Человек, который сегодня идет в семинарию – уже подвижник
– Отец Павел, что изменилось в церковной жизни за последние двадцать лет?
– С каждым годом внутри Церкви наступает все большее отрезвление, спадает романтическая пена, которая когда-то заволакивала глаза. И это очень хорошо: пена из надуманных представлений не позволяла видеть существующие проблемы. Кого-то этот процесс пугает, кто-то видит в нем некий отход от традиции, попытку деструкции, когда обостряются те или иные вопросы, чтобы в итоге изменить качество нашей церковной жизни.
Например, вопрос духовного окормления. Человек двадцать лет тому назад, придя в Церковь, верил в то, что, строго следуя советам своего духовника и ни в коей мере не подвергая сомнению его благословение, он обязательно добьется высоких духовных результатов.
Спустя два десятилетия этот человек в какой-то момент останавливается и смотрит на себя со стороны: что я в итоге получил? И понимает, что ожидания прошлых лет и сегодняшняя реальность очень сильно отличаются друг от друга. Оказавшись в остром кризисе, человек будет разбирать, в чем его причина, либо продолжит двигаться дальше, вытеснив эту тему куда-то на периферию сознания. Пройдет еще десять лет, ситуация еще больше обострится – и тот же вопрос возникнет вновь.
Протоиерей Павел Великанов. Фото: Анна Гальперина
Сегодня я встречаю немало людей, которые понимают, что не все установки, с которыми они однажды согласились при воцерковлении, оказались работающими. Эти люди чаще всего продолжают оставаться в Церкви, но меняют свой формат нахождения внутри нее. Например, человек двадцать лет регулярно вычитывал утренние и вечерние молитвы, строго соблюдал посты, во всех существенных ситуациях обращался к духовнику.
Но, осознав, что в его жизни это не приносит искомого результата, он отказывается читать молитвы по молитвослову, заменяя их чем-то другим, что для него приносит, по его мнению, большую духовную пользу, или просто молчит в течение определенного времени, или творит Иисусову молитву. То есть открывается пространство для внутреннего духовного творчества, что, на мой взгляд, очень хорошо.
Хорошо, когда исчезает страх коснуться того, что казалось неприкасаемым, – а вдруг оно рассыплется в прах? – значит, живет вера в то, что Церковь – не безжизненная фарфоровая кукла, не чучело, от которого ворсинки отлетают при первом прикосновении, а живой организм. У всего живого есть огромная способность к восстановлению, если даже что-то сломалось или что-то пошло не так.
– Случается, что люди через эти двадцать, даже тридцать лет уходят из Церкви, иногда даже – священники. Каковы причины, с чем люди перестают справляться?
– Думаю, тут целый комплекс причин. Священство по разным причинам уходит. Чаще всего это связано с тем, что есть определенные канонические границы, которые входят в острое противоречие со способностью нынешнего человека нести те или иные ограничения. В первую очередь, речь о семейной жизни. Если у священника не сложилась семейная жизнь, от него ушла супруга, например, он оказывается обреченным на безбрачие – что далеко не всякий человек может понести. И Церковь здесь, к сожалению, не делает никаких поправок, жестко следуя избранным правилам, в результате которых священник оказывается перед очень непростым выбором.
Парадокс в том, что есть какой-то обостренно-болезненный взгляд на тему семейных отношений духовенства – в то время как все остальное почему-то легко выпадает из фокуса внимания и не оказывается таким роковым, ломающим судьбы.
Ну, пьет батюшка – с кем не бывает? Ну, где-то провинился, ну, грубоват и нагловат бывает, – со всеми случается! Ну, живет роскошноватенько – соблазняет окружающих – грех-то какой! – но ничто из этого не сломает жизнь священника.
А вот если семья развалилась и священник не видит для себя безбрачие реальным – всё, тотчас на нем будет поставлена печать: «профнепригоден»! Или – одиночество (а еще лучше – сразу в монахи), или – уходи из священства. Других вариантов системой не предусмотрено. Не так давно один из моих знакомых именно в такой трагической семейной ситуации был вынужден снять с себя сан для того, чтобы не оставаться одному, иметь семью. Для него это было очень тяжелое решение…
– А бывает, что уходят именно из-за разочарования в церковной жизни?
– Зачастую одно накладывается на другое. Пока у человека была более или менее нормальная семейная жизнь, у него хватало душевных сил смиряться, на что-то закрывать глаза. Это как с болезнью. В каждом из нас – множество бактерий, в том числе опасных – но активизируются они только в ослабленном организме.
