В 4:30 раздается противный тоненький писк будильника, и через некоторое время отец Агафангел нехотя вылезает из кровати. Надо подтопить печку, домик настоятеля за ночь поостыл. Отец Агафангел накидывает фуфайку и выходит за дровами.
Две толстые «колбаски», которые уютно разлеглись параллельно друг другу на порожке — мастифы Перс и Клепа — перестают храпеть и недоуменно открывают глаза: не гулять ли в такую рань? Хотя почему бы и нет… Клепа издает вопрошающий полурык-полутявк — и сразу же на улице отзывается ей в голос Рыся: она рангом пониже и с непростым характером, поэтому в дом ее не пускают.
Привычная череда бытовых ритуалов, келейное правило — по видавшему виды молитвеннику, огонек простой софринской лампадки чуть дрожит. «Освети ум мой, блаже, и просвети мя, молюся ти, святый Ангеле, и мыслити ми полезная всегда настави мя…» — «Бим, бим, бим!» — прерывают колокола. «О, немного не успел сегодня», — отец Агафангел надевает на подрясник телогрейку (по утрам все-таки еще прохладно) и проходит 10 метров мимо небольших деревянных строений к единственному гордо возвышающемуся двухэтажному кирпичному зданию: в нем находится домовый Свято-Троицкий храм.
Игумен Агафангел
Все вместе это — не много и не мало, а архиерейское подворье в селе Новотроевка Корочанского района Белгородской области. Его настоятель — игумен Агафангел (Белых), председатель Миссионерского отдела Белгородской епархии и выпускающий редактор журнала «Миссионерское обозрение» Синодального миссионерского отдела.
Начинается утреннее правило, и весь «штатный состав» подворья — монах Феодосий и послушники Анатолий и Валерий — подтягиваются из братского корпуса на молитву.
Братский корпус и часовня св.Николая
Примерно столько, сколько необходимо
— Отец Агафангел, как вам тут, в глуши?
— Очень хорошо! Я же сам сюда попросился. Потому что с 2012 по 2015 год я то на полгода в Тикси мотался, то руководил огромным многоштатным кафедральным собором в городе Валуйки. После этого мне захотелось от такой суеты немного сбежать: собственно говоря, ведь когда-то я принимал монашеский постриг.
В якутском порту Тикси, на берегу моря Лаптевых, игумен Агафангел был создателем и руководителем миссионерского стана. А когда все наладилось, образовался храм и приход, он попросил у правящего архиерея вернуться обратно в Белгородскую епархию, но в какое-то тихое место. Так и попал в Новотроевку.
Игумен Агафангел
Новотроевку с уверенностью можно назвать тихим и даже глухим местом: в «низкий сезон» здесь живет 10–15 человек. Летом — побольше, но все равно это маленькая деревня, здесь нет магазина, сюда не ездят автобусы. Кругом — просторы. На подворье служат литургии по воскресеньям и праздникам, на них иногда приходят одна-две семьи. Живет здесь постоянно всего пять человек: отец Агафангел, отец Феодосий, два послушника, один трудник.
Распорядок простой: утреннее правило, чай с печеньем, послушания «по хозяйству», обед в 13 часов. Снова дела-дела-дела, ужин, вечернее правило, отбой, келья.
— Вам нравится такая жизнь?
— Очень нравится.
— Вы от своих подвигов устали?
— Да какие подвиги. Но конечно, это другой формат. Если предыдущие 10 лет были действительно наполнены поездками, перелетами, путешествиями, событиями, стройками — бурлящие такие годы, то сейчас тихое мирное житие — на природе с молитвой, и все.
— Вас обеспечивает архиерей, раз вы архиерейское подворье?
— Нет, мы полностью сами себя обеспечиваем.
Архиерейское подворье зимой
— А как, расскажите.
— Наша еда — это, в основном, то, что выросло на огороде, или то, что мы поймали в прудах. Мы даже хлеб сами печем. Что касается денег, которые нужны все равно, — они от небольшого круга наших друзей. Они к нам сюда периодически приезжают и обычно оставляют записки на поминовение и какую-то небольшую сумму на содержание нашего подворья. Бензин для мотоблока, газ, свет…
А, да, еще раз в году Великим постом я пишу на фейсбуке, что мы по традиции принимаем поминовение на пост. И там тоже какая-то сумма набегает, которой мы латаем всякие небольшие дырки. Очень мудро Господь устраивает, потому что никогда не бывает лишних денег и никогда не бывает так, что совсем их не хватает. Всегда — примерно столько, сколько необходимо.
