Многие люди уверены, что ребенок не будет счастлив с матерью, которая однажды его бросила. Президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская, работающая с такими мамами, уверена: большинство из них — не чудовища, а люди, которым нужно протянуть руку помощи.

Дети-отказники

Елена Альшанская. Фото: otkazniki.ru

Елена Альшанская — президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам».

Родилась 2 марта 1979 года. Окончила Санкт-Петербургский государственный университет по специальности «Философия». В 2004 году Елена лежала с ребенком в подмосковной больнице, где впервые увидела детей-«отказников» и не смогла пройти мимо. Вместе с другими волонтерами Елена стала заниматься этой проблемой.

В 2007 был зарегистрирован благотворительный фонд «Волонтеры в помощьдетям-сиротам», который реализует программы по профилактике социального сиротства, содействует семейному устройству, поддерживает детей в больницах и государственных учреждениях. Фонд стал одним из крупнейших социальных проектов, реализуемых преимущественно силами волонтеров.

Потяни за ниточку

— Вы пришли в волонтерское движение семь лет назад. Что изменилось за это время?

— Изменилось очень многое, и в жизни страны, и в моей жизни тоже. За это время мы организовали довольно большой благотворительный фонд, чего изначально совершенно не планировалось. Начиная работу, мы даже не думали, что это надолго и всерьез. В качестве основной деятельности я тогда занималась совершенно другими вещами, экологией, какими-то творческими проектами. У меня было много планов, о которых сейчас очень странно вспоминать. Тогда нам казалось, что есть проблема, которую нужно решить и пойти домой.

Но проблема не решалась. Точнее, она разматывалась, как клубок. Оказалось, что за ниточкой тянется другая ниточка и конца не видно. Но пока все не сделал — уходить нельзя! Когда мы «потянули за ниточку», то постепенно увидели проблему целиком.

Забытые в больнице

— Начали вы с брошенных в больницах детей. Откуда и почему они появляются в наших больницах брошенные дети и что делать, чтобы их не было?

— Оставшиеся без родительского ухода дети появляются в больницах тремя основными путями. Самый массовый путь — это отбирание детей от родителей. Второй путь — добровольный отказ, мама оставляет ребенка, чаще всего, в роддоме, оттуда его переводят в больницу. Иногда детей находят на улице. Бывает, что дети оказываются в больнице после смерти родителей. Если ребенок потерял родителей, или он отбирается из семьи, прежде чем он попадет в сиротское учреждение или семью, его обязательно поместят в больницу — на обследование. Такой практики нет ни в одной стране мира, а у нас она до сих пор существует.

И вот ребенок, который только что пережил самую страшную потерю в своей жизни, потерял семью, оказывается в больнице, в месте, которое совершенно не приспособлено к тому, чтобы помочь ребенку в таком состоянии. Там вообще-то лечат больных телом, а не помогают детей с тяжестью на душе пережить этот этап с наименьшими потерями. За детьми в больнице ухаживать-то толком и некому! А ребенок после потери близкого человека находится в состоянии стресса, это трагичная, очень тяжелая для него ситуация. Чтобы она не нанесла ребенку вреда, она должна как-то компенсироваться, если одни руки отпустили, другие должны его подхватить.

Я могу сказать, что за эти семь лет положение детей в больницах изменилось. Прежде всего изменился материальный уровень. Сначала мы видели вопиющее неблагополучие — не было памперсов, дети лежали на чудовищных матрасах, страдали от пролежней. Вот эту ситуацию удалось переломить, по крайней мере, в рамках Московского региона. Те ужасы, о которых я сейчас говорила, остались только на фотографиях, которые мы храним в архивах.

И главное внимание, которое возникло по отношению к этим детям, дало старт множеству волонтерских инициатив в разных регионах. Но говорить, что ситуация решена, мы сможем только когда прекратим порочную практику держания детей, которые ничем не больны, в больницах.

Памперсы за счет государства

— Все изменилось усилиями волонтеров или за государственный счет?

— Сначала мы покупали памперсы за счет волонтеров. Потом нам удалось путем переговоров с государством, добиться того, что в Московской области появилось бюджетное финансирование для этих детей. Даже ставки воспитателей и психологов в больницах появились.

— Вы говорите: «мы». В какой-то момент появились люди рядом с вами? Откуда они взялись?

— «Мы» появились они практически сразу как только я начала об этом говорить и писать. Я стала писать об этом на форумах, в «Живом журнале».

