Северокавказские республики тонут в проблемах: всепроникающая коррупция, вооруженное насилие, бедность, отсутствие перспектив — в поисках лучшей жизни кавказцы приезжают в «большую» Россию, но и она не становится для них домом. Различия в культуре, религии, жизненных установках превращаются в источник напряжения и новых конфликтов, трудноразрешимых для слабого общества и государства.
Яков Георгиевич ТЕСТЕЛЕЦ - кавказовед, профессор Института лингвистики РГГУ
В чем источник проблем и поддаются ли они решению — рассуждает кавказовед, профессор Института лингвистики РГГУ Яков ТЕСТЕЛЕЦ.
— Сейчас много говорят о специфическом кавказском менталитете. Чем он отличается от русского?
— Северный Кавказ — это место проживания десятков народов, где в течение многих веков, еще до принятия ислама, господствовала традиционная патриархальная культура. Она сплачивала людей, особенно в критических ситуациях, и, как правило, помогала выжить в сложных исторических условиях. Эта культура отражала реалии родоплеменного и феодального строя. В начале XIX века, после того как Российская империя пришла в Закавказье, началась кровопролитная и долгая Кавказская война, закончившаяся, впрочем, взаимовыгодно и для империи, и для большинства горцев. Царское правительство сообразовывало свои действия с кавказскими традициями, оно признало шариат, систему мусульманского права, в некоторой мере учитывало и местное обычное право (т. н. адаты), кавказские народы получили возможность жить так, как они привыкли, но в составе России. Потом случилась революция, и наступил советский период, который многие северные кавказцы воспринимают сейчас как лучшее время в своей истории. Для этого периода характерна «европеизация» Северного Кавказа, которая по большому счету тогда всех устраивала: скудость горных земель задавала непомерно тяжелый ритм жизни, традиционные виды хозяйства уже и до революции не могли прокормить растущее население. Интенсивного земледелия тогда не существовало, а экстенсивное ввиду рельефа оказывалось невозможным. Советская власть переселила значительную часть этих народов на равнину, построила заводы, на которых вчерашние горцы получили работу, определенный доход региону приносила нефть и освоение Каспия. На многих языках была впервые создана письменность и литература, развивались светское образование, наука, культура, медицина, довольно эффективно работали социальные лифты — многие горцы стали известными писателями, учеными, военными, спортсменами, сделали карьеру в партийных и хозяйственных организациях. Диктатура не давала возможности скрытым этническим конфликтам вырваться наружу. Конечно, пребывая в СССР, северные кавказцы заплатили за это ту же цену, что и другие народы: каток террора в 1930-е годы уничтожил всех потенциально «неблагонадежных», в том числе значительную часть интеллигенции, получившей дореволюционное образование; культурная жизнь должна была развиваться в жестких рамках, заданных цензурой и партийной линией, неэффективная экономика могла обеспечить большинству только очень скромный уровень жизни. Но характерно, что даже среди народов, пострадавших от жестоких послевоенных депортаций (чеченцев, ингушей, балкарцев), довольно распространено позитивное отношение к СССР, основанное на опыте мирных 1950-1970-х годов.
Крушение СССР, падение цен на нефть и закрытие военных производств, разрушение сложившейся за десятилетия социальной и экономической инфраструктуры имело для Северного Кавказа тяжелые последствия. В 1990-х годах наступил жестокий кризис, выхода из которого не видно до сих пор.
Важно понять, что тот карикатурный образ кавказца, который используют в пропаганде русские националисты, мало соответствует действительности. Подавляющее большинство современных жителей cеверокавказских республик — никакие не «дикари из горных аулов». Это постоянно живущие на равнине обыкновенные постсоветские горожане, которые по образу жизни, привычкам, политическим взглядам, культуре, да и по языку (родные языки сейчас используются в основном только в бытовом общении в несмешанных семьях) не так уж сильно отличаются от жителей российских моногородов, промышленных провинциальных центров. Для Северного Кавказа характерны во многом те же социально-психологические проблемы, что и для других регионов современной России: потеря идеологических и моральных ориентиров, отсутствие гражданского общества, социальная инертность, низкий уровень правового сознания, незнание механизмов современной экономики, доверие к ненадежным источникам информации и во многом фантастические представления о мире, надежды на «сильного лидера» и на помощь со стороны государства.