Записки из интернета
— Такое мощное упование у вас! Не страшно вот так зимой остаться без денег? Вдруг что-нибудь… Как быть?
— А что может случиться зимой? Как-то у нас три дня не было электричества. Но есть же дрова!
— Ну не знаю, допустим, еда кончилась, вас снегом занесло, машина сломалась и в город в магазин не на чем ехать.
— Ну как может кончиться еда, если мы накопали картошки полторы тонны, наквасили капусты две бочки, помидоров бочку, огурцов, хлеба напекли. Как она может кончиться? Говорю же, чувствуется рука Божия, всего всегда хватает. А если чего-то не хватает — ну и ладно. Завтра будет.
Клепа, Персик, Рыся, козы, куры и другие
От подворья, куда ни кинь взгляд — низкое небо, леса, леса… За валежником на растопку далеко ходить не надо, да и за материалом для стройки. За пять лет, как тут живет отец Агафангел, они с насельниками построили часовню Николаю Угоднику — сруб, своими руками. «Случайно получилось», — объясняет отец Агафангел.
— А что вы еще случайно научились делать за время деревенского жития?
— Лично я — коз доить. Я дожил до 50 лет и не умел доить коз. Пришлось научиться, потому что больше некому было. Еще научился из молока делать более-менее съедобный сыр. Обычный, рассольный: молоко сквашиваешь закваской, ставишь сырный сгусток под пресс, он просаливается, выдерживается некоторое время — и все, готово.
Часовня св.Николая, построенная насельниками подворья
— А где сейчас эти козы?
— Отдал в монастырь. Никак мне было не разорваться. У меня есть другие послушания, я редактирую «Миссионерское обозрение», преподаю в магистратуре семинарии, бывают и командировки — не такие долгие, как раньше, но все равно дня на 3–4. Разумеется, коз никуда не деть на это время, а человека, который мог бы меня подменять, не нашлось. Поэтому я коз раздал, но в глубине души лелею надежду, что это временно, что я все равно их возьму. Я два с половиной года с ними бок о бок провел, их было аж 24! Хорошо их изучил, очень интересные животные.
Сейчас на подворье из живности только куры и рыбы, шутит игумен. С рыбами — тоже интересная история. Там, где сейчас живописные пруды, было обыкновенное болото, на котором росли старые гнилые деревья. Зимой, когда был лед, насельники потихоньку пилили деревья, а летом заказали экскаватор, чтобы углубить это место. Здесь раньше проходило старое русло реки, много источников. Очищенные и углубленные болота быстро превратились в пруд. Туда запустили мальков карпа, карася и белого амура, есть и такая рыба. И вот уже третий год пруды радуют братию свежей рыбой.
Отец Феодосий сушит сети
— Как вы рыбу ловите — надо делать это в 5 утра, в болотных сапогах, что-то такое?
— Да ну что вы. У нас же все под рукой. Забрасываешь сетку в воду — и забыл. Потом пришел, вытащил, сколько нужно рыбы взял, и все. Остальное отпустил… Это, знаете, одно из самых радостных послушаний — пожинать плоды своих трудов. Когда ты забрасываешь сетку и вытаскиваешь полную карпов, когда открываешь бочку наквашенной тобой капусты, когда видишь, что чего-то там делал и что-то получилось.
— А про собак расскажите! Откуда они у вас?
— У меня их три (смеется, голос потеплел). Клепа, Персик и Рыся. Клепу мне подарил один монах. Когда я уехал служить в Якутию, я оставил этому монаху свою собаку на попечение. К сожалению, пес заболел и помер. И вот не так давно этот монах звонит мне и сообщает: «Батюшка, я тебе нашел собаку, надо ее забрать». Я говорю: «Отец, я ж собаку не искал». Он отвечает: «Поздно, я уже договорился, надо забирать». Так у меня появилась Клепа, мастиф по породе.
