Анна Сонькина, врач-консультант по паллиативной помощи православной службы «Милосердие», хорошо известна читателям «Правмира» — ее честные, горячие, иногда нелицеприятные размышления о проблемах паллиативной медицины в России, о помощи тем больным (в первую очередь — детям), болезнь которых вылечить невозможно, о том, что каждый день такого больного — это не день умирания, но день жизни, которая должна быть полноценной и по-человечески содержательной, о том, где граница и мера человеческого страдания и сострадания, озвучены на страницах сайта не раз.
Аня — не только опытный врач, специалист в своей области, но и православная христианка. Как и все мы, она понимает: без духовного осмысления проблем жизни, болезни, умирания и смерти, без вдумчивого христианского отношения к этим вопросам, невозможно полноценное осуществление помощи больным. Сегодня эти вопросы, сформулированные ею и поставленные перед Церковью, послужили поводом для нашего разговора…
— Врач в представлении обывателя — человек без эмоций, иначе он либо «выгорит», либо захлебнется в эмоциях, и они помешают ему работать… Вы — эмоциональный врач? Что поддерживает Вас в Вашем деле, не дает окончательно «сесть батарейкам»?
— Я довольно эмоциональная, да. А поддерживают разные вещи: следование доказательствам и потому уверенность, что поступаешь правильно; стремление видеть и ценить результат — это не так просто в паллиативной помощи, но без этого никак; команда — люди, работающие вместе с тобой и следящие, чтобы ты не наделал ошибок. А еще искренность: готовность смело признаваться себе и трезво оценивать свои состояния, когда переживаешь, когда доволен собой, когда напортачил, когда устал и не можешь больше, и даже когда злишься.
Священник Сергий Круглов
— Когда я произношу в кругу своих православных собеседников слово «биоэтика», то они, прочитавшие немало православных книг и статей на эту тему, как правило, напрягаются и становятся готовыми начать жестокую полемику по этому поводу… То же происходит и в широких общественных кругах (и в России, и во всем мире, насколько мне известно).
Вопросы болезней взрослых и детей, облегчения страданий неизлечимо больных, реанимации, смерти очень болезненны и неоднозначны для всех, тем паче — для современных христиан. Думая обо всем этом в свете Евангелия, я сформулировал для себя две мысли. Вот какие.
Первая.
Мы, православные, часто слышим и сами повторяем: страдания полезны и спасительны, в предсмертных страданиях и болезнях человека сгорают его грехи… Всё так. Но на страдания могу добровольно пойти я сам. Как Христос пошел на крест — сам. Ближним я обязан помогать в облегчении их страданий. Как только (ради спасения души и прочих благих целей) я определяю на страдания другого — на этом простом факте всё христианство кончается.
И второе.
Где граница, канон, формула, четкое определение, по которым я могу прервать мучения моего ближнего — тем, что милосердно облегчу эти мучения, помогу ему умереть?… Есть ли вообще эта «четкость определений»?… «Добей меня, командир», опыт солдат — Великой Отечественной, Афгана, Чеченских войн — подорвавших друг друга гранатами, лишь бы не сдаться врагу…
Опыт мучеников Церкви, совершивших само- или взаимоубийство, лишь бы не предать веру (например, мученица София и ее дочери Вера, Надежда, Любовь)… В конце концов, Сам Христос, которого некоторые критики Церкви так и называли — самоубийцей, потому что Он не пытался избежать креста, но шел на смерть добровольно…
Близкий теме нашего разговора пример — так называемое «ассистированное самоубийство», когда мучающемуся больному близкие или врач предоставляют возможность самому осознанно прекратить свои невыносимые страдания…
Я не знаю ответа на эти вопросы. Но для себя понимаю и чувствую так: это — невозможно регламентировать, облечь в правила, каноны, формулы, невозможно подвергнуть ни праву прецедентному, ни какому юридически иному. Это — тайна. Индивидуальное и личное событие и решение, с участием человека — и Бога, болезненное, кровное…
И тот, кто принимает решение в этом случае, жить и длить мучение больному или дать ему уйти — врач, любящий человек, родственник — берет всю ответственность за это решение лично на себя. Лично.
И вот этот момент — ответственности за тех, кого любишь, ответственности за их жизнь и смерть — очень непопулярен и непонятен в наши дни в России, в нашем насквозь инфантильном, безответственном обществе…
Аня, что Вы об этом думаете?
Анна Сонькина. Фото Анны Гальпериной
— Я думаю, что мы с Вами очень совпадаем во взглядах на эти вещи. С первой мыслью совсем невозможно спорить: мне даже кажется, тут можно было предложить в качестве иллюстрации судьбу Иуды и эту всегда казавшуюся мне странной фразу о том, что хоть Сын Человеческий и идет, как написано о Нем, но горе тому, через кого Он предается.
Не может человек обрекать другого на страдания. Но при этом мы должны уважать выбор человека, если он сам себе их (страдания) выбирает, и такие случаи бывают: иногда люди отказываются от обезболивания и выбирают боль. Но кто готов обречь на боль другого? И в каком месте Писания написано, что мы должны ходить по миру и кадилом по голове всех силком «обрекать» на спасение души через страдания?
