциации, – продолжает он, – выражавшиеся, главным образом, в существовании на Балканском полуострове большого числа местных диалектов. Удивляет, однако, способность людей, живших в эпоху премодерна, преодолевать лингвистические барьеры».
Балканское сообщество было «культурно гомогенизированным», и между людьми существовали «социальные и классовые различия», но они смогли преодолеть «этнолингвистические демаркационные линии». Благодаря этой культурной общности в Османской империи различным «языкам» на Святой горе было легче жить в согласии.
Профессор Китромилидис показывает существование этого интернационального духа в Оттоманском мире, и особенно на Афоне, на примере жизни Константина (Кесария) Дапонте (1713/14-1784), монаха афонского монастыря Ксиропотам. Дапонте является автором длинной поэмы, в которой описано девятилетнее путешествие по Оттоманской империи, предпринятое им для того, чтобы собрать средства для своего монастыря.
Дапонте был страстно влюблен в свой родной остров Скопелос, «мое золотое отечество», как он говорил. Но местность, находящуюся за пределами этого острова, он не считал своей родиной. Он рассматривал «всю территорию юго-восточной Европы как единое целое, не разделенное политическими или национальными границами».
Когда Дапонте путешествовал по Османской империи, для него не важно было, на каком языке говорят местные жители: греческом, албанском, валахском или славянском. Для него имело значение только то, является ли человек христианином или мусульманином. У него не было чувства «Греции» как политического субъекта или «греческой национальности» в современном понимании. Это сознание наднационального «православного содружества», унаследованное от Византии и сохранившееся в период туркократии, помогло монашеским обителям Афона сберечь дух всеправославия.
С прискорбием приходится констатировать, однако, что в течение XIX века он был вытеснен с Балканского полуострова растущим чувством национальной самобытности, и, к сожалению, это отрицательно повлияло на единство и мир на Святой горе. Еще в XVIII веке два насельника монастыря Хиландар, Йован Раджич и Паисий Хиландарский, пробудили в сербах и болгарах сознание своего средневекового прошлого: Раджич превозносил славу Сербского царства XIV века, и под его влиянием Паисий написал о Первом и Втором Болгарских царствах. В самом начале XIX века подобные тенденции стали появляться и среди греков, как на Афоне, так и за его пределами, по мере того, как они распаляли в себе возвышенное самосознание своей принадлежности к классической Элладе; и это ощущение эллинистической самобытности резко возросло во время Греческой революции 1821 года.
Национализм и сегодня продолжает оказывать пагубное действие на Православную Церковь во всём мире. Но, во всяком случае в отношении Афона, межнациональное недоверие существует только в очень ограниченном масштабе.
Всеправославная общность Афона получила новое звучание в течение моей собственной жизни. Когда я, будучи еще мирянином, приезжал на Афон в 1961 и 1962 годах, я не встречал в тамошних монастырях западных неофитов. И хотя я в то время уже всерьез помышлял о том, чтобы стать монахом, мне никогда даже в голову не приходило, что я могу стать насельником какого-нибудь афонского монастыря. Да и местные монахи мне никогда не говорили о такой возможности.
Но начиная с 1970 года, приезжая на Афон, я начал повсюду встречать там новообращенных из западных стран: французов, немцев, шведов, англичан, американцев и даже одного перуанца, и сегодня едва ли можно найти греческую обитель, в которой не было бы представителей Запада, принявших православие в зрелом возрасте.
Впрочем, в моем случае возникло бы препятствие. Дело в том, что на Афоне требуется, чтобы новообращенный, который хочет быть пострижен в монахи, был обращен через таинство крещения. А так как я стал членом Православной Церкви «промыслом Божиим» через таинство миропомазания, меня необходимо было перекрещивать. Это, однако, не мешало мне принимать приглашения служить Божественную литургию, когда я приезжал на Афон. Недавно, когда я служил в одном из греческих монастырей, настоятель – человек необыкновенной доброты – предположил, что мне, возможно, захочется в преклонном возрасте поселиться там. Интересно, надо ли мне будет перекрещиваться в моем епископском облачении. Но эту мысль я не стал высказывать.
