Когда я вспоминаю Лизу, я представляю, как спускаюсь по лестнице в подвал, захожу в комнату, там сидит, допустим, доктор Сергей Петрович Курков, который долго работал в «Справедливой помощи», и он говорит: «Боже мой, фарфоровая женщина пришла!», а рядом сидит Лиза и говорит: «О, Фру-Фру, привет!» – это мой ник в ЖЖ, и эта картина прямо стоит у меня перед глазами. Когда Лиза погибла и мы на девять дней собрались в каком-то кафе, я тогда села и поняла, что я не относилась к этим встречам на Пятницкой как к чему-то особенному. Может, не ценила так, как должна была ценить, а может, и ничего плохого нет в том, что не ценила.
Я переехала в Москву и руководила рестораном французской кухни на Пречистенской набережной. Подружилась в фейсбуке с Олей Журавской, она стала заходить в мой ресторан и однажды говорит: «Сегодня у меня встреча с Лизой Глинкой, я тебя познакомлю» – а я тогда вообще не знала, кто это.
Пришла маленькая женщина с жестким взглядом и иногда – металлическими интонациями в голосе, но при этом очень располагавшая к себе. Мы пообщались и очень тепло расстались – мне было все это очень интересно, потому что я тогда только-только входила в мир благотворительности не как бездумный донор, а как человек, который думает о том, как это сделать эффективнее, и мне были интересны те, кто был по ту сторону условного пожертвования.
Потом я недолгое время работала в соседнем здании от того места, где Лиза жила, мы списались с ней в фейсбуке, и я ей предложила: «Приходи ко мне на обед!» И она пришла. Помню, мы хохотали весь вечер, рассказывали какие-то случаи из жизни, и тогда началось уже более близкое и человеческое знакомство.
Фото: Natalju Sha / Наташа Казакова
Потом я начала участвовать в сборах денег и медикаментов, которые Лиза организовывала. В то время я еще не работала в благотворительности, но Лиза – это конкретный человек, который повлиял на то, что я, профессиональный бизнес-управленец, ушла в некоммерческую сферу.
Ближе познакомившись с ней, я начала ходить в подвал на Пятницкой, общаться в этом кругу и постепенно поняла, что именно здесь я могу найти смысл своей жизни и своей деятельности, они мне очень важны, хорошо ложатся на мое бытие, и это та деятельность, которой я бы хотела заниматься.
Я ходила-ходила в подвал как волонтер, приносила какие-то вещи, деньги, медикаменты, пока не случился кризис 2008 года, мой ресторанный проект закрылся, я ушла на консультационную деятельность, и у меня появилось очень много свободного времени.
И одновременно с этим я услышала в подвале о том, что необходимо открыть благотворительный фонд помощи взрослым людям, этой темой никто не занимается, открыта только программа «Живой», которую делала Маша Хадеева. Я взяла это себе на заметку, обдумала и однажды сказала: «Ребята, а я бы это попробовала». И все развернулись ко мне и сказали: «О!»
Нас всех тянуло в подвал
Подвал был местом силы, и мы все знали, что в пятницу вечером на Пятницкую приедут самые разные люди разного социального толка, рода занятий, возраста и так далее. Мы не были единым конгломератом, но при этом там всегда были очень интересные посиделки, встречи, разговоры.
Фото: Natalju Sha / Наташа Казакова
И помимо того, что мы были друг другу интересны в человеческом и профессиональном плане, мы еще одинаково думали о помощи другим людям. В подвале не было того, что многие из нас терпеть не могут – пафосных слов о том, что «я спасаю мир» или о слезинке ребенка. В подвал приходили люди, которые могли тяпнуть водки, поругаться, и при этом они принесли с собой сумку вещей для бездомных.
В подвале в один вечер могли сидеть рядом преуспевающий адвокат и столяр. В подвале можно было несколько раз встретить приятного человека и только потом узнать, что это Саша Бондарев, известный телепродюсер, который сейчас снял фильм «Легенда о Коловрате». И если сначала все приходили, чтобы помочь фонду, то потом стали ходить туда как в клуб по интересам, и благотворительность была фоном для этого, обыденным делом: берешь вечером пакет, покупаешь хлоргексидина, бинтов, обязательно памперсов, и едешь на Пятницкую.
