«Убивая человека, я убиваю Христа». Священник Александр Востродымов
Подписывайтесь на наш подкаст:
«Убийство — всегда грех»
— Вы писали, что в конфликте двух сторон Христос всегда находится где-то посредине и каждая выпущенная пуля летит в Него. Объясните.
— Господь в Евангелии говорит: «То, что вы сделали одному из наименьших Моих братьев, вы сделали Мне» (Мф. 25:40). С каждым, кто страдает, вместе страдает Христос. Какое бы зло мы ни делали по отношению к другому, мы делаем зло Христу. И, убивая человека, надо понимать, что я убиваю Христа.
Вот на примере своих детей могу сказать. У меня две дочки. Они ссорятся. Кто-то из них больше виноват, чем другой. Или не дай Бог они подерутся. Мне было бы лучше, если бы они ударили меня, и я чувствую, что бьют они как будто не друг друга, а меня — мне это больно. Но если я, будучи отцом не очень хорошим — вредным, нудным, злым, — все равно чувствую боль своих детей, то неужели вы думаете, что Христос не чувствует боль детей, когда они стреляют друг в друга?
Священник Александр Востродымов
— Что не так с высказываниями, которые сегодня популярны у части нашего общества: «убивать в бою — не грех», «погибший воин попадает в рай, ему прощаются грехи»?
— Древние канонические правила, правила Василия Великого, предписывали на три-четыре года лишать Причастия солдат после войны. Это очень сложный вопрос и очень тяжелый. Человек сам будет жить с этой болью.
Слово «грех» надо понять. Оно подразумевает рану, которую ты нанес своей душе.
Если ты пролил чью-то кровь, твое сердце будет страдать. Можно, конечно, себя оправдать, что я совершил подвиг, но для сердца это просто так не пройдет.
Мой друг в армии случайно в карауле застрелил друга. Прошло уже 20 лет, он говорит: «Даже не представляешь, как мне тяжело после этого. Казалось бы, пора забыть, это случайно произошло: из автомата вылетела пуля — и прямо в сердце, как нарочно. Я до сих пор не могу в себя прийти и не могу себе этого простить, у меня боль на сердце». Хотя он человек не робкого десятка, служил в морской пехоте, сержант, он до сих пор переживает.
Я разговаривал со многими людьми, которые прошли войну — первую чеченскую, вторую чеченскую, афганскую. Мой одноклассник умер во второй чеченской. Друг был в первой чеченской, и он мне рассказывал, что нельзя романтизировать войну. Война — это боль. Война — это зло. Война — это грех. И убийство — это всегда боль. Этот друг рассказывал, что после войны у него началась эпилепсия и ремиссия наступила только тогда, когда дочь родилась.
[Известно много случаев, что] после Чечни, после Афгана они [солдаты] кричали по ночам, избивали своих жен, напивались, детей били. У меня сосед-спецназовец после Чечни пришел: он бегал с ножом по улице, ногами березу пинал, потом в тюрьму сел. На суде раскидал всю полицию, и еще целый день за ним гонялись по всему Можайску. Вот последствия. Он не грех совершил, он защищал родину. Но по факту его душа искалечена. «По плодам их узнаете их» (Мф. 7:20). Плод войны — искалеченные души.
«Если все хорошие убьют всех плохих, на земле останутся убийцы»
— Когда людей рассматривают как аморфную массу и потерю одного уже не считают такой трагичной, стирается ценность каждой конкретной жизни. Что вы думаете об этом как священник?
— Я полагаю, что для Бога ценна каждая человеческая жизнь и мыслить категориями «народ», «страна» — немножко неправильно. Правильно будет понять, что каждый человек — это отдельная вселенная.
Бог не умер за Россию, нельзя так сказать. Можно сказать — за жизнь мира и за каждого человека в отдельности.
А если один человек должен пострадать ради спасения многих… С одной стороны, здесь есть какая-то христианская подоплека. Был такой короткометражный фильм «Поезд». Железнодорожник переводит стрелки, и перед ним выбор: если сейчас он переведет стрелку — умрет его сын, а если не переведет — погибнет поезд. И он пожертвовал своим сыном. Это, наверное, христианский подвиг. Но жить с этим человеку нужно постоянно.