Охватывая не только традиционно православные страны, но и Запад, Афон действительно является микрокосмом Православного мира, всеправославным единством во всём разнообразии.
Фото: Владимир Ходаков
Тройственный путь
Пора перейти от внешних аспектов Афона к его внутренней жизни, и сразу приходит на ум третья заслуживающая внимания черта Святой горы. Афонское монашество может по праву считаться микрокосмом не только благодаря своему разнообразию этнического состава, но и тому, что заключает в себе все три формы монашеской жизни, принятых на христианском Востоке: отшельническая, общежительная и промежуточная, которую можно назвать или полу-отшельнической, или полу-общежительной. Святой Иоанн Лествичник в своем творении «Лествица, возводящая на небеса», написанном на горе Синай в середине VII века, четко различает эти три формы и отдает предпочтение полу-отшельническому образу жизни, который он называет «царский путь»:
«Всё житие монашеское содержится в трех главных устроениях и образах подвига: или в подвижническом уединении и отшельничестве; или в том, чтобы безмолвствовать с одним и, много, с двумя; или, наконец, в том, чтобы терпеливо пребывать в общежитии. «Не уклонися, – говорит Екклесиаст, – ни на десно, ниже на шуе» (Притч. 4:27), но путем царским иди. Средний из этих образов жизни многим приличен; …«А идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их», – сказал Господь (Мф. 18:20)». [7]
Все три формы монашеской жизни существовали в Египте в IV веке; все эти три формы появились на Афоне к концу X века; и все три формы сосуществуют также сегодня на Святой горе. Это свидетельствует о преемственности восточного монашества и особенно о преемственности на самой Святой горе.
Жизнь отшельника, которую Иоанн Лествичник называет «подвижническим уединением и отшельничеством», процветала на Афоне, главным образом, в лесистых долинах и на крутых скалах, в каждой части полуострова. Здесь монах мог жить в полном уединении или с несколькими другими отшельниками, жившими неподалеку. На Афоне сохранилось даже категорическое выражение, обозначающее жизнь отшельника – «монах на подножном корму», или boskos (букв. «пасущийся»), т.е. человек, не имеющий ни крыши над головой, ни постоянного места жительства, который не носит монашескую рясу, а бродит обнаженным, как дикий зверь, питается ягодами и дикими растениями.
Мой друг Джерард Палмер (1904-1984) как-то давно в 1950-х годах говорил с отцом Никоном Карульским, когда подошел его ученик Зосима. Он выглядел смущенным. Отец Зосима плел корзины и пошел в лес набрать прутьев. Зайдя несколько дальше, чем обычно, он заметил на ближайшей скале три обнаженные фигуры. «Это бесы?» – спросил отец Зосима. «Нет», – ответил отец Никон и добавил, что ему известно о монахах-отшельниках, живущих в этом районе.
Противоположностью отшельнической жизни является общежительство в монастыре, «терпеливое пребывание в общежитии», как святой Иоанн говорит о нем. Оно представлено на Афоне двадцатью главными монастырями. В эту категорию входят также общежительные скиты, такие как румынский православный скит Продром. Среди примеров таких скитов в прошлом можно упомянуть русские скиты святого Андрея Первозванного и Ильи Пророка.
И третья форма – та, которую святой Иоанн описывает как «безмолвствование с одним и, много, с двумя», полу-отшельническая или полу-общежительная. Ее можно встретить в таких скитах, как, например, скит святой Анны или Кавсокаливия. Существуют такие монастырские поселки: маленькие домики, расположенные вокруг церкви; и в каждом домике живут от двух до шести монахов – иногда и больше. На практике первый и третий вид монашеской жизни – отшельнический и полу-общежительный – не всегда сильно отличаются друг от друга.
Духовный идеал каждой из трех этих форм монашества ясно выражен в жизни их отцов-основателей, подвизавшихся в IV веке в Египте, и сегодня на Афоне преобладает то же понимание каждой из этих форм. Основателем первого вида, отшельнического, является святой Антоний Великий (251-356). Его обращение к монашеской жизни ярко описал его биограф и современник святой Афанасий Александрийский.