Думаю, секрет был именно в том, что во всем этом не было пафоса, героизма, жертвенности. Лиза приезжала после своей тяжелой работы на вокзале и рассказывала о том, что там было, иногда со смешками, иногда с горечью, но всегда без фальши и позы. И такой подход привлекал думающих людей, потому что, конечно, есть люди, которые идут и на пафос, и на надрыв, все находят свое.
Плюс, конечно, Лиза сама по себе была очень интересным человеком, и люди шли на нее тоже.
Лично мне она просто открыла новый и очень интересный мир, наполненный смыслом, и я поняла, что мне не интересно тупо выполнять работу за деньги – мне нужны еще какие-то смыслы, и чем выше, тем лучше.
Потом, когда я зарегистрировала фонд «Живой» и поруководила им, я в 2013 году оттуда ушла, потому что серьезно выгорела эмоционально, и ушла в коммерцию, но продержалась там три месяца – я уже не смогла всерьез, по-честному делать что-то, кроме менеджмента в благотворительности.
Думаю, что значительная часть людей приходила на Пятницкую через ЖЖ, потому что у Лизы был популярный журнал. Я не раз видела, как заходила какая-нибудь тетенька даже в норковом полушубке – она уже переступила через себя, потому что пошла в какой-то подвал для каких-то бомжей, и теперь дико боится, что сейчас она попадет в компанию возвышенных розовых пони, которые ей скажут: давай-ка мы тебе объясним, как мы спасаем мир.
И вот она заходит в подвал, где накрыт стол, где сидят люди с нормальными глазами, смеются, пьют вино и говорят ей: «Заходи, ставь сюда пакет, чаю хочешь?» И я не раз видела, как заходит такой напряженный человек, но, сидя там, постепенно приобретает черты живого и начинает сюда ходить.
Я учу Лизу говорить, как «реальные» пацаны из Тольятти, откуда я недавно приехала. Мы спрашиваем Сергея Петровича Куркова, «Петровича»: «Ты чего такой дерзкий? Под кем ходишь?» Фото: Le Teem (livejournal.com)
Я смотрела на Лизу и брала с нее пример
Лиза всегда была очень убедительна. Она могла взять человека любого уровня и ранга и убедить его, потому что она находила действенные слова и интонации. Не знаю – этому учатся или это такая изначальная прошивка?
Есть женщины, которые выросли с убеждением, что они правы. Лиза была именно такая. Когда она говорила, не возникало ни тени сомнений, что она права.
Определенной части экзальтированных людей Лиза представлялась неким божеством и мессией. Она никогда не почивала на лаврах, но никого не одергивала, когда ей что-то говорили. Может, она просто позволяла людям пройти свой путь и побыть в этом состоянии. Но она, конечно, была абсолютно живым человеком во всех его проявлениях, со своими слабостями и сильными сторонами.
Как руководитель некоммерческой организации я могу сказать, что это одно из испытаний в благотворительности, когда ты начинаешь что-то делать, и вокруг говорят: «Ты святая, ты герой!» – и превозносят тебя до небес. Очень важно отследить этот момент и поработать с ним внутри себя, потому что человек слаб, и уверовать в то, что ты крутая и лучше всех остальных, потому что они это не делают, а ты делаешь, можно очень легко.
Автор фото Наташа Казакова, апрель 2009 г.
Я в какой-то момент, когда люди начали мне это говорить, просто попросила: «Ребята, вы, пожалуйста, не говорите мне этих слов, не искушайте меня, я человек слабый, боюсь не справиться». Но у Лизы этого никогда не было, она не бронзовела от этих восхвалений.
Когда я думаю про Лизу, я вспоминаю Валю Кунаховца, солдата, который был болен раком – Лиза очень долго за него боролась, собирала деньги, организовывала помощь… Когда стало понятно, что Валя уходит и ничего с этим сделать уже нельзя, Лена Погребижская устроила концерт, пела свои песни, и в частности – ее знаменитый «Городок», где припев «Пусть никто, никто вообще не уходит», и было совершенно невозможно это слушать. А потом были похороны Вали, и кладбище где-то то ли на окраине Москвы, то ли в области, слякотная осень, стылая погода, все это было как-то очень тяжело.
Но я смотрела на Лизу и брала с нее пример – то, как она себя держала возле Валиной могилы, стало для меня образцом поведения в таких ситуациях.
Когда она была рядом с ушедшим человеком, она совершенно не думала о себе, не жалела себя, как это обычно со всеми нами бывает, – нет, она отдавала дань уважения ушедшему. Все, что она делала в таких ситуациях, она делала исключительно для этого другого человека, фокус ее внимания был на нем, и никогда – на себе. Это было очень достойное поведение.