Есть и местная специфика, усугубляющая общие российские проблемы. Во-первых, традиционное патриархальное общество, уничтоженное в России, на Северном Кавказе во многом сохранило свои позиции, хотя традиции эти и начали разрушаться в советское время. Лояльность семье, роду, этническая солидарность, гостеприимство, чувствительность к обидам, готовность стойко переносить тяготы, безоговорочное доминирование мужчин, культ военной доблести и оружия, почитание старших и т. д. — этот кодекс оказывается во многом несостоятельным в обществе современного типа, которым при всех оговорках является Россия. Клановость и семейственность, презрение к формальному праву способствуют тому, что Северный Кавказ опережает остальную Россию по уровню коррупции.
Во-вторых, исламизация жизни, которая в последнее время происходит на Северном Кавказе. Это общемировая тенденция. Жители мусульманских стран приходят к выводу, что ислам — единственный ответ на вызовы современного мира, тот путь, на котором они надеются компенсировать свое отставание от Запада — а теперь уже и от более успешных стран Востока, таких, как Китай. То есть люди осознали, что вернуть СССР невозможно, а жить по стандартам общества западного типа они не могут. Остается ислам, в котором многие видят торжество справедливости, выход из беззакония, бандитизма, коррупции, социального неравенства. Конечно, на Северном Кавказе много людей, равнодушных к религии, и они нередко с отчаянием наблюдают процесс исламизации, который для них означает отказ от всех культурных достижений эпохи СССР и возвращение в средневековье. Растущая популярность радикальных религиозных течений, таких, как салафизм (ваххабизм), нетрадиционных для Кавказа, проекты «чистого ислама» — это мечты страдающего и больного общества, не удовлетворенного той реальностью, в которой ему приходится существовать.
Оба этих фактора — традиционное общество и ислам — поддерживают друг друга. Но роль традиционных норм на Кавказе нельзя преувеличивать. Например, фактор этнической солидарности явно слабеет: нынешние политические группировки и кланы нередко состоят из людей разных национальностей. До сих пор некоторые политики и общественные деятели заняты поисками мифических старейшин, слово которых будто бы является законом для любого кавказца. В действительности если что-то подобное когда-то и было, то сошло на нет уже к 1950-м годам. Нормы традиционного общества продолжают размываться, исламизация замедляет, но нигде в мире, даже в Саудовской Аравии и Иране, насколько мне известно, не может остановить этот процесс.
— Что за люди приезжают сегодня в Москву из кавказских республик?
— Кого замечает российский обыватель в первую очередь? Тех, кто безобразничает. Как правило, это свита и телохранители кавказских чиновников и лидеров криминальных группировок. Этих людей точно так же не любят и дома.
— И все это порождает всплеск ксенофобии, национализма среди коренного населения…
— Если в местность, имеющую достаточно однородный национальный состав, приезжает чужак, это всегда вызывает напряжение, в каком-то смысле это естественная реакция. Люди говорят на разных языках, у них разные традиции, вплоть до бытовых мелочей. Человек может просто не осознавать этого, он ведет себя так, как привык. Кавказская молодежь, которая приезжает в Москву, зачастую оказывается подавлена обстановкой современного мегаполиса. Инстинктивно они стараются держаться вместе и следовать привычным нормам поведения, которые в новой культурной среде неадекватны. Впрочем, человек с приличным уровнем образования и культуры приспосабливается быстро. К сожалению, образование в современной России постепенно деградирует, и не только на Северном Кавказе.
— Но если конфликт неизбежен, может, и вовсе отделить Кавказ, разрубить пресловутый «кавказский узел»?
— Может быть, в какой-то другой исторической ситуации отделение и было бы благом, но сейчас я не вижу такого «сценария» отделения, который не обернулся бы катастрофой. Вспомним, что Чечня при Дудаеве и Масхадове уже отделялась и в результате превратилась в республику викингов, типа нынешнего Сомали. Уже тогда кабинетными мыслителями выдвигались фантастические проекты возведения непроницаемой «стены». Сторонники отделения не понимают, насколько выросли за последние десятилетия связи между кавказскими республиками и остальной Россией, в том числе и со славянским населением, не только экономические, но, например, семейные. «Отделиться и забыть» не получится. Большинство населения Северного Кавказа — это, как я уже сказал, не сельские жители, а жители больших и малых городов, жизнь которых, как и наша, зависит от поступления электричества, газа, воды, продовольствия и медикаментов, от работы коммунальных служб. Допустим, будут прекращены дотации из федерального бюджета, которые сейчас в основном, как говорят, разворовываются местными элитами не без участия московских чиновников, будет отключен «кислород» — и что дальше? Весьма вероятно, что слабые государственные институты рухнут, наступит вооруженный хаос. Сельское хозяйство там с трудом может прокормить даже сельских жителей. Значит, сопредельным российским регионам придется столкнуться с миллионами уже не мигрантов, а беженцев, в том числе женщин и детей, спасающихся от голода и разбоя. Кто их будет останавливать и как?
