Русская литература

Крестьянского мира, о котором писал Абрамов, больше нет, но его тетралогия «Пряслины», повести по-прежнему читаются на одном дыхании. В годовщину со дня смерти замечательного писателя о своем отношении к его творчеству рассказали прозаик и журналист Дмитрий Шеваров и писатель Борис Екимов.

Чему учит русская литература? Как убивать топором старушек? Как женщине из-за несчастной любви бросаться под колеса поезда? Как молодому, полному сил мужчине, который потерял смысл жизни, в петле повисать? Или как собирать бомбу и ставить в нее часовой механизм?

Вдруг раздается звонок из Издательства МГУ, и нам говорят: «Вы знаете, вот у вас в хрестоматии по старославянскому языку всё тексты какие-то религиозные… Вы не можете какие-нибудь другие подобрать, а то там Евангелие да Евангелие…»

Я пытался показать, что советский коллективизм и русская православная соборность не только не синонимы, но имеют совершенно разный генезис, что советский коллективизм есть отрицание русской соборности. Книга вышла огромным для университетских изданий того времени тиражом — и ее тоже восприняли как вызов.

Сама мысль о связи «оживляющего» чувства и «проникающего в ценности» воображения – сравнительно недавняя: до XIX века никто не считал, что литературное произведение пробуждает чувства, или что отношения между властью и народом, между художником и зрителем, между начальником и подчиненным описываются как проявления чувств, как симпатия или душевное понимание и непонимание.

Вчера исполнилось 73 года со дня кончины русского писателя и драматурга М.А.Булгакова. В этот день на Крутицком патриаршем подворье в Москве была совершена панихида по Михаилу Афанасьевичу.

Совсем недавно я держала в руках методическое пособие для учителя, где говорилось, что фамусовское общество - это мудрые люди, придерживающиеся традиционной этики и морали, консерваторы в лучшем смысле этого слова, а Чацкий - опасный вольнодумец, который несет в Россию страшные и чуждые ей идеи насильственной смены власти и вообще гибельного либерализма.

Современный человек поражен процессами бесконечного умножения одного и того же, тиражирования, копирования. В «добрую старину» художнику, чтобы справиться с давлением классического искусства, нужно было пририсовать Джоконде Да Винчи усы. Теперь ничего пририсовывать не нужно, достаточно выставить десять или сто тысяч таких же репродукций – всё, образ убит.