«Какими путями Господь вас ведет»
– Андрей Михайлович, расскажите, пожалуйста, историю Вашего знакомства с отцом Александром.
– В начале 1980-х мама сильно заболела и в онкологическом отделении Боткинской больницы познакомилась с молодым монахом, которому поставили неутешительный диагноз. Во время прогулок они разговаривали, думаю, на темы о Боге и смысле жизни.
Монах был другом архимандрита И., который после того, как его товарища не удалось спасти, а маму удалось, решил отблагодарить ее за общение с другом. В качестве благодарности он выбрал поездку в Сергиев Посад, где предложил показать коллекцию икон, покои Патриарха и т.д.
Мама спросила, нельзя ли с сыном – архимандрит согласился. Мы посетили коллекцию, покои и учебный корпус и с благодарностью расстались, успев заехать в подмосковную церковь, где архимандрит тогда служил.
Через год у меня возникли две проблемы – сильнейшая депрессия вместе с нежеланием жить и начатая поэма, в одной из глав которой должен был появиться Христос, а я слабо себе представлял, как выглядел тогда Иерусалим и то, что там происходило в 30-е годы н.э. И я вспомнил о мамином знакомом.
С трудом разыскал я ту подмосковную церковь и приехал к архимандриту. Тот меня вспомнил, разговаривал очень тепло, но когда я задал ему вопрос по поводу облика Иерусалима начала эры, сказал: «Знаете, я не смогу ответить достаточно точно, но у меня есть знакомый, который все вам расскажет». И он написал мне рекомендательную записку. Позже я узнал, что она была нужна для проверки, не из КГБ ли я, например.
Через день я стоял в Сретенской церкви в Новой деревне и дожидался окончания службы. Мою записку священнику передали и обещали, что он подойдет ко мне. И вот тут начинается самое интересное.
Отец Александр шел ко мне через церковь и улыбался так, как будто я был каким-нибудь его лучшим другом, которого он только и ждал. Так на незнакомцев не смотрят. Я даже решил, что «лучший друг» стоит у меня за спиной, и оглянулся. Там никого не было – улыбка, полная любви, предназначалась именно мне.
Так началась наша первая встреча. Я думал, что пришел на один-два раза, а проходил в это место около семи лет, каждое воскресенье и праздники. А через два дня у меня был подаренный отцом Александром макет Иерусалима в фотографиях, выполненный Иерусалимским университетом, и его готовность ответить мне на любые вопросы по этому поводу.
Андрей Тавров. Фото: gulliverus.ru
Христианство не при свечах
– В Музее русской иконы проходила выставка «Отец Александр Мень как художник», на которой было представлено более 70 экспонатов, в том числе графика, керамика, иконопись. Был ли отец Александр самоучкой или имел какое-то базовое художественное образование?
– Насколько я знаю, это был просто дар от природы. Но он общался с художниками, часто упоминал анималиста Ватагина, например. Думаю, кто-то мог «поставить ему руку» между делом.
– Откуда у отца Александра такие внутренние ресурсы на научную деятельность, пастырскую, художественную? Да и от хозяйственной работы по дому и огороду он не отказывался, ломая стереотип о бытовой неприспособленности интеллигенции…
– Внутренние ресурсы у него напрямую от Бога. Думаю, что на нем наглядно можно было наблюдать духовный принцип – все, что отдал, твое, или евангельские слова «Давайте и дастся вам, мерою доброю… переполненною».
Я не встречал в жизни человека, который бы столько вкладывал себя, своей любви, времени и сил в судьбы (часто изломанные) своих прихожан. К нему стояли очереди, и для каждого он находил дополнительное время. Его молитва исцелила меня от страшной депрессии. Для этого мы ездили на «явочную квартиру» (в церковной сторожке ему запрещалось принимать прихожан).
Что касается «сельскохозяйственных работ», он от них тоже черпал энергию. Прихожанам он советовал при первой возможности выбираться за город. Москва еще не была настолько зомбирующим монстром, как сегодня, но уже тогда он видел силу нездоровой энергии, заложенную в цивилизационных центрах. Он писал об этом в своих книгах…
– «Мне всегда хотелось быть христианином не «при свечах», а при ярком солнечном свете», – говорил отец Александр. Как Вы думаете, что он подразумевал под этими словами?
– Полагаю, что христианство не являлось для него потаенным делом, союзом чудаков, занимающихся чем-то странным – молитвой, четками. Он считал христианство нормой жизни – ярким, открытым миру, отвечающим на ее вызовы. Он светил, – и неважно, где он был при этом, – в церкви или в купе поезда.
– Вы пишете, что не могли бы представить отца Александра «потухшим». Каким ещё невозможно было его представить и почему?
– Исчезнувшим. Его невозможно представить исчезнувшим из жизни после смерти. И это не сентиментальная ностальгия и даже не скорбящая любовь – это ясное чувство реального присутствия этого человека напрямую во многих и многих жизнях. Для любви нам не всегда нужна опора на тело.