— Если проблем с иммигрантами невозможно избежать, каким образом эти проблемы можно решить?
— Проблемы с иммигрантами есть везде, в той же Европе: в Германии, Франции, Британии, Нидерландах. России в этом плане повезло несколько больше. Наши колонии не были отделены от нас океаном, в течение долгих лет кавказцы жили с нами бок о бок и в значительной степени восприняли советскую городскую культуру. В наших городах нет этнических гетто, что, конечно, облегчает аккультурацию.
У меня нет готовых рецептов решения проблем, сопутствующих этнической миграции. Ответственные политики и законодатели должны учитывать западный опыт, в том числе опыт неудачный. Могу только высказать очевидную истину: без эффективного общественного контроля за государственными институтами, оздоровления правоохранительной системы, без поддержки образования эти проблемы, как и многие другие, решаться не будут. Требование решить отдельно «проблему Кавказа», не упоминая о других связанных с ней проблемах современной России, — это или чьи-то иллюзии, или демагогия.
Образование, несомненно, ключевой момент. На Северном Кавказе много талантливой молодежи, и надо найти какие-то разумные формы вовлечения ее в образовательный процесс. Для этого не обязательно прибегать к грубым формам позитивной дискриминации типа незаслуженных льгот при поступлении, которые, во-первых, неэффективны, а во-вторых, вызывают раздражение. Надо поддерживать тех, кто хочет учиться. В Грузии правительство сегодня оплачивает обучение любому грузинскому студенту, которому удалось самостоятельно поступить в один из наиболее престижных мировых университетов. Такая мера у нас для молодежи из малообеспеченных семей, из дотационных регионов, в том числе Северного Кавказа, несомненно, дала бы эффект. На Кавказе еще не исчезло традиционное уважение к учености, при разумной политике Кавказ мог бы стать для России ценным источником кадров, потому что количество талантливых, ярких, одаренных людей там велико.
— Однако неясно, захотят ли кавказцы интегрироваться? Ведь кроме русского национализма и ксенофобии существует еще и кавказский национализм.
— Если говорить о Дагестане, который я знаю лучше всего, там нет антирусского национализма. В целом национальная гордость — это болезненный момент для самосознания практически всех кавказских народов, но по-настоящему сказывается он только в случае вооруженного конфликта.
Нет никакой «кавказской национальности», говорить о «кавказцах» как о какой-то единой силе бессмысленно, поскольку они все разные и при конфликтах не могут договориться друг с другом. Я давно не вступаю в споры с этническими националистами любой национальности — это бесполезно. Они не слушают и не слышат аргументов, их речи — бесконечное воспроизведение одних и тех же мантр, расчесывание национальных обид и обличение злодеяний «врага». То, что у «врага» всегда есть свой такой же или еще более длинный список претензий, никогда не принимается во внимание. В таком споре не рождается истина, потому что истина есть как раз то, чего этнический националист больше всего боится. На примере кавказских или балканских конфликтов очевидно, что для этнического националиста единственное приемлемое «решение» проблемы — это раздавить и унизить противника. Если проблема кавказцев в России будет «решаться» методами, присущими этническим конфликтам на самом Кавказе, результаты будут печальны.
Иногда мне кажется, что Россия могла бы помочь Кавказу превратиться в успешно развивающийся регион — а он мог бы процветать даже за счет одного международного туризма, — если бы в распоряжении нашего государства нашлось достаточно людей типа лермонтовского Максима Максимыча из «Героя нашего времени» или тех русских врачей, учителей, инженеров, нередко ссыльных, самоотверженно работавших на Северном Кавказе в 1920-1940-х годах и оставивших там о себе самую добрую память. К сожалению, деятелей такого типа в современной России немного. Если бы их было много, мы жили бы в другой стране.
Беседовал Дмитрий РЕБРОВ
