Ольга Морозова
Мы особенные
Особенный — это не плохой, а ДРУГОЙ. Это основа понимающего и принимающего подхода. Но отсюда всего шаг до «особенный — это круто», потому что осознавать инаковость неприятно и требуется защита. Часто родители начинают с гордостью говорить: «Мой ребенок — аутист», «Мой ребенок — инвалид», причем звучит это для окружающих как: «Мы особенные, мы этим гордимся, а вы должны нами восхищаться и вообще мизинца нашего не стоите». Окружающих это бесит, а вам на самом деле не помогает. Откройте глаза.
Кай и Снежная королева
Впервые этот феномен описал французский психоаналитик Андре Грин, назвав его «комплексом мертвой матери». Грин заметил, что у его пациентов, страдающих от тяжелых депрессий, довольно часто наблюдалось эмоциональное отчуждение в отношениях с матерью буквально с самых первых дней жизни. Мамы оказывались не способными в полной мере выполнять свои функции по отношению к ребенку. Ученый описывает такую мать как погруженную в себя. Она находится рядом с ребенком физически, но не эмоционально.
«Мертвая мать» переживает стресс, например в связи с разводом или ежедневный стресс вследствие жизни с особенным ребенком. Она отстранилась, впала в депрессию, у нее высокая тревожность и совершенно нет сил. Будучи не в состоянии справиться с переживаниями самостоятельно, эти матери замыкаются в себе и просто не могут быть отзывчивыми, теряют к сыну или дочери интерес. При этом женщина может продолжать механически заботиться о ребенке и выполнять свои функции (кормить, мыть, одевать), но она не способна на подлинные отношения, как и не способна на истинное горевание по поводу своего состояния. Такие матери «не видят» своих детей: они в прямом смысле могут избегать визуального и тактильного контакта с ребенком, «не слышать», когда ребенок плачет. Они могут быть холодны и жестоки. Их собственное горе оказывается настолько сильным, что довлеет над остальными сторонами жизни.
Вырастая, дети таких матерей (даже если дети самые что ни на есть нормальные) демонстрируют неуверенность в себе, у них плавающая, нестабильная самооценка.
Психологи говорят о трех типах «мертвых матерей».
- Отвергающая мать — та, которая не способна принимать и любить своего ребенка безусловно и поэтому не поддерживает развитие и рождение его витальной идентичности («я есть»).
- Удерживающая мать не способна поддержать сепарацию ребенка и в силу этого не поддерживает развитие и рождение его индивидуальной идентичности («я такой»).
- Конкурирующая мать не в состоянии поддержать потребность ребенка в поиске гендерной самоидентичности, и в результате она не поддерживает развитие и рождение гендерной идентичности («я мужчина / я женщина»).
Давайте выберемся из этих громоздких формулировок на свет. Основной вывод из рассуждений будет таким: мать в депрессии не может нормально взаимодействовать с ребенком. Что же с ним происходит?
Фото: Getty
Ребенок воспринимает происходящее как катастрофу, не понимает причины проблемы и винит себя. Он старается привлечь внимание матери любым способом: «Я хороший, теперь ты меня любишь?» — но не находит отклика.
Пока ребенок не вырос и не пошел к психотерапевту с жалобами на неумение заводить отношения, на проблемы в любви, на ощущение беспомощности и пустоты, я предлагаю самой матери пойти к специалистам — психологу и психиатру — для комплексной терапии депрессии.
Не стоит ругать себя: депрессия не позор. Это болезненное состояние, и оно лечится.
Кстати, если в вашем ближайшем окружении есть такая мать, ей можно предложить помощь. Часто человек в состоянии депрессии не способен самостоятельно обратиться к специалисту. Если вы видите, что ее надо спасать, предложите помочь: напомните, что депрессия лечится, дайте телефон специалиста, посидите рядом, когда она будет записываться на прием, предложите побыть с ребенком на время ее отсутствия.
Я сама хочу быть ребенком
Это регресс, в который впадает сама мать под воздействием постоянной травмирующей ситуации. Женщина начинает вести себя как ровесница своего ребенка. Обижается, как трехлетка, ест сладости, чтобы успокоиться, капризничает и впадает в истерику.
«Я тоже хочу быть ребенком» — понятное желание для человека, который устал быть взрослым, стойким, понимающим и постоянно решать проблемы. Но взрослые — это мы. И в отличие от наших детей мы действительно можем решать проблемы. А для этого, если не справляемся сами, можем пойти к психологу.