Его нельзя было представить завистливым, обиженным или, например, опирающимся на что-то другое, кроме Христа. Любовь его шла не от человеческого источника. Отца Александра нельзя было представить «чеховским» героем, средним бытовым образом, ставшим настолько притягательным в наше время.
– У батюшки есть интересное высказывание: «Только чудеса и бывают». Как Вы его понимаете?
– Он уже видел, что каждый миг жизни есть чудо, каждое несчастье – священно, каждая боль – путь в бессмертие. А тем более цветок или дерево – разве не чудо Божье?
Он говорил: если вам плохо, пойдите к лесу или роще, возьмите в руку ветку и так постойте. Только не забывайте, что это не просто ветка, а рука помощи, вам протянутая, живая и надежная. Я тогда этого не видел, хотя и пытался понять. Но потом это пришло.
Паства разношерстная
– Об отзывчивости и безотказности отца Александра ходят легенды (например, как одно время Солженицын хранил у него в саду вариант своей рукописи «Архипелага Гулага»). Довелось ли Вам быть свидетелем таких ситуаций?
– Конечно. В первые месяцы моих поездок в Новую деревню он в своем туго набитом и не очень легком портфеле возил мне редкие книжки из своей личной библиотеки, никогда не забывал. Он ездил на работу на электричках из Семхоза, и до станции тоже путь был пешком неблизкий. А ведь таких, как я, в храме у него были сотни. И им он возил книги…
Какое-то время у него жила Надежда Мандельштам, которой он предоставил комнату у себя на даче, там написана часть ее воспоминаний. Он не боялся «подставиться», но делал это с верой и скромно.
– У отца Михаила Аксенова-Меерсона есть замечание, что отец Александр был окружён самой «разношёрстной» паствой: диссидентами, правозащитниками, сионистски настроенными христианами и пр. При этом Мень был твёрд в своей позиции, не занимался популизмом. Как сам говорил, «у древних был даже такой метод узнавания ложных пророков: они говорили то, что нравилось толпе». Вопреки ожиданиям диссидентски настроенной интеллигенции, говорил, что Церковь «не место для политической проповеди». Как отцу Александру удавалось для «всех быть всем» и при этом оставаться верным себе?
– Знаете, он шел к главному в человеке. Не к его «окраинам», не к недостаткам личности, а к ее сердцевине. Он видел лучшее в любом – возвышенно выражаясь, его бессмертную сущность. Человек, к которому была устремлена такая любовь, понимал, что это главное. Все второстепенные вещи потом как-то сглаживались, и начинался настоящий духовный рост. Или не сглаживались, и тогда (редкий случай) человек исчезал.
В церкви отец Александр действительно политикой не занимался. Он считал, что человек важнее политики, и работал с конкретным человеком, с людьми, а не с политическими предпочтениями. Его знакомые – Глеб Якунин, Александр Борисов – те больше интересовались политикой, стали депутатами. Приход был сильно политизирован, его любовью это все смягчалось.
Однажды на вопрос «Почему вы не ответили на приглашение поучаствовать во встрече с американским президентом» (Рейган тогда впервые приехал в Россию) отец Александр ответил: «Мое дело – приход». Это была правда. Там была его вселенная, его бескрайний космос – людские души. Ну и еще, конечно, его книги, потом лекции, выступления.
– Отец Александр видел религиозную природу идеологии тоталитаризма. Как-то вспоминал, как в результате несчастного случая на уроке физкультуры погиб его одноклассник. Не отличаясь до того особой идейностью, он, умирая, стал говорить со Сталиным, который пришел взять его к себе. «И в тот момент у меня впервые мелькнула догадка: «Ведь это религия! В душе умирающего нечто высшее, священное приняло облик отца…» Как, по мнению отца Александра, можно было выдерживать удар при столкновении религии и квазирелигии?
– Так многие и не выдерживали. Я видел и общался с людьми из КГБ, награжденными Патриархом за «помощь Церкви». Настоятель храма, в котором служил отец Александр, почти открыто сотрудничал с КГБ и доносил туда все новости, которые ему удавалось узнать.
Понимаете, квазирелигия – это опора все же на что-то явленное и ограниченное, пусть даже великое в своей власти, но, тем не менее, «человеческое, слишком человеческое», даже если оно пропитано огромными силами зла. Опора на Бога – это опора на то неуловимое и абсолютное, что расположилось в глубине твоего сердца. Можно сказать, что это опора «ни на что». И там тоже может, конечно, угнездиться бог-Сталин, карающий и награждающий земными благами бог – и такой бог понятнее многим ограниченным сердцам. Ко мне он тоже захаживал.
И все же, если рискнуть пойти глубже, в глубину сердца, туда, где собственные представления исчезают, то входишь рано или поздно в область чистого Присутствия, вневременности, свободы. Но для этого нужно не внешнее, а внутреннее мужество – «внутренний шаг», как его называл отец Александр. И тогда многое наводится на резкость.
