Олеся Николаева

Ей, много лет посещавшей богослужения первой седмицы Великого Поста, когда вся Церковь поет: 'Господи Сил, с нами буди!', долгое время слышалось это как 'Господи, что с нами будет?'

Той зимой я как-то хронически замерзла: на дворе было морозно так, что в нашем ветхом переделкинском домике комнаты не прогревались выше 12 градусов, и то и дело замерзали трубы.

И пустыня уже приготовила Ему вертеп. И небо уже зажгло для Него звезду / и пастухи уже развели огонь, разложили хлеб,/ и волхвы потекли в путь, / и праведники вострепетали в аду...

Лично для меня это был очень плодородный год. Я наконец-то закончила свой огромный по объему роман, который писала лет семь и от которого отпочковалась книга 'Небесный огонь'...

Но этим, легкомысленным, не суждено было никого зачать; потому что ночью начался камнепад, и тогда все побежали к расселине у ледника и там залегли. Ну — кому-то рикошетом по башке долбануло, кому-то руку покорёжило, но всё обошлось. Через сутки подобрал их спасательный вертолёт, и они благополучно приземлились около той роковой лошади, которая раздробила Лёше пальцы.

Так жёг он, жёг свой доклад по листочку и даже не задумывался — что дальше-то делать? И тут только его осенило, что самолёт-то его — упал! Упал... С двадцатитысячной высоты! Упал и разбился вдребезги — ни следа от него. Все погибли. А он — жив. Сидит вот в кресле на горном утёсе, закутанный в бабушкин плед, и зажигалкой делает: щёлк-щёлк.

Я не помню, когда это стало заметно каждому: факел твой накренился и стал чадить – паленым запахло, дымом потянуло, подернулось копотью...

«Батюшка, благословите меня больше никогда не писать стихи!» - обратилась я к старцу Кириллу (Павлову). Но он улыбнулся – так, как это умеет только отец Кирилл – и сказал мне: «Ты еще много чего напишешь!»