Поэтому я бы не стал причины подобных ситуаций сводить только к разочарованию.
Возвращаясь к началу разговора – Церковь за последние годы прошла очень интересный исторический путь, попробовав себя в разных направлениях, которые сегодня можно с определенной дистанции оценить уже более объективно. А дальше либо мы принимаем опыт наших ошибок, либо мы закрываем на него глаза и продолжаем наступать на те же самые грабли.
– Какие это ошибки?
– Например, идея открытия большого количества семинарий. Да, они в свое время были востребованы, но сейчас в них огромный недобор по абитуриентам. И если здесь, в центральных духовных школах, у нас есть конкурс, то в региональных семинариях это огромная проблема.
Сегодня исчезла романтическая аура вокруг церковной жизни. Современники, включая молодежь, более или менее представляют, что такое жизнь священника, чем живет внутрицерковная среда, и смотрят все более и более трезво.
Человек, который сегодня идет в семинарию, для меня уже подвижник. Юноша, который может без особых проблем поступить в целый ряд высших учебных заведений, к моменту окончания семинарии оказывается в совершенно ином положении, чем его сверстник, оканчивающий светский вуз. Выпускник вуза видит свою перспективу, знает свои права, знает какую-то меру своей ответственности и очень много вопросов решает сам. Выпускника семинарии, скорее всего, отправят туда, куда он не особо-то хочет. Он вполне может оказаться в ситуации, когда ему нечем будет кормить свою семью, а ведь у него нет мирской профессии, которая позволяла бы ему подрабатывать. Он не может развестись со своей супругой, даже если у них не сложатся отношения и даже если она уйдет от него. Целое море разных ограничений, на которые человек подписывается с момента, как он переступает порог духовной школы.
Если, несмотря на все это, он туда идет, для меня он – подвижник. Но таких людей становится все меньше и меньше.
Были вложены средства в создание епархиальных духовных школ, образованы инфраструктуры, которые на сегодня все больше и больше становятся недееспособными. Брать кого попало, лишь бы только заполнить учебные места – это тоже не вариант. Соответственно, с этими региональными семинариями надо что-то делать. Чем больше этих школ, тем более острую нехватку качественных абитуриентов ощущает центральная школа.
Думаю, что, возможно, некоторые семинарии можно было бы превращать в своего рода духовно-просветительские центры.
Фото: spbda.ru
Чем недостаток любви отличается от недостатка культуры
– Может ли хороший человек быть христианином без Церкви?
– У меня все дети занимаются в музыкальной школе, кроме одного, который все равно любит музыку, и потому мы брали частные уроки игры на инструменте. К чему я веду? То переживание и понимание музыки, которое есть у детей, посещающих музыкальную школу, совершенно иного качества, чем у ребенка, который музыкой занимается самостоятельно. Потому что школа – это определенная среда, традиция, определенная культура, которую передают педагоги. Когда человек занимается сам, он это все не сможет пережить и воспринять в той мере, в которой получил бы в школе. То же самое происходит и в Церкви.
Миссия Церкви – объяснить людям, каким образом выполнять самую главную заповедь христианства – заповедь любви. Вся Церковь – это большая школа любви.
Те люди, которые стараются жить духовной жизнью, которые учатся слышать эту тональность любви как некий камертон для себя, будут отличаться от тех, кто, возможно, сам по себе очень хороший человек, но при этом не имеет, как бы мы сказали с вами, «музыкального образования». Чем человек с высшим образованием отличается от человека без университета? У первого есть школа, научный аппарат, которым он владеет, он умеет мыслить систематически, умеет излагать, видеть логические несуразности. Человек, может быть даже очень умный, без систематического образования такими вещами едва ли способен овладеть. С одной стороны, ничто не мешает человеку быть хорошим и без Церкви. С другой стороны, это качество «хорошести» все-таки будет иным…
– Вот зайдет человек в храм, и далеко не всегда почувствует на себе любовь собравшихся.
– Понятно, что во всех нас есть определенный негатив, грех как «расстроенность», испорченность «скрипки души». Более того, если бы этого негатива не было, обо что бы вышлифовывались люди, менялись?
«Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать» (Рим. 15:1). Может быть, в этих словах апостола Павла ответ на наши претензии, почему не все вокруг нас любят? Главное отличие христианина от не-христианина в том, что христианин никогда не будет требовать к себе любви. Христианин готов любить даже без каких бы то ни было гарантий взаимности и обратного ответа.
– Но вот если человек сталкивается с грубым отношением со стороны христиан – разве это любовь?