Второй пес из Москвы — приблудная полулайка-полудворняжка. Есть у меня друзья в Подмосковье, добрые люди, которые к собакам неравнодушны. Эту собаку они все не могли пристроить в добрые руки. Рыся псина нервная, могла и покусать, и ее никто не брал. А я заехал к ним в гости, когда был в Москве, и вдруг она ко мне сама подошла. Они говорят: «Ну все, если она тебя признала за своего, то и забирай». Пришлось забрать.
А третий — Перс, тоже мастиф, тоже от друзей-собачников. У них питомник, и несколько щенков было нестандартных в своей породе. Я часть пристроил, а этот у меня так и остался, уже два года живет…
Самое трудное в монашестве
— У вас так много друзей, прямо по пословице «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Как жить, чтобы тебя окружали друзья?
— Знаете, как один мой знакомый замполит говорил в ответ на вопрос «откуда вы все знаете»: «Я давно живу на свете». Так и я. Давно уже живу. Друзья — это те, с кем нас однажды столкнула жизнь и до сих пор обратно не развела. Это люди, с которыми у нас равные отношения, несмотря на, может, разные взгляды. Которым я сам готов всегда помочь с радостью, если есть такая необходимость и возможность, и которые мне помочь готовы.
Вот недавно позвонила из Нью-Йорка старая-старая знакомая, еще с хипповских времен. И говорит: «Слушай, я где-то видела в интернете мельком, что сейчас проблемы у храмов, может тебе финансово помочь?» Вот так по-разному бывает.
— Получается, у вас друзья и из прежней жизни, и из новой?
— У меня нет прежней и новой жизни. У меня жизнь — одним куском.
Я не могу делить на «до» и «после», потому что не знаю, что можно было бы выбросить из первой части моей жизни, чтобы вторая осталась неизменной.
Даже то, что было плохого, совершенно неприемлемого, что я никогда сейчас не стал бы повторять, — все равно каким-то образом сыграло свою добрую роль в моем духовном становлении. Господь может даже то злое, что у тебя было, обратить в дело спасения.
— Вспоминается «Мцыри» Лермонтова: «Пускай теперь прекрасный свет тебе постыл — ты слеп, ты сед, и от желаний ты отвык. Что за нужда — ты жил, старик! Тебе есть в мире что забыть!» То есть монахом лучше становиться уже тогда, когда за спиной некий бэкграунд, который можно осмыслить?
— У греков есть поговорка: «Жениться и постригаться нужно по молодости». Думаю, что монахом хорошо становиться в молодом возрасте, чтобы было время многому научиться. Чтобы не изобретать велосипед! Во второй половине жизни это намного сложней: одно из основополагающих качеств монашества — отсечение своей воли, послушание. А человеку, который самостоятельно прожил большой кусок жизни, который сам решал все вопросы, намного тяжелее и послушаться, и подчинять кому-то свою волю. Поэтому когда мы говорим о монашестве настоящем, монастырском, лучше определиться с молодых лет.
Игумен Агафангел
У самого отца Агафангела получилось немного по-другому. Та бурная хипповская юность, которую он упоминал, была с путешествиями автостопом и, скажем так, дурными привычками. Была и жизнь в браке, и развод, поэтому сегодня у игумена среди «друзей» есть и замечательная дочь. Стойкая тяга к монашеству появилась у отца Агафангела лет с 25. Как он говорит, «я почувствовал аромат монастыря» — по аналогии с высказыванием иеромонаха Серафима (Роуза) «smell of Orthodoxy». В 2000-м, в возрасте 31 года, отец Агафангел был рукоположен, после чего служил два года дьяконом и мечтал о монашеской жизни.
— Сейчас понимаю, что тогда даже не знал каких-то простых, основных правил монастырской жизни, но все равно интуитивно тянулся в монастырь. Я написал прошение на монашеский постриг, и буквально через неделю меня постригли в Холковском Троицком пещерном монастыре. Я построил грандиозные планы, как всю жизнь буду подвизаться иеродиаконом в этом монастыре и потихонечку спасаться. После чего через неделю меня рукоположили во священники и отправили служить в центр города. На этом надолго мое монастырское монашество прервалось.