Антоний родился в христианской семье. Когда ему было лет восемнадцать-двадцать, в одно воскресное утро он услышал в церкви слова Евангелия: «Если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твое и раздай нищим… и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19:21). Эти слова изменили его жизнь. Он впервые услышал их так, как будто они были сказаны лично ему. Он воспринял слова Христа буквально, раздал всё, что имел, и посвятил себя аскетической жизни и молитве; он уходил всё дальше и дальше в пустыню с тем, чтобы быть наедине с Богом. Если хочешь быть совершенным… стремление Антония к совершенству, его всепоглощающая любовь к Богу были столь сильны, всеобъемлющи и бескомпромиссны, что ради Бога он отказался от всего остального.
Святому Пахомию (292-348), основателю первого общежительного монастыря или, точнее, общежительного монашества, так как он основал целый ряд монастырей, объединенных одним наставником, общим уставом и правилами жизни, тоже было около двадцати лет, когда Господь призвал его. В то время он еще был язычником. Он был призван в армию, и его вместе с другими новобранцами отправили вниз по течению Нила в Александрию. Во время этого похода их заперли на ночь в местную тюрьму, вероятно, для того, чтобы они не разбежались. После наступления темноты христиане местной общины принесли им поесть и попить. Пахомий стал спрашивать, кто эти нежданные посетители, и впервые услышал слово «христианин». Глубоко тронутый их деятельным состраданием, Пахомий тут же дал обет стать христианином, когда вернется из войска.
В эту ночь в тюрьме Пахомий молился так: «Господи!.. если ты избавишь меня от моих несчастий, я буду подчиняться Твоей воле все дни жизни моей; и возлюбив всех людей, я буду служить им согласно Твоим заповедям». Он сдержал свое обещание. Через несколько месяцев, оставив военную службу, Пахомий принял святое крещение и сразу же стал вести строгую подвижническую жизнь: его обращение в христианство было в то же время и откликом на Божественный призыв стать монахом.
Возлюбив всех людей, я буду служить им… Оставаясь верным своему идеалу любящего сострадания, которое было явлено ему при его первой встрече с христианами, он решил не становиться отшельником, как Антоний, а основал киновию, в которой он со своими братьями мог выражать свою любовь в каждодневном служении друг другу. Таким образом, по своему духу взаимного участия монастырь Пахомия должен был стать образом первой апостольской христианской общины Иерусалима, в которой «все верующие были вместе и имели всё общее» (Деян. 2:44).
Что же касается третьей, промежуточной формы, в Египте IV века она, в частности, представлена полу-отшельническими поселениями Нитрия и Скит, где основателями были авва Памво, Макарий Египетский, Макарий Александрийский. Из этой среды вышли те истории и высказывания, которые известны под различными названиями: Gerontikon, Apophtegmata или «Изречения отцов-пустынников». Эту книгу полезно читать всем, кто хочет понять значение афонского монашества.
Идеал третьей формы монашеской жизни показан в истории, рассказанной Палладием Еленопольским о своем духовном отце Макарии Александрийском. Однажды в состоянии подавленности Палладий пришел к отцу Макарию и сказал: «Отче, что мне делать? Смущают меня помыслы, говоря мне: “Ты ничего не делаешь здесь, ступай отселе”». Святой отец ответил ему: «Скажи твоим помыслам: “Для Христа я стерегу стены”».
Я стерегу стены… каким оружием? У первых монахов был на это точный ответ: это оружие – молитва. А от кого они охраняют стены? И опять первые монахи отвечают совершенно определенно: от демонов. А так как демоны являются врагами рода человеческого, следовательно, монахи, удаляясь в пустыню, являющуюся логовом бесов, поступают так не себе в угоду, а та невидимая брань, которую они ведут, помогает всему человечеству. К тому же, если пустыня понимается в этом смысле как обиталище сил зла, может возникнуть вопрос: а где сегодня находится эта пустыня – в деревне или в центре города?
Образ Палладия об охране стен, который применим не только к полу-отшельнической жизни, но ко всем формам монашества, взял неизвестный автор, написавший «Историю египетских монахов» (конец IV века). «Нет в Египте и Фиваиде города или поселка, не окруженного жилищами монахов-отшельников как будто стенами, и люди рассчитывают на их молитву, как на Самого Бога… На них держится мир, и их усилиями человеческая жизнь сохраняется и прославляется Богом».