— Людей, которые к вам присоединились, было возможно как-то организовать?

— Как-то так получилось, что мы собрались, мы решали все вместе. И те, кого невозможно было организовать, они как-то сами сразу отваливались. Люди приходили сами и говорили: «Я могу вот это, я могу вот это». Сложно сказать, как это все вышло, наверное, просто повезло, но у нас достаточно быстро сбилась команда, которая могла принимать решения и достаточно успешно их реализовывать. Мы начали вместе ездить по больницам. Объездили все больницы Подмосковья, чтобы помочь детям-отказникам, которые там находились.

Потом, у нас был довольно-таки сложный период. Стало понятно, что, привозя в больницы памперсы, мы эту проблему не решим, нужно менять саму систему обеспечения больниц на уровне законодательства.

Проблема была в том, что никакого бюджета на снабжение детей в больницах не было. Ничего для них не было, кроме койко-мест. И ухаживать за ними было некому, у медсестер на этих детей не было времени. Мы поняли, что для того, чтобы на памперсы для отказников в больницах появились средства, нужно выходить на диалог с властью. И в 2006 году мы начали кампанию в СМИ, У нас была очень серьезная дискуссия. Мы подготавливали почву для журналистов, но при этом сами никак не комментировали и не мелькали на экране. Сюжеты снимались совершенно независимо от нас.

В этот момент часть нашей команды сменилась. Некоторые люди сказали, что они не готовы к этому. Они сказали, что если мы начнем скандалить, нас просто не пустят в больницы. Я была совершенно уверена, что даже если нас не будут на первом этапе пускать в больницы, другого пути кроме гласности, нет.

Мы собирали данные по всем больницам Подмосковья, посчитали всех детей, грубо говоря, «по попам», и доложили обо всем губернатору области. После этого был собран совет из представителей ведомств, которые за это отвечают. Со всеми этими людьми мы дружим уже много лет. А с Минздравом мы подписали после этого договор о сотрудничестве. Ради этого нам пришлось официально регистрировать фонд.

— Что означает для вас сотрудничество с Минздравом? Лояльность? Вы теперь о нем ничего плохого не говорите?

— Почему? Во-первых, договор не обязывает нам к молчанию. Во-вторых, мы, в принципе, никогда никому не обещали молчать. Мы говорим только о том, что мы готовы решать эти проблемы вместе. Если мы видим, что проблема как-то не решается, то мы говорим об этом вслух, мы это делали, и будем делать.

— А в каком году появились результаты в виде финансирования и так далее, если вы начали в 2006-м эту кампанию?

— В 2007-м году мы зарегистрировали фонд, и как только он был создан, мы сразу подписали договор. На это ушло примерно полгода. В 2007-м году в больницах появились государственные памперсы, и работы у нас стало меньше.

Мы стали собирать деньги на оплату работы нянь. Несмотря на то, что были введены ставки, они были очень малы, и практически не было людей. Мы взяли это на себя. Потом мы пошли в регионы. Параллельно у нас появились программы по семейному устройству, мы начали работать с «опеками». Сначала мы как-то с ними очень сложно находили общий язык, постепенно нашли. Потом, самым последним этапом у нас появилась программа помощи кровным семьям. Тем самым мамам-отказницам.

— Узнали за время этой работы что-то неожиданное о людях?

— Поначалу эйфория от ощущения, что на призыв о помощи откликается много людей, которые готовы действовать. Сначала кажется, что каждая проблема — это китайская стена, и ты один на один с этой стеной, но выяснилось, что когда тебе нужна помощь, то сотни людей откликаются. Начинают вдруг говорить, что они готовы быть твоими «руками» и «ногами» — это было удивительно.

Второй серьезный перелом был в понимании того, что кровные семьи, это не чудовища, а люди, которых все бросили и никто ни на каком этапе им не помог. До этого нам казалось, что самая чудовищная проблема — содержание детей в больнице. Учреждения для детей-сирот тоже были шоком.

— А куда ведет ниточка из больницы? В детские дома?

— Дальше она ведет в дома ребенка, следующая ступенька — детские дома, точно также она может сразу вести в приемную семью, и очень редко — обратно в кровную. Ниточка всегда вьется в разные стороны. В какой-то момент мы поняли, что ниточка обратно практически не разматывается, обратно к кончику, где она началась — не приходит. То есть, практически никогда не происходит возвращения детей в кровные семьи.

