Ближний «кавказской национальности». И люди, которые считали его чужаком
Случилось это лет десять назад. А кто-то говорит — пятнадцать. Но это и не важно. В одной из маленьких деревень недалеко от Оптиной пустыни появились чужаки. Было их двое. Старшему было лет 45–50. Младшему — около 30.
Кто они, откуда и зачем приехали, никто не знал. Но местные жители сразу прозвали их уголовниками.
«Лица кавказской национальности»
Уголовники были откуда-то с Кавказа. Старшего звали Гиа — Георгий, а того, что помладше — Шамиль. И говорили про них — «лица кавказской национальности». Были они темные, бровастые, щедро одаренные от природы шикарными носами и густым вездесущим волосяным покровом. Квадратными и крепко сбитыми.
Елена Кучеренко
Говорили они с сильным акцентом. Правда, Гиа был нелюдим и просто так не празднословил, а вот Шамиль говорил много. И со всем этим: «Ой, какой хороший девушка» и «Э-э-э, слушай». Но продемонстрировать свою колоритную речь у него получалось не часто. Люди разговор не очень поддерживали.
Купили старенький покосившийся домик. Таких там до сих пор много продается за бесценок. А другие даже продавать нет смысла. Так и стоят, брошенные, пока не разрушатся до основания.
Отремонтировали и стали жить. Отремонтировали неплохо, по местным нищенским меркам — вообще шикарно. Новоселье хотели справить, шашлыки нажарили, народ зазывали. Но пришел только дядя Ваня Коноваленко — в надежде на выпивку. Ему все равно было, где и с кем пить.
Остальные трапезу с новоселами делить не захотели. Не нравились им эти «лица кавказской национальности» и их подозрительное дружелюбие. Неспроста.
Кстати, дяде Ване там не налили. Кавказцы, как оказалось, не пили.
— Наркоманы, — решили местные.
Сломанные уши
В общем, все это местных жителей очень раздражало. А с другой стороны, даже вдохновляло — хоть какое-то разнообразие в их однотипных деревенских буднях.
Не было дня, чтобы продавщица местного магазинчика тетя Нюра не транслировала из-за своего прилавка очередную шокирующую подробность «из жизни пришельцев».
— А у низкого-то (низкий — это Шамиль) все руки в шрамах. Я из-за забора видела. Он рукава закатил, мясо во дворе резал, я аж оторопела. И резал, ну прямо как… Как… Как убийца. А потом как зыркнет на меня из-под своих бровей. Еле на ногах устояла.
— А у старшего-то уши, как пельмени, — вторила ей баба Люба. — Смотреть страшно.
— Пельмени, — снисходительно фыркал местный хулиган Виталя. — Ну вы как скажете, баб Люб. Сломанные уши это называется. Фишка такая у бойцов без правил. Крутой, значит, боец. Опасный.
И Виталя даже с какой-то завистью потер свои собственные торчащие в разные стороны «лопухи». Он сам любил помахать кулаками, а такие уши, по его мнению, добавили бы ему авторитета среди местной шпаны.
Не успел он завершить свою мысль, а баба Люба уже ковыляла по деревне на максимальной для нее скорости, рассказывая каждому встречному, что один из приезжих какой-то монстр-убийца с особенными ушами. И никакие правила ему нипочем.
И женщины строго-настрого наказывали своим дочерям на пушечный выстрел не приближаться к двум страшным уголовникам. Вдруг что.
Люди из высшего общества
Наступила весна. И в гости к дяде Ване Коноваленко и его жене Вере Петровне приехали из столицы дочь Ирина с мужем Виталием и привезли сына Сереженьку — их единственного внука. По этому поводу дядя Ваня даже притормозил на время с выпивкой.
Не были они здесь давно. Ира с мужем — года три, а Сереженька — и того больше. Вообще-то ему стукнуло на тот момент 20, но для бабушки внуки всегда Машеньки, Сонечки, Петечки и Сереженьки. Не только в 20, но и в 30, и даже в 40 годиков — пока жива бабушка.
Ирина была женщиной образованной, интеллигентной, в отличие от родителей. Все свое сознательное детство и юность она мечтала вырваться отсюда — от этих огородов, вонючих кур, каторги на картошке и мытья в тазиках. И это у нее получилось.
Ира закончила какое-то училище, потом институт, обосновалась в столице, вышла замуж и уже давно считала себя москвичкой. И несколько свысока относилась к своим «неотесанным» деревенским родителям.