Могут возразить, что эта фраза об «охране стен» отражает постороннее мнение, выражает, что думает о монахах внешний мир, а не то, что иноки воображают о себе. В этом есть доля правды. Без сомнения, большинство первых монахов, если их спросить о том, в чем заключается их призвание, не решается назвать себя защитниками стен или объявить, что на них держится мир. Возможно, они предпочтут ответить более скромно: «Я здесь, чтобы каяться о своих грехах». Как сказал Антоний Великий, «дело, славнейшее из всех дел, какие может совершать человек, есть – исповедовать грехи свои пред Богом». Ученики спросили авву Диоскора: «О чем ты плачешь?» Он отвечал: «Я плачу о грехах своих». Современные афонские монахи ответили бы так же.
Но второй вид понимания монашеского призвания отнюдь не противоречит первому. Даже если монах кается и думает только о своем собственном недостоинстве в глазах Бога, даже если он не считает, что охраняет стены и поддерживает других людей, он, тем не менее, через свое покаяние, или «изменение ума» (metanoia) именно это и совершает. Говоря слова отца Иринея Озэрра, «любое продвижение по пути духовного совершенствования одного верующего приносит пользу всем верующим; с каждым шагом к Богу устанавливается еще одна точка соприкосновения между Ним и всем человечеством; с каждым оазисом духовности пустыня этого мира становится менее дикой и непригодной для обитания». Святой Серафим Саровский (1754-1833) выразил эту мысль более кратко: «Стяжи мирный дух, и вокруг тебя спасутся тысячи».
Именно в этих словах отца Иринея и святого Серафима мы находим ответ на негативное отношение к монашеству, будь то афонское или какое другое. Какую пользу приносит монах обществу? Разве монах живет не только ради себя?
Можно, разумеется, по-разному ответить на эти вопросы. Во-первых, своими трудами по богословию и духовной жизни многие монахи помогают укреплять Церковь. Что же касается Афона, одним из самых обнадеживающих результатов обновлений, произошедших с конца 60-х годов, является заметное увеличение числа полезных книг, написанных афонскими монахами.
Во-вторых, радушие всегда считалось важной составляющей монашеского служения. Распахивая двери своих обителей перед паломниками и другими посетителями, монахи пытаются достучаться до тех, кто чужд Церкви, далек от нее, лишен общения с ней. Даже в том случае, если резкое увеличение числа посетителей в последние десятилетия связано с тем, что на Афон приезжают люди, вовсе не интересующиеся вопросами веры, а из праздного любопытства, каждого гостя нужно «принимать как Самого Христа», как гласит устав святого Бенедикта, а традиции Святой горы подтверждают.
В-третьих, более важное служение монахов внешнему миру состоит в том, чтобы окормлять мирян, заниматься пастырской деятельностью. Отшельник, который, подобно Антонию Великому, удалился от мира исключительно из стремления к совершенству, к концу жизни часто становится, опять же, как святой Антоний, духовным наставником, «старцем» (geron), вселяя надежду и исцеляя души не только своих братьев-монахов, но и многих мирян.
Важно то, что нынешнее обновление Афона благословлено многими влиятельными отцами Церкви, такими как отец Василий Иверский (прежде Ставроникитский), отец Емилиан Симонопетрский, отец Ефрем Филафейский (ныне в Америке), покойный отец Иосиф Ватопедский, покойный отец Паисий – это только некоторые из них. Без этих «старцев» возрождение Афона было бы невозможно. Их влияние распространяется не только на всю Грецию, но и далеко за ее пределы.