Бедная Нина

Кровных мам мы увидели не сразу, а главное — сначала для нас это было такое неоформленное множество очевидно «плохих» мам, такой образ коллективной алкоголички. И очень долго мы понятия не имели, что стоит за историями детей до больницы.

Наша работа с семьями началась случайно. Поначалу мы думали об устройстве отказников в приемные семьи как о единственном для них выходе. Кровных родителей мы воспринимали достаточно негативно — ведь они либо от этих детей отказались от них, либо плохо с ними обращались, поэтому дети и оказались в больнице. И вот на нашем горизонте появилась Нина. Молодая женщина часами простаивала под окнами, в больницу ее не пускали. Ребенку было около полугода, у него был жуткий рахит и недостаток веса, судя по рассказам персонала, забрали его из какого-то притона.

Понятно, что мать, которая довела до этого своего ребенка, никакого сочувствия у нас не вызывала. Нина узнала, что в больницу ходят волонтеры, и стала просить, чтобы мы с ней поговорили. Я была к этой встрече совершенно не готова, но, тем не менее, согласилась. Попыталась даже как-то подготовиться, успела прочитать законодательство, чтобы понять, что ей советовать, но, главное, я приготовила большую обличительную речь.

Нина оказалась чуть старше меня, симпатичная женщина лет 30, очень бедно одетая. Куртка советская, с заплатками, никаких признаков алкоголизма, по крайней мере внешних.

Нина выросла в провинциальном волжском городе и была поздним ребенком, когда она родилась, ее старшие сестры были уже взрослые и вышли замуж. Мама растила Нину одна. Диагноз слабая степень умственной отсталости девочке поставили в детстве. С первого класса Нина не потянула учебу и мама забрала ее на домашнее обучение. Так она училась до 12-ти лет, пока мама не умерла. Сначала девочку взяла к себе одна сестра, потом другая, но, видимо, ни там, ни там она пришлась не ко двору.

И вот в 16 лет Нина оказалась одна в маминой квартире, доставшейся ей по наследству.

Она работала уборщицей, как-то жила. Но однажды встретила женщину, которая сказала, что можно продать квартиру и купить другую, в Москве. Нина согласилась, она знала, что у нее где-то в Москве есть тетя.

Нина написала доверенность на продажу квартиры, ее знакомая квартиру продала и получила деньги. Решили вместе ехать в Москву на поезде, но благодетельница сказала Нине, что в один вагон билетов не было. Они договорились встретиться у какого-то памятника на вокзале. Нина простояла там до вечера, но никто так и не пришел.

Так Нина оказалась одна в чужом городе, без прописки. Мыкалась она по Москве достаточно долго. Нина не производила впечатление дурочки, скорее она казалась очень наивной. Меня очень поразило, что Нина как Иешуа в «Мастере и Маргарите», называла всех «добрые люди». Говорила про всех: «Они были ко мне так добры, они взяли меня», — все у нее хорошие были. И женщина, которая продала ее квартиру — тоже у нее «хорошая». Нина до сих пор не понимает, что ее обманули.

Она устроилась работать посудомойкой в кафе, там же и ночевала. Потом познакомилась с парнем. У него не было образования, в тридцать лет он жил с родителями. Нина стала жить у него, но потом, когда она забеременела, его мама выставила молодых на улицу. Видимо, мама была совсем не рада такому развитию событий. И вот они остались вдвоем, люди с очевидными ментальными проблемами. Видно было, что Нина может как-то устроиться. Она работала, по ее словам пока мама не умерла — даже училась до того момента. На бытовом уровне решать задачи она, безусловно, могла. Но в сложной социальной ситуации найти решение — у нее не получалось.

Они с этим парнем скитались. Их брали к себе жить, то одни, то другие люди. Беременной Нине было нечего есть. Она говорила, что три зимних месяца они питалась мороженой картошкой и морковью, которую нашли в каком-то погребе. Это была единственная их еда на протяжении долгого времени. То, что ребенок родился проблемным при таком раскладе, неудивительно.

Последние пару месяцев жили у каких-то знакомых алкоголиков. Однако врач из поликлиники, знавший в каких условиях живет семья с ребенком, сообщил в опеку и ребенка забрали. Нина тут же побежала в опеку. Там ей сказали и что сначала она должна решить вопрос с пропиской и местом жительства, а без прописки ей не дадут с ребенком увидеться. Естественно, что для нее и для молодого человека эта задача была совершенно не решаемая.

