Лия Макларен
Когда я не могу выпустить смартфон из рук, то вспоминаю рабочий стол моего отца. В 1980-х годах папа работал продавцом мебели, и эта работа выручила его в те годы, когда глобализация препятствовала развитию канадской промышленности. Папа часто путешествовал, но когда он работал дома, он сидел в своем кабинете, в маленьком кабинете без окон, где все свободное место занимал большой тиковый стол. На нем было не так уж и много вещей — образцы синтетической обивки, подставка для ручек, лампа, телефон, пепельница. И все же каждый день папа сидел за этим столом, делая пометки, выпивая кофе и дружелюбно подшучивая над мелкими городскими магазинами о поставках полукруглых диванов и столовых наборов.
Я нахожу это удивительным. То, что мой отец — как и большинство других профессионалов своего поколения и поколений до него — смог получать зарплату и финансово поддерживать нашу семью с помощью стационарного телефона и пачки бумаг. Просто мысли о его рабочем столе, о том, каким он был пустым, вызывают во мне чувство странной дезориентации и одиночества. Интересно, как он проводил там весь день без интернета, который мог бы составить ему компанию?
Последние из неискушенных
В наш век неопределенности прогнозы давно утратили ценность. Но вот неопровержимый факт: скоро ни один человек на Земле не вспомнит, каким был мир до появления интернета. Конечно, останутся записи, но фактический жизненный опыт — что означает думать, чувствовать и быть человеком до появления большого облака данных — исчезнет. Когда это произойдет, что мы потеряем?
В этом году я съездила в Уилмслоу в пригороде Манчестера, чтобы взять интервью у Элизабет Денэм, британского комиссара по защите информации. Наша дискуссия затрагивала множество тем. Я выяснила, что среди проектов ICO (Офиса уполномоченного по информации в Соединенном Королевстве) ей больше всего понравился «Кодекс об [информационной продукции], соответствующей возрастным ограничениям» (Age Appropriate Design Code), или «Детский кодекс», который сейчас находится в разработке.
Этот кодекс стал выводами из прошлогоднего закона о защите личных данных; в течение нескольких месяцев его разработала команда, отвечающая за проекты по информационным технологиям и защите прав детей. Это режиссер и баронесса Бибан Кидрон, комиссар по делам детей Анна Лонгфилд, а также министр по цифровым и творческим индустриям Марго Джеймс.
Кодекс представят британскому парламенту этой осенью, он изменит цифровое пространство для британских детей. Закон содержит строгие ограничения на содержание и дизайн приложений, игр и платформ, предназначенных для несовершеннолетних.
Специалисты проверят и запретят технологии, которые манипулируют детьми с помощью алгоритмов и систем эпизодического вознаграждения, чтобы привлечь и удержать внимание. Ответственность ляжет на технологические компании, которым придется доказать, «что они уделяют первоочередное внимание наилучшему обеспечению интересов ребенка» в любом товаре или платформе, ориентированных на молодежный рынок.
Когда я рассказала Денэм, что росла без интернета и отправила свое первое электронное письмо в первый учебный день в университете в 1994 году, ее глаза засветились:
— Ага, — сказала она. — Значит, ты одна из «последних неискушенных».
Под этим она имела в виду, что контингент моей возрастной группы — тех, кто родился в середине-конце 1970-х годов — это последнее поколение людей, которое выросло до популяризации цифровой культуры. Другое название для нашего поколения, придуманное писателем из Ванкувера Майклом Харрисом в его книге «Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета», — это «цифровые иммигранты». Так он называет тех, кто жил «как с переполненной соединениями онлайн-жизнью, так и без нее».
«Детский кодекс» Денэм — очень смелый закон. Он включает в себя радикально новый свод правил, который представляет интернет в новом свете: как сад творчества и знаний для детей, а не как хаотический цирк нерегулируемого контента и сомнительных корпоративных интересов. А это то, что характеризует его нынешнее состояние. Оптимизм и смелые амбиции ее проекта рождают вопрос, который пришел мне в голову, когда я уже покинула Уилмслоу: можно ли вернуть утраченную неискушенность?
Смартфон как спасение от одиночества
В течение нескольких недель после встречи с Денэм я обнаружила, что меня преследует идея Харриса. Я задумалась — что означала для моего поколения цифровая миграция?
Мне всегда казалось, что в моем детстве невозможность внезапно связаться с кем-либо была скорее препятствием, чем бонусом. Это также объясняет, почему сейчас я никак не могу научиться пользоваться пультом дистанционного управления телевизора. Свои праздные летние дни я проводила в саду, разглядывая лица в облаках.