Однако ни один из этих ответов не затрагивает суть дела. Основное служение монаха человечеству заключается в молитве. Он помогает другим не только непосредственной ходатайственной молитвой, но любой своей молитвой, своим общением с Богом в каждый момент своей повседневной жизни. Как считают отец Ириней и святой Серафим, это общение с Богом динамично и является благотворной силой, преобразующей мир. Именно посредством молитвы как монах, так и мирянин становится «человеком для других»; и так как монастырь есть дом молитвы, то он, вне всякого сомнения, служит всему обществу. Французский богослов Оливье Клеман справедливо считал, что если несколько человек, будь то монахи или миряне, обратят свою жизнь к молитве, к «чистой» молитве, которая со стороны кажется бесполезной, то изменят мир к лучшему одним своим присутствием, самим фактом своего существования.
Этот тройственный идеал, установленный основоположниками монашества в Египте в IV веке, еще остается идеалом для афонского монашества в веке XXI. Современные афонские монахи, как и их предшественники семнадцать веков назад, ищут совершенства; они стремятся любить своих братьев и служить им, и своим покаянием и непрестанной молитвой охраняют стены града человеческого.
Все три формы монашеской жизни – отшельническая, общежительная и промежуточная – имеют своей целью достижение свободы. Как афонские монахи сказали Якобу Фальмерайеру, «здесь ты обретешь… величайшее из всех блаженств – свободу и душевный покой». Монашескую жизнь в нищете, целомудрии и послушании можно просто сформулировать через отрицание – никаких денег, никаких жен, никакой самостоятельности, – но в действительности цель ее положительна: она – дверь к личному освобождению.
Это справедливо подчеркнуто в «Заявлении», выпущенном в Афонском монастыре Кутлумуш в начале 2009 года. В нем говорится: «У монаха нет никакой собственности». [8]
«Святая гора, – продолжают отцы из Кутлумуша, – исповедует духовную свободу – ключевой пункт православия». Каждое монашеское сообщество есть «Церковь в миниатюре». «Святая гора не принадлежит никому… Она принадлежит Богоматери… Она – результат многовекового сотрудничества Бога с Его святыми». Как выражение синергии (synergeia) или «соработничества» Божественной благодати и человеческой свободы (см. 1 Кор. 3:9), Афон посвящает своих насельников «в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8:21).
Фото: a-sharkov.livejournal.com
Созидательное безмолвие
Такова есть третья отличительная черта, отражающая всеобщность Святой горы: ее всеобъемлющий характер, охватывающий три образцовые формы монастырской жизни. Остается рассказать о четвертой особенности горы Афон, делающей ее если не уникальной, то, во всяком случае, исключительной: особое покровительство Божией Матери, привилегированное положение горы Афон как Сада и Удела Пресвятой Богородицы.
Дева Мария олицетворяет многое для афонских монахов, но, прежде всего, Ее считают хранительницей и покровительницей созидательного безмолвия. Этот аспект афонской духовности разработал главным образом святой Григорий Палама в трактате, написанном около 1334 года, когда он был насельником Святой горы, в честь праздника введения во Храм Пресвятой Богородицы (21 ноября). Как следует понимать, спрашивает святой Григорий, детские годы, которые Мария, согласно древнему преданию, провела в Иерусалимском Храме, в уединении и глубокой тишине Святая Святых? И отвечает: нам следует смотреть на Нее, как на вершину исихазма, на Ту, кому больше других удалось стяжать подлинную hesychia, покой, или молчание души.
Войдя в храм, пишет Палама, Мария разорвала все связи с земным, отверглась мира и «жила для одного Бога», избрав скрытое, невидимое для постороннего глаза существование, «жизнь в безмолвии». Окруженная стенами храма, Она находилась в Святая Святых как отшельники, живущие в горах, пустынях, пещерах и ущельях земли (см. Евр. 11:38). Своим пребыванием в Храме, понимаемом в этом смысле как пустынножительство, Она предвосхитила монашество. Здесь Она училась подчинять Богу свой ум (nous), вела ангельскую жизнь, приобщалась созерцанию (theoria) и непрестанно молилась. Преображенная Божественным Светом, Она видела нетварного Бога, отраженного как в зеркале в чистоте Ее сердца. И то, каким образом Она постигала тайны внутренней молитвы, как раз и является безмолвием (hesychia).