– Мень поражал своей удивительной мужественностью и твёрдостью, нонконформизмом, проявленным ещё в детстве, когда он отказался вступать в пионеры и комсомольцы. Как отец Александр выдерживал оказываемое на него давление, допросы в КГБ и пр.? Ведь известно, что батюшка получал письма с угрозами, факт чего скрывал даже от супруги. Нервное напряжение, очевидно, было столь мощным, что, приходя с работы, он предусмотрительно включал везде свет…
– Он был мужественным человеком. Но это было не все. Он опирался на безусловное. Для него было то, что важнее жизни и смерти – их основание, Бог. Это питало его решимость и мужество.
Однажды, когда он вернулся с многочасового допроса на Лубянке, я спросил, страшно ли ему было. Он ответил: «Нет, я не боялся. Просто каждый раз, когда они вызывают меня, я не знаю, вернусь назад или нет». Одним словом, это было настоящее мужество, которого не все достигают даже в качестве установленного идеала.
О юморе, грусти и кресте популярности
– Отца Александра очень интересовала проблема юмора в Церкви. Как-то своему другу Владимиру Леви он признался, что даже подумывал написать исследование на эту тему. Как Вы думаете, что он подразумевал под словами: «Юмор – отчасти божественный взгляд на себя»?
– Конечно, божественный. Эго (капсула, закрывающая нас от сияния Духа) не терпит юмора в свой адрес. Эго всегда важничает – или такой человек самый главный, как он считает, и его случай особый, или, наоборот, он переживает невроз христианского смирения, когда он последний негодяй, по его словам. Это две стороны одной медали. Если вы попытаетесь обратить эти две основные (есть еще и другие) позиции в шутку, он очень обидится.
Умение подшутить над собой – это размыкание эго для божественного света. Отец Александр шутил часто, но всегда легко, добродушно. Смеющийся человек снимает все «серьезные» установки «взрослого» мышления, в смехе растворяются концепции, модели, навязанные приоритеты. Смех, вообще, – освободитель. В смехе снимаются противоположности, как и в любви. Об этом хорошо писал Сергей Аверинцев в работе, посвященной теме, почему Христос не смеялся. (Не думаю, кстати, что Христос не смеялся. Не реготал – да. Но смеяться вполне мог.)
Вспомним знаменитый смех Владимира Соловьева, которого отец Александр очень любил (портрет Владимира Сергеевича висел у него в сторожке) и привил эту любовь мне (я написал потом роман об этом философе). Знаменитый смех Соловьева – это было то «пространство», которое явно освобождало философа от противоречий, неразрешимых в земных категориях. А смех отменяет категории.
Отец Александр почти всегда улыбался в общении. Как пример юмора самого Христа он приводил притчу о проворовавшемся домоуправителе, который потом всем должникам простил их грехи. Как-то он забавно этого персонажа называл – «шустрила», кажется…
– «Моё знание пессимистично, моя вера оптимистична», – слова отца Александра. Можно ли было назвать батюшку грустным человеком или его огонь исключал грусть?
– Грусть ему была знакома, но не тупиковая: она всегда граничила с состраданьем. Он вполне мог обличать грехи во время проповеди, но это никогда не было фиксированное событие – было такое чувство, что эти грехи вот уже прямо на глазах растворяются в огне любви.
Только один раз я видел его в состоянии, похожем на гнев – это касалось напрасно потраченного людьми времени. Со временем у него были особые отношения. Он хотел каждую секунду быть в служении, и людей призывал к тому же самому.
– В своих воспоминаниях Вы отмечаете, что рядом с отцом Александром было непросто находиться, так как был искус попасть под «гипноз влюблённости» и полностью уйти в тень, потеряться рядом, оцепенеть. Но ведь и батюшке было непросто нести крест такой популярности. Как справлялся он с этим искусом?
– Я написал немного по-другому. Я писал, что, попав в поле его благодати, которую он излучал на окружающих, можно было принять ее за свою собственную и думать, что это ты силен, что это твой мир, что это твоя вера – а не заемные. Потом, когда его не стало, я все это почувствовал, свою слабость, свою неуверенность. И все же зерно, им посаженное, уже начало свой рост.
Крест популярности? Ну да, времени совсем не было… Но остальных неврозов, свойственных звездам, которые и составляют их жизнь – публика, внимание, известность – у него не было. Он вообще не отчитывался перед людьми – его отчет был перед Богом, это делало его свободным.
Андрей Тавров (Андрей Михайлович Суздальцев) – поэт, прозаик, главный редактор поэтической серии издательского проекта «Русский Гулливер». Член Союза писателей Москвы, член Международной федерации русских писателей (МФРП).
Окончил филологический факультет МГУ. Работал журналистом, художником по мозаике. Автор программы, посвящённой современной мифологии, на «Радио России», пишет сценарии для телевизионного канала «Культура». Автор нескольких поэтических книг, двух романов.