Лиза была спокойна, деловита – при этом надо понимать, что за Валю долго боролись, поддерживали, любили его, – но я не помню слез, помню очень серьезное почтение к смерти. Это меня научило уважать смерть и мертвых.
Как это – сесть в самолет и полететь на войну
Мне кажется, она очень боялась войны. Она никогда мне этого не говорила, но не мог человек с такими адекватными реакциями, как у Лизы, не бояться тех мест, в которых убивают. Почему она туда ездила? Не знаю. Почему она ездила на вокзал, я могу понять: ты хочешь помочь другим людям, при этом у тебя нет риска для жизни, есть риск для здоровья, но ты им управляешь – пользуешься антисептиком, защитой и так далее. А вот зачем ты едешь туда, где есть риск для жизни, я не очень понимаю.
В какой-то момент, когда она начала туда ездить, я попыталась примерить на себя и поняла, что у меня кишка тонка. Тонка не как у конкретной Тани Константиновой, а как у человека, у которого есть семья, дети, есть люди, которые на него рассчитывают. Может, если бы я была одна, то как довольно авантюрный человек, вероятно, так бы и поступила, не знаю. А Лиза это делала, будучи матерью и очень нужной многим людям человеком, и даже начала летать в Сирию. Я представить себе не могу, как это – сесть в военный самолет и полететь в другую страну, где идет война? Это какой-то запредельный уровень жертвенности.
Елизавета Глинка на спецборте МЧС во время эвакуации в Москву тяжелобольных детей из города Макеевка Донецкой области (2015)
Я иногда пыталась оценить с точки зрения психологии – зачем нормальному человеку, не травматику с личной серьезной трагедией, во все это идти, ковыряться в чужих ранах, собирать деньги на смертельно больных, возиться с ними и так далее? Не помню, где, я прочитала, что благотворительностью начинают заниматься люди, которым есть что отдать. У меня, например, очень много энергии, мне нельзя заниматься тупой простой работой, нельзя сидеть дома – я пробовала, меня начинает разрывать на части. У меня этой энергии столько, что меня хватает на то, чтобы делиться с другими.
И Лиза была ровно такая же. Но мы никогда с ней этого не обсуждали, не говорили на всякие высокие темы.
Меня никогда не расстраивало и не царапало, что она начала вывозить донецких детей, я не считала, что она делает что-то неправильно, продлевает войну, как говорили многие, потому что это дети, и мне все равно, какие и почему.
Может, я какая-то беспринципная женщина – однажды в комментариях к Лизиному ЖЖ у нас произошел спор с Дмитрием Быковым, который пришел к ней в журнал и начал говорить о том, что ему не все равно, откуда пришли деньги – мол, я бандитских денег с кровью не возьму.
Меня это тогда сильно разозлило, потому что это заявление теоретика. Ты сядь на кровати умирающего ребенка и, глядя в глаза его матери, скажи, что эти деньги, которые могут помочь ее ребенку, недостаточно хороши. Лиза была ровно такая же: ей было все равно, откуда деньги, если они могут спасти других.
Нет ощущения потери, она всегда со мной
Самая последняя наша встреча была обычной: я забежала в подвал буквально на несколько минут, мы обнялись, обменялись какими-то незначительными фразами, я посидела немного и убежала. И потом я ее увидела уже в гробу – вернее, закрытый гроб с ней…
25 декабря я лежала в постели, это был выходной день. Я проснулась, взяла, как обычно, ноутбук, начала пролистывать ленту новостей и увидела сообщение о том, что потерпел крушение самолет и что там Лиза. Я не поверила, тем более что потом появились сообщения, что Лизы там не было, потом – что была… Не могу сказать, что в тот момент испытала сильное потрясение – я просто не поверила, наверное, мозг берег меня. Окончательно я поняла, что Лизы нет, когда были похороны. И поняла, что больше не смогу с ней поговорить не потому что мы поссорились, а просто уже физически не могу ей позвонить.
У меня нет ощущения глобальной потери, потому что я чувствую, что она рядом. Видимо, я столько получила от Лизы, что она всегда со мной. И это никуда не ушло, оно продолжает быть здесь, просто физического тела здесь нет. Когда человек так себя раздал и настолько сильно вошел в твою жизнь, в тебя и вообще столько всего сделал, наверное, он присутствует в нас, в наших делах, как это ни банально звучит.
