Да, это Высоцкий. И не нужно говорить, что православные должны терпеть все. Именно православные-то не имеют права терпеть глумления над образом и подобием Божиим, поругания его — в себе и в других. А также обязаны постоянно помнить, что не прощается хула на Духа. И что нехорошо, чтобы из-за кого-то имя Божие хулилось у язычников. И что тому, из-за кого приходит в мир соблазн, лучше бы вовсе не родиться.
Марина Андреевна Журинская
Так что идея тотального претерпевания не выдерживает света Евангельской истины и к тому же вступает в противоречие с Декалогом. Это требует специального рассмотрения, для которого здесь просто нет места, но можно ведь и в свободную минуту посмотреть-подумать, а также припомнить, что христианство несводимо ни к буддизму, ни к толстовству, ни к идеологии политкорректности.
Так вот, я не терплю сквернословия. И не нужно мне рассказывать сказки о его художественности, исконности-посконности и просто культурной необходимости, потому что это все далеко от истины.
Вот как-то в 70-х годах я отправилась в Святые горы (тогда Пушкинские) и в гостинице при монастыре (он не действовал) встретила женщину, которая статью, говором, светловолосостью и синеглазостью сильно отличалась от окружающих. Так и есть: из Вологды, откуда и няня моя была. Нужно ли доказывать, что северная Россия была меньше затронута миграциями и прочими пертурбациями, нежели средняя и т. д. (кстати, няня, заработав себе на приданое, вернулась на родину)? Думаю, это излишне. Эта северянка оказалась на Псковщине, выйдя замуж, а овдовев, там и осталась. Но сказала, что не очень-то ей здесь нравится: народ плохой. На вопрос, чем же это ей местный народ не приглянулся, шепотом ответила: «Женщины черным словом ругаются».
К сведению: «черное слово» — это то, которое начинается с буквы «ч». Вот таков исконный уровень чистоты языка.
На уровне же, довольно далеко отстоящем от изначального, тем не менее тоже какие-то нормы соблюдаются. Так, для пережившего гражданскую войну М. А. Булгакова признак конца света — это матерная ругань в темноте женскими голосами. Оказывается, конец света — процедура достаточно длительная.
Когда-то в Институте языкознания, устроив маленький перерыв в трудах, мы поставили вопрос о функциях скверных слов. Обсуждение заняло немного времени (да, я знаю, что нынче об этом книги пишут, но что же делать, кормиться надо…). Установлены были три функции скверноматерной лексики:
- функция прямого, непосредственного называния, — вполне можно обойтись анатомическими терминами, если уж пришла охота поговорить;
- синтаксическая функция устной речи; некоторые индивиды с неразвитой речью вставляют в нее слова-паразиты «вот», «значит» и подобные, а другие, для той же иллюзорной гладкости и связности, — бранные слова;
- экспрессивная функция, когда от бедности словарного запаса и скудости представления о выразительности бранные слова используются как украшение.
И это все. Можно добавить, что в процессе обсуждения ни одного из данных слов произнесено не было — просто по причине владения речью, а если проще — умения говорить.
Правда, бывает такая нервная болезнь, вроде заикания, когда из человека бранные слова выскакивают практически помимо воли. Такая словесная рвота. Но это нужно лечить, а не оправдывать и тем более уж не воспевать.
Так что никаких резонов для употребления бранных слов я усмотреть не могу.
Есть еще такое воззрение (именовать его теорией что-то не хочется), что сквернословие снижает уровень агрессии. Воззрение это хочется определить как чистый марксизм, потому что с виду все сходится, а на практике не действует.
Если обратиться к достаточно древней литературе вроде былин и других разновидностей рыцарского эпоса, то налицо именно что перебранка перед поединком, включающая угрозы, возвеличивание себя и унижение противника, что и является по сути основным содержанием сквернословия. Но что-то после этого витязи отнюдь не расходятся мирно, а начинают бой. А если кто из современников никогда не видел, как ругань переходит в драку, то ему сильно повезло.
Да, и совершенно прекрасно выглядят те мастера слова, которые утверждают, что без скверноматерной ругани они вроде как бессильны, связаны по рукам и ногам. То есть расписываются в собственном неумении и даже вроде бы об этом не подозревают. Или это борьба за расширение читательской аудитории? Ну-ну, боритесь, но отдавайте себе отчет в том, что работаете по многократно осмеянному (вами же, вами!) принципу «пипл хавает». Думаете, он вам благодарен будет? Так вот нетушки, благодарность как-никак относится к числу добродетелей, а здесь ими и не пахнет…
Еще один контраргумент, очевидно, следует причислить к научным, но придется уж потерпеть. Дело в том, что слова, не употребляющиеся в письменной речи, из языка довольно быстро вымываются; сторонники исконно-посконности ругательств были бы удивлены, узнав про то, что эта лексика относительно недавняя. Правда, до нее была другая. Но постоянная смена гарантировалась относительно узкой сферой употребления и в свою очередь гарантировала узость этой сферы. А вот при письменной фиксации эти слова в языке задерживаются и образуют довольно точный аналог раковой опухоли, пожирающей здоровые ткани, потому что найти подходящее слово — это труд, а выплюнуть ругательство — чего уж проще! В результате язык обедняется. А он, между прочим, связан с мышлением. А к тому же объем человеческой памяти ограничен, хотя и колеблется в значительных пределах. Тем самым если в памяти оседают бранные слова, то опять-таки за счет других средств языкового выражения.