Мне всегда казалось, что там написано: «Идите и научите», а еще про «малых сих» — кого накормить, кого навестить, а кого — приютить…
И вторая Ваша мысль очень близка мне. Светская этика (западная, в первую очередь, более разработанная) однозначно решила уже, что мы никогда не определим четко эти границы, и что смерть надо вернуть людям, чтобы они сами решали, сами оценивали, когда наше лечение — это продление жизни, а когда — продление умирания. Было заявлено, что люди должны иметь право на отказ от лечения, продлевающего жизнь, и на прекращение искусственного поддержания жизни.
К сожалению (или к счастью?) эти вещи нужно как-то регламентировать — чтобы не было страшных злоупотреблений, недоразумений и произвола: иметь законы, алгоритмы принятия и фиксации решений, процедуры контроля качества, обученных медиков и психологов… Злоупотребления, которых так боятся, будут, увы, всегда. Но гораздо больше будет ситуаций, когда люди получат возможность поступить в соответствии со своими ценностями, своим чувством меры, своим переживанием смерти и переосмыслением жизни.
И вот то, чем дорога мне паллиативная помощь — уважение к исключительной ценности каждого человека, его Богозданной неповторимой личности: во что же мы ценим людей, если не готовы отдать им их собственную смерть? А ведь как иногда люди умеют умирать! И как ужасна смерть, которая искусственно отсрочена, одинока, проигнорирована, вытеснена, спрятана за больничные стены и заглушена пиканием реанимационного оборудования…
Никогда не пожелаешь такой смерти тому, кого любишь, а случается так только потому, что мы отказываемся думать о смерти. Так что… хорошо, что мы говорим об этом сегодня.
— Аня, ваши читатели с «Правмира» и те люди, кто знает вас по вашей работе, наверняка сойдутся во мнении: Анна Сонькина — человек цельный и не стала бы делать того и воевать за то, что не близко ее сердцу, совести, убеждениям (это не комплимент, это констатация факта). Как вы стали врачом вообще и паллиативным врачом в частности?
— Стала врачом в знак протеста: хотела быть музыкантом, но так уж сложилась жизнь… Решение пришло спонтанно, в результате поиска того, чем я могу помочь страдающим людям, и что наиболее отдалено от музыки (хотя не так уж и отдалено, как теперь мне кажется!..). Потом было поступление в медицинский вуз — этот незнакомый мне материалистичный мир.
Очень большое облегчение наступило, когда оказалось, что есть медицинская этика — хоть какой-то разговор о ценностях, морали. В рамках курса биоэтики — лекция о паллиативной медицине и хосписном движении, как альтернативе эвтаназии, а лекцию читает Вера Васильевна Миллионщикова. И на этой лекции я решила, что буду заниматься паллиативной медициной.
Почему? Часто думаю об этом и все время возвращаюсь к этому вопросу. Наверное, потому что в этом направлении медицины, как ни в каком другом, важно осознание человеческой ценности и человеческого достоинства, личности человека, который есть дитя Божие. Понимание важности — не идеи, не чего-то «глобального», но каждого отдельного живого человека, как бы ни был он болен, беспомощен, близок к смерти.
— Поэт и священник Джон Донн как-то сказал, что все мы связаны, никто из нас не остров. Это воистину так (тем паче, что, коли мы числим себя христианами, то все мы — еще и Христовы, связаны с Ним, не только друг с другом…). Есть ли еще в России, в Москве или за пределами МКАДа, специалисты, подвизающиеся в области паллиативной медицины? И кто Ваши соратники, те люди, кому Вы благодарны за поддержку в Вашем труде?
— О, конечно, есть специалисты, и есть подвижники, слава Богу. И в Москве, и далеко за пределами, и открыто называющие себя паллиативщиками и работающие в хосписах, и даже не подозревающие, что то, что они делают — это паллиативная помощь.
Я на самом деле — самая выскочка из всех: воспользовалась знанием английского, начиталась всякого и пошла проповедовать миру. А в нашей стране, во всех ее регионах, столько людей, которые на собственном опыте, многими часами упорного труда, порой в неблагодарных тяжелых условиях, научились делать это великое дело! Низкий им поклон. Меня поддерживает просто тот факт, что эти люди есть.
— За годы Вашей работы и Ваших забот о больных Вы сформировали ряд вопросов. На эти вопросы Вы хотели бы получить ответ священноначалия Русской Православной Церкви, внятный и утвердительный…
— Да. Вот эти вопросы:
- Должен ли православный христианин бороться за жизнь любой ценой, принимая сопутствующие этому страдания как свой спасительный крест?
- Может ли один человек решить за другого (врач — за пациента), когда ему жить, а когда умереть?
- Является ли искусственное поддержание жизни вмешательством в естественный процесс умирания или вершиной борьбы человеческого духа с болезнью и смертью его тела?
- Является ли решение человека встретить смерть, не прибегая к искусственной ее отсрочке, отступничеством перед Богом или смиренным принятием Божьей воли?
- Отличается ли решение о прекращении уже начатого искусственного поддержания жизни от решения не начинать искусственное поддержание жизни, и можно ли называть «отключение от аппаратов» эвтаназией, то есть убийством?
Пока мы с вами еще только ждем этих ответов, давайте вспомним вот о чем — о том, что Церковь — это не только иерархия, но и мы все, именующие себя христианами. Это семья, в которой Бог — Отец, а мы — Его дети, и это есть живое и неформальное образование. И вопросы, которые мы адресуем иерархии Церкви, есть одновременно и те вопросы, которые мы задаем и сами себе, потому что Церковь — это и мы с вами…
Приглашаем и вас, дорогие читатели, принять участие в их осмыслении и обсуждении.