Когда читаешь слова святого Григория Паламы о внутреннем покое Божией Матери, возникает вопрос: каково в таком случае истинное значение тишины для афонских монахов или для христиан, живущих в миру? Очевидно, что для святого Григория она не является чем-то отрицательным, в виде паузы между словами, отсутствия звуков. Напротив, он рассматривает ее в высшей степени положительном смысле: тишина – не пустота, а наполненность, не отсутствие, а присутствие.
Разумеется, существуют различные виды тишины, и какие-то из них действительно крайне отрицательны, означающие не открытость, а закрытость, изолированность. Но hesychia Пресвятой Девы, о которой говорит Палама, выражает не отвержение Иного, а отношение, не оторванность, а общение. Безмолвие души есть не что иное, как состояние слушания. Как сказал швейцарский писатель Макс Пикар, «слушать можно только тогда, когда человек хранит тишину: слушание нераздельно с тишиной». [9]
Псалмопевец не просто говорит: «Остановитесь», но «Остановитесь и познайте, что Я – Бог» (Пс. 45:11): безмолвие не есть пустота, а именно осознание присутствия Бога, слушание Бога. В Священном Писании Дева Мария предстает перед нами как Та, Которая слушает, Которая ожидает Господа в чуткой тишине, слагает слова Его в сердце Своем (Лк. 2:19, 2:51, 11:28), Которая призывает других слушать Его (Ин. 2:5).
Эта созидательная тишина, это безмолвное ощущение Божественного присутствия, характерное для Богоматери, есть в то же время одно из самых ценных качеств горы Афон. И так как Дева Мария есть хранительница Святой Горы, то Она является, прежде всего, хранительницей тишины, которая характеризует духовность на Афоне. Лучше всех тишину на Афоне описал английский православный писатель Джерард Палмер, который в течение нескольких десятилетий каждый год ездил на Святую гору:
«Был полдень 6 августа 1968 года. Катер из Дафни причалил в гавани монастыря Симонопетра. Из катера я вышел в гордом одиночестве, и после сердечного приветствия монахов на пристани я стал подниматься по крутой тропе, а катер поплыл дальше вдоль побережья. Минут через двадцать или около того я достиг того места, где тропинка от монастыря Григориат соединяется с дорожкой, идущей справа. Здесь, на этом перепутье, стоит крест и каменная скамейка под навесом; в этом небольшом строении нет стен, и путнику открывается панорамный вид над морем на ближайший полуостров. Поклонившись кресту, я присел в тенек и стал смотреть на море, прислушиваясь к тишине.
Все было тихо.
Я сразу почувствовал, что я, наконец, опять на Святой горе, и прославил Господа за то, что Он снова даровал мне эту возможность.
Все было тихо.
Эта тишина, этот покой повсюду всё наполняет собой, он есть сама суть Святой горы. Отдаленный звук катера только подчеркивал насыщенность этого беззвучия; внезапно ящерица прошелестела в сухих листьях, лягушка плюхнулась в фонтан – громкие, резкие звуки, но они лишь еще больше выделяют это всепоглощающее безмолвие. Часто, когда гуляешь по огромным просторам с нетронутой природой, которые составляют большую часть этой святой земли, или шагаешь по тропкам, где каждый камень дышит молитвами, невозможно слышать какие-нибудь звуки. Даже в монастырских церквях, где тишина как будто усиливается полумраком, красотой и святостью места. Кажется, что возгласы священников и пение монахов в нескончаемом ритме дневных и вечерних богослужений есть не более чем тонкое обрамление безбрежного океана тишины.
Но этот покой, эта тишина есть нечто больше, чем просто отсутствие звуков. У этого безмолвия есть положительное качество – полнота, завершенность, вечный покой, который воплощается в Покрове Божьей Матери, которым Она окутывает свою Святую гору, защищая ее, даруя внутренний покой, душевный покой и тем, кто живет здесь, и тем, кто приезжает сюда с открытым сердцем, чтобы принять это благословение.
Да благословит Господь тех, кто охраняет этот покой, и тех, кто увозит его с собой как неисчерпаемый дар Божией благодати».