Но в какой-то момент со мной случилось (как и у большинства детей в 80-х годах) множество культурных потрясений. В среднем у меня стало гораздо больше экранного времени, и огромное количество часов было потрачено впустую за повторными просмотрами неудачных комедийных сериалов. Я провела у экрана больше времени, чем мои собственные дети, играя в Pac-Man на нашем Commodore 64. И все это, пока моя мама — домохозяйка, которой неоткуда было ждать помощи, — едва успевала накрывать на стол. Должно быть, для сегодняшнего ребенка гениальность мультиков киностудии Pixar или архитектурная многогранность Minecraft является лучшим способом провести дождливый день?
Фото: unsplash
Я начала исследовать то, что выделило мое поколение из всех других — правда ли утратили мы детскую наивность? Действительно ли мы лишились детства? Тогда я с удивлением обнаружила, что многие нейробиологи, киберпсихологи и технические специалисты по этике, которые проводят свою жизнь, размышляя о культурных и моральных последствиях цифровой революции, пришли к выводу, что в моем поколении есть что-то особенное, в воспоминаниях нашего общего «аналогового» прошлого.
Дело не в том, что цифровые иммигранты умнее или талантливее, чем цифровые уроженцы, которые появились после нас. Похоже, что наша уникальность заключается в том, что мы являемся последними представителями вымирающей породы. По сути — мы живые, дышащие сосуды, вмещающие в себя человеческий опыт, который в скором времени будет утерян.
— Кем бы ты предпочла быть, очень бедной с множеством друзей или супербогатой, но вообще без друзей?
Этот гипотетический вопрос недавно задал мне 11-летний приемный сын. Для меня ответ был легким.
— Бедной и с друзьями, — ответила я. — В конечном итоге, одиночество намного хуже бедности.
Сын не согласен.
— Однозначно богатым и без друзей. Я бы просто остался в своем особняке, играл бы в Fortnite, смотрел YouTube и общался с людьми в соцсетях.
Он популярный ребенок. Его лучшие друзья — группа мальчиков, с которыми он познакомился еще в начальных классах. Когда им предложили выбрать, хотят ли они вместе посмотреть фильм или провести два часа, играя в Fortnite и дистанционно взаимодействуя друг с другом через гарнитуру, ребята без промедления выбрали игру. Это потому, что для цифровых уроженцев, таких, как мой приемный сын и его товарищи, общение в интернете иногда даже предпочтительнее, чем общение вживую.
На свой 11-й день рождения он получил свой первый смартфон, и это выглядело так, будто мы вручили ему ключи от волшебного портала в утопическую параллельную вселенную. В принципе, так и было. Мы обеспечили его комфортом, который был чужд как для меня, так и для моего мужа — ощущением того, что твои друзья всегда рядом. Отсутствием одиночества.
Память больше не нужна?
В течение многих лет на научном поприще велись споры, оказывает ли длительное использование интернета вредное воздействие на деятельность человеческого мозга — в частности, на развивающийся мозг детей. Шли бесконечные «дебаты по поводу экранного времени», которые создавали все больше неточных выводов при отсутствии точных доказательств.
Но этой весной World Psychiatry (медицинский журнал, освещающий исследования в области психиатрии. — Прим. ред.) опубликовал результаты широкомасштабного международного исследования, которые, возможно, сместили баланс в пользу цифровых скептиков. Международная группа исследователей, работающих с большой выборкой независимых и контрольных групп, тестируемых по двум различным методам (МРТ-визуализация головного мозга и наблюдение за поведением), обнаружила убедительные доказательства того, что длительное использование интернета вызывает «острые и устойчивые изменения в нескольких аспектах когнитивных способностей», которые в итоге могут привести к долгосрочным изменениям мозга, влияющих на продолжительность концентрации внимания, памяти и социальных взаимодействий.
Доктор Джозеф Ферт, нейроученый из Манчестера, руководил исследованием. Он поделился со мной, что, хотя человеческий мозг интерпретирует онлайн-общение во многом так же, как и живое общение (отличная новость для одиноких супербогатых отшельников), другие когнитивные функции слабеют. Например, по его словам, мозг довольно быстро приспосабливается к тому, что интернет является своего рода внешним банком памяти. Со временем это приводит к сокращению нашей собственной «функции трансактивной памяти» — в том умственном процессе мозга, при котором вся приобретенная информация сортируется, обрабатывается, хранится или восстанавливается как мысленный образ.
— Проблема с интернетом, — пояснил доктор Ферт, — состоит в том, что наш мозг, кажется, быстро осознает, что он существует. Тогда мозг начинает извлекать данные только из внешних источников.
Это было бы хорошо, если бы мы могли полагаться на информацию в интернете так же, как мы полагаемся, скажем, на Британскую библиотеку. Но что происходит, когда мы подсознательно передаем сложную когнитивную функцию ненадежному онлайн-миру, грешащему искажениями, которым манипулируют капиталистические интересы?