Начались миссионерские командировки — Магаданская епархия, Чукотка, Якутия, какие-то удаленные поселки, в которые можно добраться только с помощью авиации. Все это продолжалось 10 лет…
— У вас тут в деревне не было идеи помиссионерить?
— А смысла нет. Я хожу каждый день гулять с собаками. Вдоль всей деревни пройти — 25 минут. Все меня знают, я всех знаю. У кого-то возникают вопросы — они спрашивают.
Наше миссионерство — это миссия присутствия. Не всегда надо делать какие-то определенные движения.
Помню, как однажды к нам в Тикси приехал молодой человек — выпускник миссионерской школы. И говорит: «Батюшка, давайте займемся миссией». Я спрашиваю: «Толик, а как ты хочешь ей заняться?» Он отвечает: «Давайте сделаем листовки, поставим лавку и будем их раздавать». Я представил ситуацию — ну просто смешно. Все меня в поселке прекрасно знают, мой телефон всем известен, и тут вдруг я стою и листовки раздаю.
То же самое и здесь. Достаточно того, что у нас в 6 утра звонит колокол, оповещая о богослужебном времени. И всегда можно прийти в храм, что-то спросить, о чем-то рассказать.
Архиерейское подворье
— Что для вас самое трудное было в монашестве? И что стало легче со временем?
— Мне здесь, в Новотроевке, намного легче, потому что есть все нужное для монастырской жизни. Для меня как раз было трудным отсутствие монастырского опыта. Это очень плохо для монаха.
Если мы возьмем опыт монашеской миссии — первое, что приходит в голову, это Аляска. Туда отправился целый корабль монахов, но откуда? С Валаама, из монастыря с большой доброй традицией. И это важно. Монахи, возросшие в традиции, спокойно идут на то, чтобы оторваться от братии, от духовной семьи и пойти в неизвестность нести слово Божие. А если ты в монастыре и не был, и куда-то уехал… Вот это самая большая трудность для меня. Сейчас пытаюсь наверстать.
— Вспоминаю одного знакомого монаха, который с таким облегчением организовал вдали от своего городского монастыря небольшой скит и подвизался там. А потом женился на одной из постоянных паломниц. Помню, как он рассказывал мне, что неважно, что вокруг рекламные щиты с манящими женщинами, ты должен не искушаться внутри себя, а все внешнее — вторично…
— А тут не в женщинах проблемы. Это действительно что-то внутри. Просто так такие вещи не происходят, если нет какого-то долгого шлейфа личных, духовных проблем. Обычно бывает, что человек чего-то ожидал от монастыря, построил какую-то картину, не соответствующую реальности, и пытался соблюсти внешнюю форму. Все больше и больше отдаляясь от внутренней… У каждого человека свои болячки духовные. Сколько путей к Богу — столько путей и от Бога.
— А у вас тут много желающих подвизаться?
— Приходят много и уходят столько же. За пять лет через нас человек 30–40 прошло. Причем доходило до смешного: два трудника могли в один день уехать, и один говорил — у вас здесь никакого монашества, сплошной бардак, все неправильно. А второй — я тут у вас не могу, все очень строго.
— Что это за люди?
— Как правило, из бывших — алкоголики, наркоманы, люди с какими-то сильными житейскими проблемами. В какой-то момент у них, видимо, наступает конфликт внутренних и внешних проблем — и все. Или сами уходят, или мы просим уехать.
Стройка
Как вылечиться топором от зависимостей
Направо — лес, налево — лес. Потрясающие закаты, а главное — тишина. Да, ее нарушают и пение петухов (иногда чересчур рано), и лай собак (иногда чересчур поздно), кто-то грохочет топором, латая свой сруб, поутру галдят птицы. Но главное, здесь нет звуков того, к чему мы так вроде бы стремимся и от чего почему-то так устаем — голосов, музыки, шума машин. И это то, что ищет монах — даже, кажется, такой веселый, добродушный и открытый, как отец Агафангел.
— Когда мы говорим о монахах, мы говорим об уединении. И даже если большой монастырь, все равно монах — от слова «моно», одинокий. Со стороны это, быть может, хорошо — вот монахи-миссионеры, какие молодцы, они служат, общаются, у них социальное служение. Да, здорово, но почему они тогда монахи? Они просто добрые христиане, и все. Для монашества нужна атмосфера, которая бы не позволяла отвлекаться. Мы же не можем молиться, когда за стеной сверлят, сверху на пианино играют. Мы сами захотим тишины.