photosight.ru. Фото: скрипач
Грязные слова — грязные мысли — неспособность к благородству мыслей и чувств, — вот результат разгула сквернословия.
Что мы, собственно говоря, и имеем. И оттого, что эта гнусность не всегда пишется и говорится, а может быть заменена довольно прозрачными заменителями, легче не становится: все тот же разгул скверны в мыслях. При этом если человек в публичном споре говорит оппоненту «А пошел ты…», то он уже считается оратором, воздержанным на язык, а если оппонент обиделся, то это факт его буйства и несдержанности.
Вот у нас сейчас очень оживилась общественная жизнь (политической я ее назвать не в состоянии, потому что не похоже). Скажем так, в этой жизни проявляются охранители и жаждущие перемен. Так вот, охранители, как правило, (в интернете, а где ж еще?) выражаются настолько грязно, что и читать их невозможно, благо и аргументации нет, а сквернословие одно), и задумаешься: а интересно, какие такие основы общества они столь элегантно и трепетно охраняют? Все бы ничего, но и жаждущие перемен от них в этом плане не отстают. В том числе и очень гламурные дамы. Так что у нас в очередной раз формируется молчаливое… хотелось бы думать, что большинство, но уже с трудом верится: это те, кто не в состоянии участвовать в общественной жизни по причине отсутствия навыка сквернословия.
И еще — злоба, злоба и злоба. Даже выражаемая в рамках цензурной лексики, она от этого краше не становится; здесь опять-таки завязался такой узел, что не докопаешься, что первично, а что вторично. Наверное, по апостолу и евангелисту Иоанну, это все потому что во многих охладела любовь.
Ну вот, маленький пример. Правмир сообщает трагическую весть: в Сирии убит православный священник, оказывавший помошь раненому. Фотография похорон. Первый комментарий (аватар — портрет в стихаре): «А что же на следующий день хоронят, как мусульмане, что ли?». Это что, единственное, что взволновало? затронуло? И никакого сострадания убиенному? И вообще ноль эмоций?
Следующий пример меня, если честно, встревожил еще больше: весьма уважаемый мною писатель Акунин помещает в журнале свое сильное послемитинговое впечатление: его юная родственница лет четырех с сияющим личиком звонко кричит «незабудемнепростим!» А по-моему, жуть. Ведь эдак она завтра маме заявит, если ей не дать третью порцию мороженого.
photosight.ru. Фото: Мастерова Ория
И еще нечто заставило меня вспомнить старое время. В. Н. Ярцева была директором Института языкознания и при этом беспартийной, что было-таки странно. Дама из хорошей семьи, с манерами. Как-то отправилась в элитный санаторий, где с ней познакомился главный редактор «Правды» и в ходе культурной беседы с интеллигентной женщиной спросил: «А как Вам нравится наша газета?» — «А я ее не читаю», — отвечала В. Н., что по тем временам было близко к государственной измене. И объяснила: «Я начинаю читать передовицу и сразу вижу злобную грубую брань. Я этого читать не могу».
Так вот, я начала было читать статью юриста Зорькина с вроде бы оценкой текущего момента — и сразу натолкнулась на грубую злобную брань абсолютно в стиле старой партийной газеты. Я этого читать не могу.
Неужели действительно ничему нельзя научиться? Даже под угрозой латинского мудрого изречения о немилости богов?
И как бы мне хотелось услышать христианские слова:
об абсолютной недопустимости сквернословия как оскорбляющего честь и достоинство образа и подобия Божия,
о необходимости быть медленным на гнев и сдержанным в словах,
о любви к врагам,
о умножении любви и о искоренении всяческой злобы…
В конце-то концов если тщетны попытки вразумить невразумляющегося, так что «да будет он тебе как язычник и мытарь», это еще не означает, что его можно поносить и оскорблять.
«Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей».
Читайте также:
- [Видео] Сквернословие
- Обычные слова…
- Д. Лихачев: В лагере тех, кто не матерился, расстреливали первыми
- Что делать, если на ум приходят нецензурные слова?