Все ходим строем
Найдя для особого ребенка оптимальный режим, подобрав методы поддержки и развития, мы стараемся их придерживаться. И приходим в ярость, если другие значимые для ребенка взрослые действуют по-другому! Более того, они смеют выражать при ребенке усталость и недовольство?
Парадоксально, но разнообразие эмоций в окружающем мире вызывает в ребенке не тревогу, а чувство безопасности.
Не портит его, а учит воспринимать разные эмоциональные проявления и осознавать многообразие человеческих отношений. Так что не стоит защищать мальчика или девочку от всего мира, даже от близких. Общение с папой, бабушкой, тетушкой может пойти ребенку на пользу.
Это я виновата
«Мой ребенок плохой, потому что я такая плохая», — нередко мы думаем именно так. Вот если бы мы знали про все особенности детской психики, мы подстелили бы соломки. Если бы сделали генный анализ обоим родителям — избежали бы патологии в семье. Если бы зарабатывали много, наняли бы лучших специалистов и откорректировали бы ребенка мгновенно.
И — тут налицо верх интеллектуальности и гуманизма некоторых родителей — если бы делали в жизни больше добра, с нами бы такого не случилось.
<…>
Я никакая, но меня это не беспокоит
Свои всклокоченные немытые волосы, обломанные ногти, неухоженные руки мы объясняем тем, что мне, дескать, некогда, я забочусь о ребенке. Переводится так: если я не могу ничего сделать с ним, то и с собой делать ничего не буду. И еще: я виновата, я недостойна заботы.
Часто мы начинаем еще и неконтролируемо есть и набирать вес. Объяснение: он кричит каждую ночь, я держусь за счет еды. Или: мне не нужны советы, оставьте мне единственное доступное удовольствие. Что означает: он не слушается, и я не буду. Или: утешимся конфеткой. То есть личное убегание в детскость.
Недосып мамы перерастает в хронический, нарушается координация, память, внимание, ты постепенно начинаешь жить как в сплошном тумане. Это защитный туман — с ним меньше видно и как бы меньше больно.
Хотя на самом деле больно так же, просто мы закрываем глаза — как можем. И это понятно, но застрять там навсегда не получится, даже если в тумане много конфет, их сладость как-то притуплена. Тут есть простая техника: если вы на фоне усталости и нервозности регулярно хотите есть в неурочные часы, ешьте только в урочные, а в остальное время пейте воду и жуйте жвачку. Попробуйте.
Если у вас наступил краткий период покоя, а спать вы не хотите, займитесь какой-нибудь механической деятельностью или работой с мелкими предметами. Если вам неловко, что вы занимаетесь не ребенком, свяжите ему шарф. Это лучше, чем грызть ногти, или расчесывать голову, или приобретать множество других неприятных привычек. А после стадии вязания можно перейти к маскам для лица. Сначала к тем, которые достал из пакетика, положил на лицо и лежишь. Потом к тем, которые требуют некоторых усилий — в них надо чего-то добавлять, перемешивать. А потом мы и до спа-центра дойдем, верно?
Вторичная аутизация семьи
Члены семьи особого ребенка (не обязательно аутиста), концентрируясь на проблемах чада, перенимают его поведение. Семейство сталкивается с постоянными внутренними трудностями, а также и с внешними проблемами, возникающими при взаимодействии с окружающими. Тут уже и ребенок, и семья могут замкнуться в себе.
Оправдание: мы живем интересами ребенка. Перевод: я не справляюсь с его эмоциональными проблемами, начинаю испытывать то же, что и он, и отгораживаюсь от других.
На самом деле такая реакция со стороны взрослых плохо влияет и на ребенка: если у него самого проблемы с коммуникацией, с выражением эмоций и другие подобные нарушения, то он больше всего нуждается в примере членов своей семьи. Помните: не «мы делаем как он», а «он делает как мы».
Доктор, меня все игнорируют
Постепенно вы начинаете замечать, что ваше окружение — знакомые, друзья — начинает отдаляться от вас. Да, вы очень заняты и очень устаете, у вас меньше времени на общение, но почему все они вас игнорируют, даже если вы готовы к общению?