А если мы тишину не ищем, а создаем активность, движение — это не совсем монашество. Это миссия, христианское делание. Хорошо, но не монашество.
— Информационный шум не мешает уединению?
— К счастью, информационный шум — та вещь, которую мы можем легко регулировать сами.
— Ну не всегда можем. Вот мы сейчас сидим в изоляции, никаких тебе активностей, но зато какая активность в интернете! То одно, то другое тебе нужно срочно в смартфоне посмотреть, то новости, то какое-то общение.
— Мне проще, у меня новостная лента хорошо настроена. Когда я готовлю номер, сажусь и в течение часа смотрю, где что написано, где что случилось. Выбираю, что необходимо, копирую — и потом спокойно работаю с текстами.
Но эта постоянная зависимость от листания информации, которая на 90% тебе совершенно бесполезна — конечно, она у многих есть. И меня коснулась, даже очень. «Ой, надо же знать, что творится в мире. Ой, а вдруг произошло то, чего мы не знаем». Старая шутка: зашел в 9 вечера проверить почту — и понял, что уже 6 часов утра, а ты ищешь причины распада Австро-Венгерской империи. Конечно, это зависимость, и она, скорее всего, какие-то внутренние пустоты закрывает.
Как же ее преодолеть, спрашиваю. «Топором!» — смеется игумен. «У меня здесь такое множество дел, что как-то это все отошло на второй план, мне просто стало неинтересно. Можно фейсбук полистать вечерком после ужина, и все».
Вечер
— Самоизоляция, которую мы все сейчас переживаем, — тоже своего рода уединение. Как думаете, мы стали ближе к монашескому мироощущению?
— Мы тут даже шутили: единственные, кто мог не заметить самоизоляции, это монахи. Они постоянно живут в тех же условиях (смеется). Возможно, такой экспириенс и может человека к чему-то расположить. Но все зависит от его внутреннего состояния. Кто-то только психовать начнет. Тут важно — скучно человеку с собой или нет.
У меня маме 75 лет, и она очень честно исполняла все эти правила по самоизоляции. Живет она в квартире одна, с собаками и кошками. Я ей звоню, говорю — может, тебе что-то прислать почитать, какие-то книжки новые интересные? Она отвечает: «Да мне некогда. То одно сделать, то другое, то кошек покормить, то собаку выгулять. То помолиться, то еду приготовить, то отдохнуть». У нее лет 20 нет телевизора. И ей вообще не скучно!
Нажать на паузу
Сегодня отец Феодосий сажает смородину, трапезник Анатолий уехал по делам в город, и отец Агафангел заменит его на кухне: «пожарю карасей». Мотоблок сломался, ломает голову и братия: чинить или докапывать лопатами? В общем, обычный рабочий день.
— Почему в монастырях несколько человек живут в постоянном общении в одном месте? Потому что очень четко выходят наружу какие-то наши внутренние, неосознаваемые проблемы. Ты вдруг узнаешь о себе правду: что вспыльчив, что склонен к депрессии или что-то еще. Когда человек постоянно живет в социуме, у него ежедневно меняется уровень и способ общения — и все это как-то замыливается. А тут пауза, стоп. Знаете, это как человек говорит что-то красивое, доброе — а мы нажимаем на паузу, и кадр ловит его не самую симпатичную гримасу. И если мы говорим и делаем что-то хорошее, на паузе мы можем поймать себя в момент, когда не так хорошо выглядим. И вот эта пауза, изоляция, уединение очень часто показывает то, что обычно мы в себе не замечаем.
Потому и монастырская жизнь предполагает притирку друг ко другу, чтобы научиться видеть: и самого себя, и другого, принять его, как он есть, чтобы и он тебя принял. И в результате всех нас примет Господь.
Закат
День догорает, багровое низкое солнце красиво подсвечивает простую деревянную колокольню. Завтра здесь снова в 6 утра будет звон, потом молитва, сети, пчелы, картошка, трапеза, дрова, служба — и много-много других, таких же простых, понятных, близких сердцу дел.