У меня было заготовлено два варианта речи. Первый — обвинительный, пока я слушала Нину, он полностью развалился, а второй вариант — план, который нужно выполнить, чтобы вернуть ребенка. Но он развалился тоже, потому что я видела перед собой человека, который не сможет выполнить ни один из пунктов. При этом я понимала, что Нина — хорошая мама.

Она не курит, не пьет, по ней это видно. Она любит дочку и если бы нашлись люди, которые смогли бы ей помочь хотя бы с документами, то Нина и ее парень были бы хорошими родителями. Я сидела рядом с Ниной и понимала, что я не имею возможности бросить все, поехать с ней на родину, чтобы восстанавливать документы и искать жилье.

Я говорила Нине о том, что ей нужно сделать, понимая, что для нее эта информация бессмысленна, и реализовать мой план сама она не сможет. Так она ходила под окнами больницы до тех пор, пока ее малыша не увезли в Дом ребенка.

После случая с Ниной я впервые увидела, что у нас нет ресурсов для помощи кровным семьям, и что когда придет следующая такая женщина, мы опять ничего не сможем сделать. Нужно было подготовиться к встрече с другими. И мы начали работать.

Где вы их берете?

Работать с кровными семьями мы начали в 2008 году. Еще плохо понимая, как и что надо делать. Наши первые подопечные были мамами детей, которых мы видели в больницах. Мы, как могли, разгребали проблемы, попутно пытаясь понять, с чем же, собственно, столкнулись. Мы влезали «по уши» в конкретную ситуацию, а уже потом, попутно начинали искать профессионалов, ходить на какие-то встречи. Тогда еще не было никаких обучающих семинаров, мы просто ходили по организациям и просили, чтобы нам помогли и научили.

Честно скажу, мы делали много лишнего и непрофессионального. И в итоге через несколько лет у нас оформился и свой подход, и свое понимание, как и в каких ситуациях помогать.

Сейчас мы работаем с матерями, у которых по какой-то причине отбирают ребенка, или они сами думают об отказе. Большинство семей направляют к нам государственные органы — комиссии по делам несовершеннолетних, органы соцзащиты, опека. У нас принято представителей опеки изображать злодеями, которые чувствуют моральное удовлетворение, когда отбирают детей. Вполне верю, что на такой должности кто-то действительно может начать испытывать и такие чувства. Но чаще всего ситуация совершенно другая.

Дело в том, что на данном этапе у органов опеки нет никаких инструментов для помощи семье, они, может и рады бы помочь, но это не заложено ни в их функциях, ни в бюджете, ни в законе. Единственная реальная возможность, которая есть у органов опеки — отобрать или не отобрать ребенка. И если они видят, что семье можно помочь, бывает, что они обращаются к нам. Значительная часть семей пришла к нам именно через опеку.

Второй источник — больницы и роддома, с которыми мы сотрудничаем. Бывает, что в больницу, где находится ребенок, приходят родители, как это было в случае с Ниной. Бывает, что женщина в роддоме хочет отказаться от ребенка, но согласна побеседовать с психологом. В этом случае кто-то из персонала может нам позвонить. В рамках нашего проекта «профилактика отказов» мы сотрудничаем с роддомами и у нас действуют выездные бригады психологов.

Иногда проблемные семьи находят нас с помощью интернета сами, или через знакомых и наших бывших подопечных, по цепочке.

Одна с ребенком

За годы нашей работы была пара историй про одиноких пап, были несколько полных семей, все остальные, 99% наших подопечных — одинокие мамы. История наших подопечных — история одиночества людей в современном мире. Раньше никогда не было такого, чтобы мама с ребенком осталась совсем одна.

Как правило, семья попадает в поле нашего зрения, когда дети еще маленькие, и мама скована по рукам и ногам необходимостью заботиться о малыше. Иногда это многодетная мама с детьми разного возраста, все они требуют внимания и одному взрослому справиться с ними очень трудно, для этого надо как-то выстроить свою жизнь. Речь идет о тех мамах, у которых рядом нет ни родственников, способных помочь, ни ресурсных друзей. Люди, у которых никого нет — это основной фактор неблагополучия. Отсутствие лишних рук, дополнительного ресурса становится критическим фактором.