Представьте, что я в алтаре совершаю проскомидию и в храм заходит маньяк-террорист, становится на амвон и начинает всех расстреливать. Что я должен сделать? Я могу ему в спину воткнуть нож, тем самым спасти людей. Я, наверное, так бы и сделал. Но это не значит, что я совершу подвиг.
Весь мир будет меня прославлять как героя. Меня покажут по новостям — какой священник молодец, спас столько людей. Но каково мне самому будет с этим жить?
Во-первых, я после этого никогда не буду священником, меня лишат сана, потому что я убил человека — да, плохого, да, я спас жизни других людей. Но я все равно принес себя в жертву, можно сказать, потому что совершил вынужденный грех — убийство. С этим я буду жить всю жизнь, и для себя я не буду героем. Я постоянно буду чувствовать боль.
Даже когда мы вынуждены отнимать жизнь, это нельзя назвать подвигом. Убийство — всегда грех.
И жизнь человеческая ценна — даже жизнь последнего маньяка, психопата, убийцы, потому что возможность покаяния остается у нас до последнего часа, и каждый может спастись и прийти к познанию истины даже на смертном одре. И для Бога это бесценно. В Евангелии говорится, что на небе бывает радость о едином кающемся грешнике больше, чем о 99 праведниках, не имеющих нужды в покаянии (Лк. 15:7). Вспомните притчу об овцах, когда одна заблудилась и пастырь пошел искать ее, оставив остальных 99.
— Зло во имя добра и «нашего будущего»… Что вы думаете об этом?
— Как может быть зло во имя добра? «Не дай злу победить себя, но побеждай зло добром», — слова Писания (Рим. 12:21). Я не знаю такого способа, чтобы злом уничтожить зло. Как в анекдоте… «Папа, а если все хорошие соберутся и убьют всех плохих, кто останется на земле?» — «Убийцы».
Помните, у Шварца в «Драконе»: Ланцелот убьет Дракона и сам станет Драконом. Мы насильно победим зло, но сами станем злом. Грех надо ненавидеть, а грешника любить. А если мы ненавидим грешника, то всё — мы сами стали такими же.
— Совершить насилие, чтобы восстановить справедливость — как вы смотрите на такое?
— А нет на земле справедливости. К нам пришел Бог, а мы Его распяли — где справедливость? И пытаться здесь навести справедливость — это не то… Любовь выше справедливости.
Всегда важно, что нами руководствует. Пимен Великий говорит такие слова. Если, исправляя человека, порываешься на гнев, то просто действуешь по страсти. Тобой должна руководить боль — не ненависть, не праведный гнев, а именно боль за людей.
Помните, Христос, входя в Иерусалим, заплакал и сказал: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! <…> Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23:37–39).
Он со слезами говорил эти слова. Для Него это была боль, вынужденная мера. И если вы пытаетесь принудить к справедливости, у вас не должно быть злости и ненависти к тому, кто поступает несправедливо.
Принцип такой: ненавидь грех и люби грешника.
Я думаю, что у Церкви нет другого оружия, кроме слова. Я могу отвечать только за Церковь, и не за всю, но говорить как христианин. Злом зло не уничтожишь, я знаю наверняка. Но надо и не уйти в другую крайность — в толстовство, в непротивление злу насилием ни в каком случае. Защитить слабого — наверное, есть в этом смысл. Но причинить вынужденное насилие — крайняя мера. Очень крайняя.
«Все что угодно можно оправдать, было бы желание»
— К христианству во все времена прибегали в том числе как к идее политического объединения людей: если мы христиане, мы должны поддерживать некие ценности. Важно ли, вокруг чего мы объединяемся как христиане?
— Христиане должны объединяться вокруг Христа общей любовью к Нему и друг ко другу. А все остальное — наносное какое-то… Использовать христианство как идеологию, мне кажется, глупо. Это оскорбление христиан.
Всегда пытались религию использовать как средство пропаганды. Но в таком случае можно очень легко потерять Христа, потому что вера — она гораздо глубже, она выше всей этой политики. Кто мне ближе — православный христианин с Украины или русский атеист или внешне православный? У меня, конечно, больше общего есть с православным украинцем или с православным, не знаю, американцем.