Приезжать к старикам она не любила — ей здесь было брезгливо. Но считала это обязанностью и распространяла ее на мужа с сыном. А с другой стороны, ей льстило, что местное простецкое население смотрит на них, как на людей из высшего общества — с завистью и придыханием.
Ее муж Виталий тещу с тестем не замечал. Так было всегда. Но он в принципе мало кого и что замечал. Был он по профессии физиком-ядерщиком и думал исключительно о нейронах, протонах, нуклонах и термоядерных реакциях. По крайней мере, так рассказывали.
При случае Вера Петровна с дядей Ваней всем хвастались, что муж их дочери — большой ученый. И вообще — академик. И земляки уважительно кивали.
А своего Сереженьку они вообще боготворили. Он был студентом какого-то престижного московского вуза и в глазах деревенских бабушки и дедушки находился уже в двух шагах от министерского кресла. Их отношение к нему было соответствующим. Но это помимо и так беззаветной любви. Когда он спал, они боялись даже пошевелиться. А спал он, как правило, до обеда. Когда скучал (а скучал он всегда, такой у него был образ), старики многозначительно перешептывались:
— Думает…
Дед звал его то на рыбалку, то куда-то еще, но он отмахивался.
Вера Петровна не позволяла любимому Сереженьке поднять ничего тяжелее ложки. И целыми днями пыталась его накормить. А юноша вяло пожевывал и время от времени повторял:
— А вот у нас в Москве…
Все здесь ему претило. Как и маме.
«Мало у нас в Москве этого ворья?»
— Даже сюда понаехали, — фыркнула Ирина, глядя на Шамиля и Гиа из окна тети Нюриного магазинчика. Она зашла сюда за покупками, но решила немного поболтать. — Ну и рожи. Вы с ними осторожнее.
Другие посетительницы и сама тетя Нюра согласно закивали. Мнение Ирины для них было непререкаемым — столица.
Георгий и Шамиль зашли в магазин, и все замолчали. А Ира демонстративно прижала к себе сумку с кошельком.
— Дорогая, хлеб дай, — сказал Гиа тете Нюре.
Она молча кинула батон на прилавок.
— Такой красивый женщина и такой серьезный, — вступил Шамиль.
Нюра смерила его презрительным взглядом.
Ирина протиснулась к выходу, застряв на какое-то время между Шамилем и стеной. Он заулыбался, а Ирина раздраженно дернулась и выронила сумку. Произошла какая-то возня, Ирина занервничала еще больше.
— Э-э-э, девушка, не теряй вещи, — протянул ей сумочку Шамиль. — Такой красивый, а теряешь…
— Для них все русские бабы красивые, — рассуждал дома за ужином дядя Ваня. — Ты с ними аккуратнее. Не отобьешься потом.
И завел свою пластинку про изнасилование.
— А где мой кошелек, никто не брал? — спросила Ирина.
Она зачем-то полезла в сумочку и обнаружила пропажу.
— Сама, наверное, вынула и забросила куда-то, — лениво протянул Сереженька.
— Ничего я не вынимала. Пришла из магазина, поставила сумку на тумбочку, и все.
— А много денег там? — заволновалась Вера Петровна.
— Много!
— Вспомни, дочь, может, правда, переложила куда.
— Не перекладывала я никуда!
— Да тот в магазине вытащил, сама ж рассказывала, что терся он возле тебя, — сказал Сергей. — Мало у нас в Москве этого ворья? Не знаешь, что ли…
— Как пить дать, он, — встрепенулся дядя Ваня. — Не будь я Иван Коноваленко! Что делать-то будем?
— Что делать, что делать, милицию вызывать! — взвизгнула Ирина. — Зачем я только сюда приехала!
А Виталий как сидел, уткнувшись в свои протоны, так и не шелохнулся. Как будто его это все не касалось.
«Зажрались в своей столице»
Следственные действия милиции были быстрыми. Была опрошена Ирина, которая, плача, рассказала, как ограбил ее в магазине Шамиль. Дали показания Нюра и все присутствующие в тот момент покупатели, которые дружно подтвердили, как «терся» кавказец. Затем Шамиль был скручен и засунут в машину, а Георгию было велено никуда из деревни не уезжать.
— Не крал он ничего, зачем обижаешь? — сказал Гиа Ирине.
Но дядя Ваня взял дочь под руку и повел домой. А потом развернулся и презрительно плюнул Георгию под ноги.