Фото: shutterstock
Для начала ответьте: как вы считаете, трудно ли быть рядом с особым ребенком? Трудно ли долго находиться рядом с тревожным, гиперактивным, аутичным? Да! Конечно. Вы это прекрасно знаете. Это сложно, и вам потребовалось много времени, чтобы научиться общаться с этим странным существом.
А как вы думаете, тяжело ли беседовать с усталым, депрессивным, злым, нервным, заторможенным человеком, который к тому же то и дело съезжает на одну и ту же неприятную тему?
Само собой. Так вот: люди, не имеющие опыта взаимодействия с проблемными детьми и с их замученными родителями, стараются избегать этого опыта. Их можно понять. Они не виноваты.
Вопрос в том, хотите ли вы общаться? Думаю, да. Значит, стоит поискать помощи у специалистов — и для ребенка, и для себя. Общаться с такими родителями, как вы, обсуждая понятные вам темы. А потом попробуйте понять, кто из ваших прежних друзей продолжает с вами общаться? Наверное, и вы теперь можете? И знаете что — время от времени нам очень полезно поговорить не о наших семейных проблемах, а о всяком разном: о кино и книжках, о косметике и ценах на недвижимость, о курсе биткоина и компьютерных играх, о перевороте в Уганде и тайфуне в Японии. Попробуем?
В сад не пущу, его обидят
Это в какой-то мере относится к предыдущей ловушке. Обычно маленькие дети в группе не склонны обижать тех, кто от них отличается. Он плохо говорит или не любит со мной играть? Ну и ладно. Дети воспринимают такие ситуации как должное, на чем, в частности, зиждется идея инклюзивных детских садов, где в маленьких группах при участии специалистов занимаются как самые обычные, так и особые дети.
Кроме того, членство в любой детской группе (возможно, в малой, с постепенным вхождением) не только позволяет особому ребенку взаимодействовать со сверстниками, но и помогает заинтересоваться детскими играми и занятиями, рождает желание пробовать новое и учиться.
Фото: ИТАР-ТАСС / Alexander Ryumin
Кстати, часто весьма благотворны оказываются сады с разновозрастными группами. Там никто не обращает специального болезненного внимания на особенности ребенка, потому что все дети в группе и так разные. Они играют (гуляют, спят, едят) в компании и с маленькими, и с большими, и с говорящими, и с неговорящими. В моем, например, случае именно такой сад с хорошими воспитателями позволил ребенку вообще посещать какие-либо групповые занятия. За год он освоился там и смог посещать кружки вместе со сверстниками — с удовольствием.
Я не верю специалистам
Часто семья замыкается в себе, не обращаясь к специалистам или очень быстро прекращая работу с ними. Часто это происходит от невозможности получить немедленный вау-эффект. Таким родителям важно понять, что нарушенная психическая функция — это не царапина, которая быстро проходит, лечить ее или не лечить. Восстановление (или, по крайней мере, существенное улучшение) функций мозга занимает время и требует участия как родителей, так и специалистов.
Трудности семьи, в которой растет особый ребенок (с недостатками речевого развития, задержкой психического развития, нарушениями поведения), значительно отличаются от повседневных забот семьи, воспитывающей нормально развивающегося ребенка. Родители часто не доверяют специалистам («он не знает, каково это»). Важно выбрать специалиста (психолога, психиатра, логопеда, арт-терапевта) с большим опытом работы с подобными детьми. Такой — знает.
Только я
Частный случай отказа обращения к специалистам нередко сочетается с симбиотическим взаимодействием ребенка и матери. Такие матери отгораживаются от других людей. Им свойственна гиперответственность и гиперзабота по отношению к детям. В этих случаях вмешательство другого человека — будь то папа или доктор — расценивается как опасность, посягательство на маленькое существо, попытка принизить роль матери в воспитании. Но это чувствуете не совсем вы. Это говорит ваша депрессия, тревога, страх. В данном случае очень важна психотерапевтическая работа с матерью, направленная на повышение самооценки и психологической устойчивости.
Нам хуже всех
Что хуже — определенный диагноз или нарушение размытое, редкое, непонятное? С одной стороны, определенный (я бы даже сказала — предопределенный, поскольку генетически обусловленный) диагноз является тяжелым испытанием для родителей, но в конечном итоге он часто приносит облегчение, поскольку для распространенных болезней существуют четкие медицинские протоколы, ясные инструкции, понятные действия.
С другой стороны, у детей с легкими размытыми нарушениями больше шансов на полное излечение или максимальную адаптацию в современном обществе.