Я прежде всего христианин, а потом уже русский.
— Существует ли внятное понимание того, «с кем Бог»? Когда одни люди считают, что Бог с ними, а с другими Бога нет, что это значит? Это лукавство, присвоение, еще что-то?
— Это пытаются за Бога решать, с кем Он. Бог с теми, кто страдает. Вот я служу в тюрьме. Да, это люди с алкогольной и наркотической зависимостью, они лишены родительских прав, жили в блуде, воровали и так далее. Но я прихожу и вижу, что с ними Бог, они страдают, и они чувствуют это.
Так же на войне — Бог с теми, кто страдает. Когда кого-то угнетают, Бог всегда с угнетаемыми. Он всегда на стороне страдающего — и в каждом конкретном случае. Нельзя сказать, что Бог вот с этим народом или с этим. Нет, Бог не с народом, а с каждым человеком в отдельности. Я против таких обобщений до уровня страны, народа, континента и так далее.
— А что вы думаете о высказываниях «наш народ — избранный, боголюбивый», «наша страна — святая, не то что другие страны и народы»?
— Богоизбранный народ… Ну и в чем наша богоизбранность?
Приняли мы христианство тысячу лет назад, и что поменялось в нашей жизни?
Начало XX века. Случай был такой, одна бабушка рассказывала — она уже, наверное, почила. Когда она была девочкой, в 1918 году, вышел декрет об отделении Церкви от государства. Великий пост, прихожу, говорит, домой, а дома щи с мясом. «Мам, так первая седмица Великого поста!» — «Ты что, глупенькая, дурочка, что ль? У нас же отменили пост. Приезжал уполномоченный, объявил, что Бога нет». Ну это что, богоизбранный народ, который так воспринимал веру?
Есть отдельные люди, а общество в целом — обезбоженное. Есть конкретные люди. Вот Сергий Радонежский был святой, а в то же время полно его современников, которые были откровенными подлецами. Равнять всех вместе? Все это одна Русь — и подлецы, и святые.
— За эти месяцы мы увидели, как можно легко приспособить христианство под свои нужды, взгляды. Как это получилось?
— Любую идею можно исказить. Помните слова апостола Петра? «И долготерпение Господа нашего почитайте спасением, как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам, как он говорит об этом и во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, превращают, как и прочие Писания» (2 Пет: 3: 15–18).
То есть извратить можно любые слова. Классика — хотите, докажу, что Бога нет? В 13-м псалме написано: «Нет Бога». А если из контекста не вырывать, то: «Сказал безумный в сердце своем: нет Бога». И цитат можно надергать, чтобы оправдать любое беззаконие, чтобы сделать веру средством пропаганды какой-то. Все что угодно можно оправдать, было бы желание. Важно то, чего мы ищем…
— Как быть, когда те нравственные принципы, которым нас так или иначе учили — не лгать, быть верным себе, не лицемерить, — невозможно соблюдать в полной мере?
— Почему невозможно? Всегда возможно. Нельзя идти против своей совести, всегда надо слушать свое сердце. Я не вижу таких вещей, где бы мне приходилось идти против совести.
— Но… если это опасно?
— Ну и что? Я не говорю, что нужно обязательно лезть на рожон и играть в лейтенанта Шмидта. Везде нужно рассуждение.
Бог всегда подсказывает, как поступить, если человек искренне хочет сохранить свою совесть чистой.
Не поддаваться первым эмоциям, не принимать решения с поспешностью, а подождать, помолиться.
Знаете, я себе взял за правило, если я хочу кому-то что-то сказать — наболело у меня… Вот жена делает что-то, готовит не так. Я не терплю до последнего. Я уединюсь, помолюсь за нее так, чтоб сердце сжалось, и потом смело говорю все, что думаю. Я уверен, если я с болью помолился за человека, я имею право ему все сказать, и он никогда не обидится. И здесь так же — всегда молюсь за человека, и Господь подсказывает, как мне поступить.
Фото: Жанна Фашаян, видео: Сергей Щедрин