— Это вы следователю врать будете. А нам лапшу вешать на уши не надо! Не будь я Иван Коноваленко!
По случаю всех этих событий он опять начал пить и был не на шутку храбрым и дерзким. Ну а что, собственно, с ворьем церемониться…
…В следующие дни деревня бурлила и наперебой обсуждала Шамиля с Гиа, москвичей и эту кражу. Когда здесь такое было — украсть кошелек с кучей денег. У местных жителей и денег-то не было. Все Ирине сочувствовали, но некоторые не без злорадства.
— Жалко бабу. Но сама виновата. Ходит тут, нос воротит. Совсем зажрались в своей Москве, — транслировала из-за своего прилавка тетя Нюра. — Вот и получила. Бог — не Тимошка.
И все сходились на том, что не зря прозвали чужаков уголовниками. Уголовники и есть. Георгия вообще стали чураться. А Шамиль находился в это время в СИЗО то ли в Козельске, то ли в Калуге.
Как погиб Георгий
Та весна была богатой на события. Не успела милиция забрать Шамиля, а деревня — все это обсудить, как случился пожар. Где-то через неделю после всего описанного.
И загорелся дом не у кого-то, а именно у «Коноваленок», как их здесь называли. Дядя Ваня с вечера крепко выпил, ночью встал по нужде, потом решил прикурить, так с папиросой в руках опять и заснул.
Проснулись, когда дом уже полыхал. Дядя Ваня выскочил первым. Он заснул в сенях, и ему было ближе всех к выходу. Разбив окна, вылезли Виталий с Сереженькой. Внутри оставались Ирина с Верой Петровной.
Шок это был или страх, а может, и все вместе, но ни один из них троих не попытался что-то сделать, чтобы спасти женщин. Просто стояли остолбенело и смотрели. По крайней мере, так говорят люди.
А еще говорят, что мелькнула вдруг тень и в горящий дом забежал мужчина. Это был Гиа. Жил он неподалеку, видимо, не спал и увидел пожар.
Выбил еще какое-то окно, вытащил из него кричащую Веру Петровну, следом — Ирину. Она была без сознания, и ее кто-то подхватил. А вот сам вылезти уже не успел.
Рухнула крыша, и погиб Георгий. Тот, про кого Ира презрительно сказала «понаехали» и кому дядя Ваня Коноваленко плевал под ноги.
Женщину заберет скорая, она выживет. А на пепелище, когда начнут искать оставшиеся вещи, кому-то подвернется под руки оплавленная сумка Сереженьки — любимого сына и внука. Ее поднимут, и из нее выпадет кошелек с деньгами. Тот самый, который пропал из сумки Ирины. И из-за которого милиция увезла Шамиля.
Ну а как, все же говорили, что «терся». И Сергей тоже.
Евангельский ближний
Гиа похоронят здесь, на местном деревенском кладбище. Шамиль, которого выпустят, его племянник, так решит. А других родственников у них уже не было.
Проститься придет вся деревня. И дядя Ваня с тетей Верой и Виталием. Будут стоять в стороне, пряча глаза. А Сереженька не придет. Теперь его скрутила милиция. Но его скоро отпустят. Вроде бы у родных претензий не было, или что-то еще. И уедут они.
Потом здесь будут говорить, что Гиа был на родине каким-то бандитом (не сильно ошиблись деревенские), завязал, приехал сюда с племянником начинать жизнь заново.
— Герой, — будут его называть.
Странно, что Шамиль остался здесь. Простил он всех. Удивительно даже. Да и оказалось, любовь у него. Маринка — дочка продавщицы тети Нюры. Но это все потом выяснится.
Они долго будут скрывать любовь, а потом тихая обычно Марина поставит матери условие — или замуж за него пойдет, или уедут вместе.
…Рассказали мне эту историю знакомые в Оптиной пустыни. Может, что придумали, а может, так и было.
Рассказали, когда мимо нас проходила семья. Мужчина кавказской внешности, жена его, которую он называл «моя Маринка», и три их дочки. Сказали мне, что есть еще два старших сына, но их тогда с ними не было. Через минуту их догнала пожилая женщина. И мужчина с улыбкой назвал ее «теща Нюра».
Мог бы с ними быть Георгий. Но погиб давно. Покаявшийся разбойник, который оказался самым настоящим евангельским ближним. Спасшим жизни тем, кто его презирал.