Елена Альшанская
Только за последние две недели — три отказа и два потенциальных отказа от детей в приемных семьях. А ещё две истории, где дети, возможно, жертвы жестокого обращения.
И, конечно же, дети себя «ведут». Конечно же, неадекватно. Потому что как можно ожидать от ребенка, прошедшего крым и рым, который возможно был жертвой насилия, который возможно был уже отвергнут самыми близкими людьми, который неизвестно как выживал в системе детских домов, что он будет паинькой и зайчиком, все забудет, перейдя порог нового дома, и тут же примет посторонних чужих людей как своих?
Да надо радоваться и молиться, если было так, потому что это вовсе не правило, а исключение.
И страшно представить, что предстоит пережить семье, которая возможно возьмёт потом этого возвратного ребенка.
Потому что ребенок, который не верит, что его кто-то может принять, который боится, что его снова могут отвергнуть люди, которым он должен научится полностью доверять, он может вести себя как каторжник перед расстрелом, ему всё равно и ему слишком больно. А значит иногда хочется сделать больно другим, а значит нет смысла не нарушать границы, все равно все плохо кончится, а значит ты считаешь себя негодным для любви и ведёшь себя соответственно.
Да. И психиатрия.
Представьте себе, у многих детей, прошедших отверженность и травматичный опыт в раннем детстве, есть приобретенный диагноз или симптомы очень похожего поведения, или врожденный унаследованный диагноз. Все что угодно.
Это то, что надо предполагать, иметь ввиду и заранее подумать, что делать, если обнаружится психиатрический диагноз ребенка. В любом возрасте, между прочим, может вылезти.
И знаете, при этом у меня не получается осуждать семьи, которые возвращают детей, потому что не справились.
Это может быть адски тяжело и разрушительно. Никто из нас не знает свой предел. Люди не обязаны быть сильными, они могут оказаться слабыми. И кровные родители бывают не справляются и отдают своих детей в детский дом. Иначе откуда они бы там взялись?
Они же не самозародились из пыли. Они там, потому что их самые главные взрослые не справились. Только была же надежда, что те взрослые, которые берутся это исправить, будут сильнее.
А ещё есть система поддержки, которой нет. И когда возникают сложности, органы опеки зачастую вместо помощи начинают давить. И семья должна сама справиться, или ещё хуже, от нее ждут, что она должна «исправить» поведение травмированного ребенка.
Это все чудовищно плохо и неправильно. И у меня временами просто опускаются руки. И я понимаю, что мы подвели детей.
Мы, взрослые, чудовищно подвели детей.
Девочку, которую мама поместила в больницу, и не заберет ее оттуда. И она спрашивает, когда она поедет домой, понимая уже внутри страшный правильный ответ на свой вопрос.
Мальчика, которого мама отвела в больницу, практически в одной майке, и он плачет сидя на своей кровати в палате, из которой не вернется домой.
Девочку, которая «не подошла» слишком образованной семье. Девочку, которая своим поведением «позорит» очень правильную семью.
Даже самых тяжелых поведенческих детей, с которыми и правда было очень очень сложно справиться.
Мы их всех подвели.
У меня нет правильного ответа.
Точнее есть некоторые идеи, как можно было бы улучшить систему поддержки и подготовки, чтобы родители осознавали, что это сложные дети нуждающиеся в помощи, что они скорее всего не украсят их гостиную, а превратят ее в хаос. Как специалисты должны быть поддержкой, а не контролем и стрессом. Как нужно на самом деле проводить пиар семейного устройства, чтобы мы не выбирали красивеньких, а рекрутировали людей, которые чувствуют в себе силу помогать детям сложным и попавшим в беду.
Но правильного ответа у меня нет.
Просто мне очень больно об этом думать.
Источник: Facebook Елены Альшанской