Фото: forum.awd.ru
Угрозы и надежды
Можно было бы завершить наше обсуждение отличительных особенностей Святой горы на этой оптимистической ноте, однако тогда могло бы сложиться обманчивое впечатление. Но если бы Джерард Палмер мог вернуться на Афон сегодня, через сорок три года, нашел бы он здесь тот же покой? Насколько эта черта афонского монашества, да и другие три особенности, о которых мы упомянули, защищены в современных условиях? Или они находятся под угрозой?
Нет особой необходимости, а, может, и вообще никакой, беспокоиться о третьей особенности, а именно о разнообразии форм монашеской жизни, которые сосуществуют на Святой горе. Все три формы монашества – отшельническая, общежительная и промежуточная – и сегодня процветают на Афоне, как и в былые времена, и есть все основания предполагать, что они сохранятся и в будущем.
В 1960-х годах наибольшую жизнеспособность проявили греческие скиты, такие как скит Святой Анны или Новый скит, тогда как несколько из двадцати «первенствующих» монастырей находились в состоянии опасного упадка. Сегодня происходит обновление почти всех основных монастырей, и ни одному из них не грозит вымирание; в то же время в греческих скитах жизнь бьет ключом. И поэтому можно с большой долей вероятности предположить, что Святая гора останется настоящим микрокосмом различных форм монашеской жизни, установившихся на христианском Востоке.
К сожалению, в отношении остальных трех особенностей афонского монашества ситуация не такая радужная. Давайте сперва возьмем вторую черту – всеправославный характер Святой горы. В период 1970-2000 годов накопилось много данных, свидетельствующих о том, что люди не греческого происхождения, особенно румыны и русские, когда хотят стать афонскими монахами, встречают на своем пути трудности, которых нет у греков. Почему?
Разумеется, это противодействие не исходит от греческих обителей Святой горы; напротив, зафиксированы случаи, когда афонские монахи выражали протест против препятствий, чинимых не-грекам. Возможно, у министерства иностранных дел Греции есть причины препятствовать принятию русских и румын, но достоверную информацию по этому вопросу добыть довольно трудно. К сожалению, есть прямые свидетельства, которые позволяют предположить, что нынешний Вселенский Патриарх Варфоломей I препятствует принятию не-греков. За последнее десятилетие ситуация, кажется, немного улучшилась, и во всех не-греческих обителях произошло небольшое, но в то же время довольно значительное увеличение числа насельников.
Любые попытки превратить Афон в греческий анклав, если такие попытки всё же имеют место, были бы прямым нарушением международных соглашений, принятых в отношении святой горы Афон. Это также напрямую противоречило бы Конституционной Хартии Афона 1924/26 годов, ратифицированной правительством Греции. Это также шло бы вразрез с законами Европейского Союза, членом которого является Греция. И главное – это самым вопиющим образом противоречит тому всеправославному духу, который с самого основания православной монашеской республики Афон господствует в ней. Святая гора никогда не была в исключительной собственности какой-либо национальной группы. В течение десяти столетий она остается всемирным центром православия, и пусть навсегда им остается. Но чтобы это пожелание осуществилось, нужно постоянно сохранять бдительность.
Если есть основания для беспокойства в отношении второй из наших четырех особенностей, то опасения значительно увеличиваются, когда мы обращаемся к первой и четвертой особенностям. Природная красота Святой горы постепенно разрушается, и то же происходит с ее тишиной и покоем. Я очень доволен, что впервые посетил Афон еще в 1961 и 1962 годах и, таким образом, имел возможность увидеть Святую гору в ее «доиндустриальном» состоянии.
В то время на горе практически не было моторизованных средств передвижения. В русском монастыре был грузовик, на котором привозили бревна из леса, и мне говорили, что в монастыре Хиландар был трактор, пожертвованный президентом Югославии Броз Тито, но я его никогда не видел. Вот, кажется, и всё. Не было разъезженных грязных дорог, соединяющих один монастырь с другим, не ходил автобус от порта Дафни до монашеской столицы Кареи. В начале 60-х годов паломники пользовались мощеными булыжником тропами или передвигались на небольших катерах, значительно более скромных в сравнении с громоздкими судами, которые курсируют сегодня вдоль Афонского побережья.