Большая часть наших мам — приезжие. Где-то у них есть семья, которая рано или поздно им поможет. Любая семья всегда гораздо лучше, чем одиночество в чужом городе с ребенком на руках. Приезжий оказывается в довольно агрессивной среде, где у него нет ни инструментов выживания, ни ресурсов, ни возможности на кого-то положиться.

Обычная для нас история выглядит так: женщина, приехала на заработки, забеременела. Чаще всего на родине ее ждет мама с другим, старшим ребенком. Именно для того чтобы заработать им на жизнь, наша героиня и приехала в столицу. Теперь она работать она не может, а признаться маме в том, что ждет второго ребенка — боится.

Мы пытаемся помочь ей наладить отношения с матерью. Если родные отказываются принимать ее с ребенком, находим ей какую-то поддержку и жилье на родине. Связываемся с местными государственными органами и общественными организациями, а пока идут переговоры, находим этой маме с ребенком временное пристанище в Москве.

Потом отправляем ее на родину и контролируем, как она там. Также мы готовы какое-то время, пока она не сможет устроить ребенка в садик и выйти на работу поддерживать ее отсюда материально.

Встреча на высшем уровне

Когда мы отправляем маму с ребенком домой, мы всегда стараемся найти общественные организации, которые помогут ей на родине. Несмотря на то, что нас не государственная организация, самого факта звонка из Москвы обычно бывает достаточно.

И те самые органы государственной защиты, которые и пальцем не шевельнут для своих подопечных, очень часто именно ради «нашей» женщины, что «впрягаются по полной», такой синдром гостя из Москвы, VIP клиента. Однажды мы отправляли одну маму с очень тяжелой судьбой и проблемным поведением. У нее не было документов, и для того, чтобы ее отправить, мы вели бесконечные переговоры с разными инстанциями, в том числе и с мэром города. И вот, когда она, наконец, приехала, этот мэр на вокзале встречал ее лично.

Это — наш случай

Когда мы начинали, мы готовы были помогать всем, кто к нам обратится. На мы быстро поняли что, во-первых, наших ресурсов на это не хватит, а во-вторых, мы занимаемся тем, что повышаем материальный уровень семьи, хотя кроме бедности особых проблем у этой семьей нет, и детям там хорошо. Стыдиться нищеты дети начинают позже, в подростковом возрасте.

Теперь мы помогаем только в ситуации, когда неблагополучие достигло некой черты, когда речь уже идет об отказе или о том, что детей могут отобрать. В нашем обществе есть два мифа о таких родителях. Согласно первому, оставляют детей только конченые наркоманы и алкоголички. Согласно второму мифу, детей забирают из хорошей, но очень бедной семьи, ни за что. На самом деле все истории происходят где-то посередине двух этих берегов.

В прессе очень любят писать о том, как детей забрали из бедной, но хорошей семьи, у которой не было никаких проблем, кроме не очень набитого едой холодильника. Своими глазами я таких случаев не видела. Зато многие газетные истории я знаю совершенно с другой стороны, и, поверьте, там все не так просто. Это всегда комплекс проблем. И, конечно, отбирать детей — плохое решение этих проблем. Но для того, чтобы этого не происходило, надо перестраивать работу органов опеки и попечительства, перестраивать систему помощи семьям.

Конечно, люди, которые попадают в тяжелые ситуации, очень часто выглядят с нашей точки зрения маргинально. Но очень часто эта маргинальность — не их вина, а их беда. Помощь в таких случаях обычно бывает комплексной.

Типичный случай — выпускница интерната. Выйдя в большую жизнь, они, как правило, сразу заводят детей. Большинство девочек, выросших в неблагополучии, пытаются, став взрослыми, «отыграть» эту ситуацию заново и стать хорошей мамой для своих детей. Но увы, ни внешних ресурсов, ни, в первую очередь, внутренних у них для этого нет.

Первая наша задача — заставить государство выполнить свои обязательства по отношению к ним. А вторая — помочь этой женщине стать лучшей мамой для своего ребенка, чем ее мама была для нее. Как правило, она имеет слабое представление о том, как нужно заботиться о детях, зачастую она не знает каких-то элементарных вещей, впадает в панику при мельчайших трудностях.

Главное, для нас — создать семье поддерживающую среду на какой-то период, обычно до тех пор, пока младший ребенок не подрастет. Среднее время работы с одной семьей — от нескольких месяцев до года. Иногда мамы сами говорят: спасибо, помощь больше не нужна, хотим жить как нормальные люди. Бывает, что к нам обращаются снова, мы готовы поддержать, но это, чаще всего, какие-то материальные вещи.