– Во время учебы в семинарии я был знаком с одной старушкой, всю жизнь прожившей при Лавре и духовно окормлявшейся у отца Кирилла (Павлова). Бабушка была абсолютно далека от какой бы то ни было учености, читать-писать умела, но за все время я не помню, чтобы она прочитала хотя бы одну книгу или даже вычитала утренние молитвы. При этом у нее был очень скверный характер. Она не церемонилась вообще ни с кем, достаточно агрессивно реагировала на других людей. Поначалу меня это очень пугало. Но потом, когда я стал с ней больше общаться, мне неожиданно открылась вся глубина и красота души этого человека.
Мы нередко под любовью имеем в виду наличие определенной культуры – культуры общения, уважительного отношения к другому человеку, культуры слова и так далее, и так далее. Но ведь есть люди, у которых этой культуры просто нет – не потому, что они никого не любят, а потому, что эту культуру им никто никогда не прививал!
Когда мы сталкиваемся в Церкви с тем, что принимаем за отсутствие любви, все-таки это чаще – отсутствие элементарной культуры. Нельзя этих людей винить за это, здесь и проблема среды, и проблема их родителей, которые сами были некультурными и не смогли воспитать своих детей более культурными, чем они сами. И проблема церковной среды – которая почему-то таких людей очень активно притягивает – больше, чем, например, музыкальная или какая-то иная сфера интересов.
Поэтому я бы не стал драматизировать и думать, что наша церковная жизнь катастрофически ущербная. Нет, ничего подобного.
Другое дело, что у нас в какой-то момент произошло отождествление православия с крестьянским бытом, то есть определенные традиции, обычаи, отношения, традиционно свойственные именно крестьянской среде, перекочевали в Церковь и люди стали воспринимать их как атрибут православия. Например, хождение в платочках. Никакая женщина из среднего сословия, а тем более высшего, в храм в платочке не ходила. Сегодня в Греции, в Сербии, да и в других православных странах, вы не увидите женщину в платочке в храме. Это уже исключительно наша традиция.
Фото: spbda.ru
– Почему произошло это смешение православного и крестьянского?
– После революции простые люди в большинстве своем оказались более верными Церкви и в какой-то момент именно с ними стала отождествлять себя сама Церковь. А сегодня люди, которые приходят извне, из другой культуры, принимают привнесенные крестьянские традиции как нечто обязательное. Положено в церковь ходить в платочке? Человек начинает ходить в платочке и других вариантов не видит.
То же самое связано и с отношениями между людьми. Вот у кого-то в семье считается нормальным накричать на жену. И батюшка еще начинает подтверждать, что это естественно – прикрикнуть на жену, дать ребенку хорошего шлепка. Ведь если любят – наказывают! Еще цитату какую-нибудь вставит правильную! При этом не задумываются о том, что это не какое-то духовное измерение, а просто трансляция той культурной среды, в которой сам был воспитан, тех кодов, которые воспринял – и не более того.
Те, у кого есть иммунитет
– Отличаются те, кто приходит в Церковь сегодня, от людей, пришедших 20-30 лет назад?
– Не думаю, что здесь есть какое-то кардинальное отличие по сравнению с прошлыми годами. Изменения в другом: подросло поколение молодых христиан, уже выросших в Церкви. Речь о тех, кто родился в семьях неофитов, с младенчества ходил в церковь и пережил весь кошмар неофитского православного воспитания. Если, пройдя через все это, они все равно остаются в Церкви, их качество церковной жизни существенно отличается от тех, кто пришел в Церковь из мира.
– А вот это поколение – они остаются в Церкви изначально или потом, после некоторого периода отпадения, возвращаются?
– Чаще возвращаются, причем с прекрасным иммунитетом ко многим вещам, к манипуляциям теми или иными духовными понятиями, которые мы часто используем, даже не задумываясь об этом.
Например, понятием «послушание». Таких людей священнику трудно убедить в необходимости подчиняться ему, объясняя это духовным смыслом послушания. Они моментально блокируют подобные попытки и говорят: «Извините, батюшка, но вы не мой духовник, чтобы я вас слушался или делал то, что вы от меня хотите». И это очень хорошо, потому что оздоравливает церковную жизнь.
Этим людям не грозит разочарование, к нему у них тоже иммунитет: они в Церкви видели все – и светлые ее стороны, и не самые светлые. Поэтому они могут концентрироваться на лучшем, к этому подтягиваться, имея в себе силу и веру переступать через дурное, с чем им приходится сталкиваться. Это как в отношениях между людьми: исчезает первая романтическая влюбленность, возникают кризисы, начинается обтирание друг об друга, и если в этот период зарождается любовь, то она – настоящая.