Конечно, Афон не мог вечно оставаться в «доиндустриальном» состоянии, некоторая модернизация была неизбежна, да и желательна. В конце концов, нет ничего священного в масляных лампах или перевозке грузов на мулах. Вполне возможно вести аскетический образ жизни и в то же время пользоваться электричеством и центральным отоплением. Можно построить дороги и содержать их с экологической разумностью. Строения можно ремонтировать с должным применением традиционных строительных материалов. Если это не всегда происходило в 1950-х и в 60-х годах – в монастыре Протатон в Карее появились бетонные перекрытия, в монастыре Дионисиат были разобраны деревянные балконы, – то можно надеяться, что в будущем удастся избежать подобных ошибок.
К счастью, на южной оконечности полуострова, между Великой Лаврой и монастырем Продром с одной стороны и скитом святой Анны – с другой, нет шоссейных дорог. Учитывая гористый характер местности, скорее всего, этот район, который представляет собой самое сердце Афона, его Святая Святых, навсегда останется демоторизованным «теменосом». [10] Однако здесь также надо быть начеку.
Еще большая бдительность необходима, чтобы сохранить покой Святой горы. «Если бы я был врачом, и у меня спросили бы совета, я бы ответил: «Соблюдайте покой!» – сказал датский философ Сёрен Кьеркегор. Разве сегодня Святая гора не нуждается в таком докторе? Мобильные телефоны, постоянно снующие туда-сюда автомобили, вой бензопил в глубине леса – всё это мешает слушать тишину так, как слышал ее Джерард Палмер в далеком 1968 году. Когда идешь по афонской земле, еще можно почувствовать, как отец Никон, что «здесь каждый камень дышит молитвами». Но та «красноречивая тишина» – позаимствуем это выражение у римского философа IV века Мария Викторина, – которая всегда была отличительной особенностью горы Афон, становится всё более эфемерной.
Британский ученый Роберт Байрон назвал некогда Афон «обителью веры, где время остановилось». Справедливо ли это в наше время? И да, и нет. Святая гора остается бастионом Священного Предания, сокровищницей прошлого. Но та традиция, которую олицетворяет Афон, всегда была живой традицией, в которой консерватизм сочетается с переменами, а древний обряд идет рука об руку с обновлением. За последние полвека, в течение которых я пользовался привилегией регулярно посещать Афон, на Святой горе произошло много перемен, и большая часть из них – к лучшему. В частности, благотворное влияние Афона на внешний мир, как православный, так и неправославный, значительно возросло.
Однако по меньшей мере три из четырех характерных особенностей, которые делают Святую гору уникальной и неповторимой, сейчас в большей или меньшей степени находятся в опасности. Наследие Афона – не только дар, но и огромная ответственность. Сегодня, как никогда раньше, необходимо, чтобы все, кому небезразлична судьба Афонской горы и ее насельников, со всей ответственностью осознали ее значение и то, что она нуждается в постоянной защите. Ведь, в конце концов, не мы защищаем Святую гору, а она защищает нас.
Перевод – Александр Шперл
- Из стихотворения «No worst, there is none» Джерарда Мэнли Хопкинса.
- Митрополит Месогейский Николай (Хаджиниколау), Гора Афон: «Высочайшая вершина на Земле».
- Филипп Шеррард, «Афон, гора Безмолвия».
- О тени горы Афон (не утром, а вечером) см. Аполлоний Родосский, цит. у В. дела Дора в «Видах Афонской горы».
- Дмитрий Оболенский, «Шесть портретов Византии».
- Перевод богослужебных текстов на славянский язык, сделанный Кириллом и Мефодием и их учениками, использовался только за пределами Византийской империи.
- Иоанн Лествичник, «Лествица, возводящая на небеса», Слово 1(27).
- У многих общежительных монастырей на Святой Горе есть земельные владения или постройки, но они находятся не в личной, а коллективной собственности, и доход от них позволяет ремонтировать монастырские строения и компенсировать большие расходы на обслуживание посетителей. Но, как показали недавние события в монастыре Ватопед, всегда существует опасность того, что эта коллективная собственность может отрицательно сказаться на внутренней свободе монахов.
- Макс Пикар, «Мир тишины».
- Греч. «участок земли вокруг храма».