Тяжелое наследство

Нашу работу представляют так: у семьи не было холодильника, мы его купили, и все наладилось. Или кто-то потерял паспорт, мы помогли его восстановить, и все стало прекрасно.

Конечно, бывают ситуации, что женщина родила ребенка, и все на нее навалилось, и нужно ей немного помочь, пока ребенок не подрастет, а дальше все пойдет само. Но с большинством наших подопечных происходит по-другому. Потому что когда человек обладает какими-то минимальными ресурсами и умеет выстраивать свою жизнь сам, он обычно не доходит до точки отобрания или отказа от детей.

Нужно понимать, что когда женщина в роддоме собирается отказаться от ребенка — это уже ситуация крайняя, не каждая до нее дойдет. То же самое и когда какие-то службы собираются забрать ребенка: это, как правило, тоже уже ситуация крайняя.

У наших подопечных речь идет о комплексном неблагополучии. Это практически всегда неблагополучие не в первом поколении. Большинство этих людей — дети родителей, страдавших алкоголизмом и наркоманией. Бывшие выпускники детских домов. Можно сказать, что у них не заложены основы правильного выстраивания своей жизни, не было опыта нормального детства, и им бывает сложно что-то передать своим детям.

У этих людей искажена картина мира, нарушена система мотивации. Как это происходит? Например, так: ребенок приходит домой с пятеркой, но папа трезвый и злой, ему — все равно, а назавтра ребенок приносит двойку, но папа пьяный и счастливый дает ему денег на мороженое. У ребенка не формируется никакого представления о том, как его действия связаны с последствиями. Условно говоря, он считает, что важны не его поступки, а то, в каком настроении сейчас папа, и проецирует эту систему на весь окружающий мир.

Это чисто социальные вещи, которые формируются, прежде всего, в процессе взаимодействия внутри семьи. Поэтому, вырастая, эти люди с нашей точки зрения часто ведут себя очень непоследовательно. Например, такие люди могут несколько раз подряд становиться жертвами мошенников, не извлекая никакого опыта.

На самом деле это происходит потому, что у них совершенно другое мышление. Зато они обычно являются хорошими манипуляторами, потому что умеют считывать эмоциональное состояние собеседника. В каких-то случаях эта стратегия срабатывает, но в большинстве, все-таки — нет. И человек не понимает, почему у него в жизни все не ладится.

Большинство семей свою ситуацию со стороны просто не видит. Они замечают, что люди к ним как-то неправильно относятся, но у них создается ощущение, что просто все вокруг злобные и зачем-то им вредят, из-за этого у них все так плохо. Иногда приходится уже взрослых людей учить видеть такие вещи, планировать ситуацию. Выстраивание нарушенных коммуникаций — это работа психолога.

У этих людей нет ресурсного окружения, способного пойти вместе с ними этот путь, и такими людьми становимся мы. Родители, даже если они еще живы, им скорее обуза, чем поддержка. Мы стараемся сделать все, чтобы дать возможность исправить ситуацию и не попасть в плачевное положение снова.

Конечно, такие не все семьи, все — совершенно разные. И каждая ситуация неблагополучия — индивидуальная. Главное, чтобы рядом оказался кто-то, кто поможет и пройдет этот путь вместе с семьей.

Мы не стремимся «залезть человеку в голову», понимая, что его неблагополучие отчасти обусловлено структурой его личности. Наша задача — помочь ему научиться справляться с социальными проблемами, решать их лучшим способом, чем он сейчас умеет — научить его общаться с органами соцзащиты, отстаивать свои права, воспитывать детей, не применяя насилия.

Мы даем человеку инструменты, чтобы он мог выстраивать свою жизнь. Изменить личность мы не можем, поэтому уровень его благополучия вряд ли будет очень высоким, скорее всего, он будет немножко ниже среднего. Человек, который родился в нищете и не видел других примеров, обычно не становится миллионером, особенно если он не получил нормального образования. Но, тем не менее, он сможет с нашей помощью немножко лучше устроить жизнь своего ребенка.

Подготовила Алиса Орлова

Читайте также:

Про рисунки на стене

Рассказы о милосердии

Елена Альшанская: Государство собирается не искоренять сиротство, а поддерживать его

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.