– Отношение к верующим, к православию в обществе изменилось?
– Да, мне кажется, ситуация изменилась. Православие проникло в разные сферы жизни общества и перестает ассоциироваться с чем-то маргинальным, вызывать у людей шок или отторжение. Когда я был еще студентом, молодым священником, ко мне приехал один мой знакомый грек, чадо одного из афонских старцев. Буквально в первый же день он сделал мне выговор по поводу того, что я не хожу в подряснике все время. Священник, который ходит в мирском одеянии, для грека – явление невероятное.
Тогда я ему предложил: давай устроим эксперимент, мы весь день завтра будем вместе, и я буду только в подряснике. К вечеру он мне сказал: «Давай ты лучше будешь ходить в гражданском! Когда мы в Греции видим человека в подряснике, мы, даже не зная его, радуемся. Потому что для нас священник – образ Церкви. Церковь – это Пасха, это Рождество, это близость к Богу, это пространство света и радости. Я издалека вижу священника – и мне уже хорошо, потому что у меня из какой-то глубины подсознания поднимаются самые лучшие, самые светлые переживания. А вот у вас человек в подряснике раздражает окружающих, людям некомфортно находиться рядом с ним!» Сегодня такой реакции у нас уже не встретишь, по крайней мере, в крупных городах. Я не испытываю большого дискомфорта, если появляюсь в магазине или просто на улице в подряснике. Это говорит о том, что в сознании людей священник занял свое место, как факт современной реальности, причем без разницы, как к нему относиться.
Церковь перестает быть маргинальной, находящейся за границами обычной жизни. Это очень хорошо. Но здесь есть другая опасность, противоположная, когда Церковь начинает себя навязывать повсюду, где ее не особо ждут и не особо рады, что рождает сильнейшее отторжение и раздражение. Мне очень не хотелось бы, чтобы наступил момент, когда нецерковные люди, видя человека в рясе, вместо радости, или даже раздражения, как в советские времена или как в истории с греком, будут испытывать внутреннее отторжение. Не потому, что это что-то неизвестное и поэтому пугающее, а потому, что прежнее доверие было потеряно.
Не стесняться быть христианами
– Церковь должна как-то участвовать в общественной жизни?
– Конечно, должна. Церкви надо присутствовать там, где она считает важным свое присутствие. Но при этом не терять саму себя, помня, что главное содержание церковной жизни – свидетельство о Христе. Не внешнее свидетельство, не миссионерство, а такое состояние, при котором для окружающих становится очевидным факт присутствия Христа в Его Церкви.
Значит, нам надо учиться быть христианами, а также – учиться не стесняться быть христианами, не стесняться духовной жизни. У нас, к сожалению, в какой-то момент произошла редукция духовной жизни до монашеского благочестия, все свелось к учению о страстях, о добродетелях, о разного рода подвигах. Но христианство – это и не о монахах, и не о состоящих в браке, и не об одиноких.
Христианство – это о Христе, о жизни во Христе. К которой призваны все.
Там, где эта жизнь есть, она будет освящать все вокруг. Когда эта жизнь не во Христе, если главный предмет интереса – не Сам Христос, то где бы она ни проходила: в семье, в монастыре, да где угодно, – это будет жизнь о христианской идеологии, о создании очередной политической партии на христианских ценностях, о христианском искусстве, о христианской антропологии, христианской психологии – это все не то, не о Церкви…
Фото: tatmitropolia.ru
Дай Бог, чтобы нам хватило мудрости и мужества не поддаться соблазну сойти с Креста в угоду тем, кто, ухмыляясь, ходит вокруг и даже обещает поверить – если только согласимся играть в их политические, идеологические или какие угодно еще игры.
Я бы в завершение привел такое сравнение. Наше общество – это как тяжелобольной в реанимации, с острой интоксикацией, из-за которой мир вокруг воспринимается им очень искаженно. Временами он вскакивает – и с горящими глазами хватается то за одну идею, то за другую – благо, что крепко привязан ремнями к койке. В таком состоянии бессмысленно его жалеть, или читать назидания, или вообще пытаться донести какое-то слово. Не поможет, не то состояние!
Остается одно: закатать рукава и начать отдавать свою, здоровую кровь – и только тогда есть шанс, что больной пойдет на поправку! Но для этого самим надо быть здоровыми – на самом деле, а не только согласно выписанной справке…