— Что происходит с детьми, рожденными в мире, где трансактивная память больше не задействуется как когнитивная функция? — спросил он.
Нам некогда мечтать
Джеймс Уильямс, бывший эксперт Google, кандидат на докторскую степень по философии в Оксфорде и специалист по цифровой этике, убежден, что отсутствие одиночества, которое мы сейчас испытываем — это не просто конец моральной невинности. Его книга «Выйди на свет» обрисовывает опасность нравственного разложения нынешней «экономики внимания», в которой капиталистические интересы постоянно соперничают, чтобы отвлечь нас в целях собственного обогащения. Уильямс сказал мне, что если технологические гиганты (Apple, Google, Amazon, Facebook, проч.) продолжат «отвлекать» нас и мы не найдем более действенных способов взаимодействия с ними, то мы рискуем поставить под угрозу наши личные и коллективные цели и ценности — даже нашу свободу воли.
— Если то, на что мы тратим свое внимание, характеризует нас, тогда то, что поставлено на карту в битве за наше внимание, является ничем иным, как нашей способностью решать и вести ту жизнь, которую мы хотим прожить, как индивидуально, так и в социальном плане, — объясняет он.
Как человек, выросший в мире без интернета, Уильямс обеспокоен тем, что мы продолжим «сопоставлять развлечения с досугом, что может привести к уменьшению возможностей для размышлений и самоанализа».
Если мы смиримся с безумными отвлекающими факторами экономики внимания, цифровые уроженцы — мои дети и ваши — рискуют забыть, что на самом деле означает быть наедине со своими мыслями.
Да, у них более изысканные методы развлечения, но в их жизни никогда не будет свободных, по-своему меланхоличных часов, проведенных за разглядыванием облаков и лазанием по деревьям.
Не то чтобы им это сильно требовалось. Но мое поколение неискушенных будет вспоминать пустоту и праздность. Потому что именно в те как бы потерянные часы мы невольно узнали себя; наше необузданное воображение могло свободно бездельничать и бродить по разным мирам. И хотя время от времени нам было скучно, мы знаем, что все чудеса человечества, включая интернет, возникли из одного простого источника: мысли и мечты.
Фото: unsplash
Виртуальное общение заменяет живое
Именно это Майкл Харрис исследовал в своей книге. Его эксперименты напоминают мне о столе моего отца: «Отправляйтесь в длинную прогулку без вашего телефона», — рекомендует он. Вечером напишите письмо от руки. Прочитайте 150 страниц за один присест. Звучит просто в теории, но на практике почему-то становится некомфортно и страшно.
Как и Уильямс, Харрис сказал мне, что он не считает себя оппозиционером технологий. Скорее наблюдателем их последствий. Он уточняет, что все человеческие изобретения, даже те, которые мы считаем повседневными или полезными, такие как автомобили, захватывают наш мозг и разрушают наше сознание. То, что мы рискуем потерять из-за появления большого облака данных — это богатство нашей внутренней жизни.
— Опыт одиночества и свободного времени позволяет развивать воображение и независимое мышление, а также способность формировать идеи без влияния мнения большинства или армии ботов, — объясняет он.
Более того, виртуальное общение препятствует нашей способности сопереживать и ставить себя на место других.
— Когда вы тонете в опосредованных социальных связях, становится все труднее посвятить свое внимание людям, с которыми вы находитесь в реальной жизни.
Больше всего на свете Харрис беспокоится, что в будущем лишь немногие привилегированные люди смогут позволить себе регулярную «цифровую детоксикацию» от утомительных требований экономики внимания.
Пока мы разговариваем, я думаю о своем семилетнем мальчике, который впервые этим летом полетит со мной в Оттаву, а затем сядет на шестичасовой автобус и отправится в дебри Северного Онтарио, где он проведет семь ночей, в палатке, катаясь на каноэ и поедая сублимированную пищу, приготовленную на костре с тридцатью другими детьми. У него не будет электричества и водопровода, не говоря уже об интернете. Я не скажу вам стоимость поездки, но, если честно — в наши дни недешево оставлять ребенка в лесу.
Детский кодекс ICO парламент рассмотрит этой осенью. При правильном применении он вполне может сделать интернет гораздо более безопасным местом для будущих поколений британских детей. Несмотря на то, что теоретически этот закон приведет к положительным переменам, даже переосмысленный интернет в представлении Денэм не сможет полностью вернуть нашу до-цифровую неискушенность.
Никакие законы не вернут свободу, которая была у нас в прошлом. Хотя нельзя сказать, что детская наивность или какая-то ее вариация не могут быть восстановлены с помощью тщательной ежедневной практики. Всегда можно отсоединить наших детей от экранов и отправить играть в сад. Или провести час за пустым столом, как было у моего отца.
Источник: The Guardian