Письмо Жени
О том, что это значит для всех троих, Женя Беркович специально для «Правмира» написала в небольшой записке, которую в редакцию передали адвокаты. Вот она:
«Нормальный человеческий детеныш развивается так: сначала сладкая булочка, потом мерзкий подросток, потом самостоятельный человек. Приемный человеческий подросток развивается как угодно, только не как положено. И точно не со стадии “сладкая булочка”. Когда меня спрашивают — а в женском СИЗО об этом спрашивают все — есть ли у меня дети, и я говорю, да, две дочки, им 17 и 18 лет [уже 19. — Прим. ред.], реакция одна и та же: “Ну, уже взрослые!” А они не взрослые. Они только-только начали медленно, трудно, с кровью, слезами и огромными усилиями обретать булочкины черты.
Аня и Кира стали моими дочками 4 года назад. Им было 13 и 15 лет. Они почти не умели читать и писать, они на двоих прошли уже шесть семей и четыре учреждения. Пережили побои, предательства, смерть близких. Ничтожный процент куда более крепких людей сможет не сломаться после такого. Они смогли. Чего нам всем это стоило, я даже рассказать не могу, потому что такие вещи публично не рассказывают даже самые болтливые блогеры, такие, как их мамаша.
Фото: Ира Полярная
Просто если у вас есть подростки, колючие-кусачие, с ногой вашего размера, гормонами вместо головы и желанием расколотить весь мир, представьте, что они такие вот у вас сразу и родились. Никаких розовых пяточек и желания поскорее отдать это чудо на скрипку. Только все это надо умножить на главное, что руководит приемным ребенком: страх. Что изобьют, что исчезнут, что снова выкинут.
Не знаю, как мы все выжили, но мы выжили. Из нас выросли две девицы-красавицы (все в меня, конечно). Мы учимся, мы умеем читать, можем сходить в магазин и оседлать лошадь. Мы наконец-то “мы” — и да, мы даже иногда хотим на ручки. Приемной маме до этого расти нужно так же, как и детям, оно автоматом в опеке не выдается. “Яжемать” надо вырастить. И вот она почти уже выросла.
Но нам при этом 17 и 18, мы начали влюбляться, мы перешли в 9-й класс и мучаемся с выбором профессий, нам надо учиться снимать свою пенсию и отличать хорошего мальчика от мерзавца.
Нам нужна мама. Нам вдвойне нужна мама, потому что нам сразу и 4 года, и 17 лет.
А мамы нет. Мама сидит в тюрьме. Вот 8 марта дочь гордо несет для школьной выставки мою самую нарядную фотку: мама Женя получает премию за свой спектакль — такой ни у кого нет. А вот 15 мая дочь до ночи надеется, что маме Жене дадут звонок, чтобы поздравить ее с днем рождения. Звонок из тюрьмы, куда ее посадили за тот самый спектакль.
И вот таких детей, которым мамы не могут позвонить из тюрьмы, мои девочки видели в детдомах тысячи. Детей, чьи мамы сидят. Как правило, они не возвращаются в жизнь детей. “Мама в тюрьме” для ребенка с сиротским опытом — это почти то же самое, что “мама умерла”. Я пишу им письма, рисую ерунду, даю какие-то глупые задания и квесты. У нас лучшая в мире семья — мой муж Коля, друзья, няня. Они, если честно, со многим справляются куда лучше, чем я. Но они не мама.
Фото: Антон Новодережкин / ТАСС
И девочки — невероятные молодцы. Они сильные и крутые. Они пока сохраняют то, что нам вместе удалось вырастить за четыре года. Но они — дети. Маленькие, еще совсем маленькие булочки, с ногами моего размера и социальным опытом с булавочную головку. И с каждым днем этой новой потери они снова проваливаются в тот ад, из которого чудом смогли вырваться.
Тут должен быть красивый финал, но я уже не могу. Мне просто больно и страшно за двух моих девочек. А им больно и страшно за меня.
Нам больно и страшно. Мы устали. Мы хотим домой. Нам надо на ручки».
«Мы учимся жить без надежды»
За Евгенией Беркович пришли в половине восьмого утра и увели на глазах у ее приемных дочерей, 18-летней Ани и 17-летней Киры. Вечером она не вернулась.
На следующий день состоялся суд. Никто ничего не понимал, но казалось, что вот-вот все разрешится.
Однако время шло, и друзья Жени были вынуждены сказать девочкам все как есть. Маму забрали, на сколько — неизвестно, но они будут подавать апелляции и делать все, что от них зависит, чтобы приблизить ее возвращение.
— Очередное рассмотрение по апелляции было 30 июля. Следующий суд должен состояться не позже 10 сентября. За неделю следователь подаст ходатайство о продлении меры пресечения. Следствие должно быть окончено в течение года, а главным рубежом станет рассмотрение дела по существу, — объясняет адвокат Ксения Карпинская.
Мариэтта Цигаль-Полищук в спектакле Евгении Беркович «Наше сокровище». Фото: Александр Андриевич
— Детям мы дат не сообщаем, чтобы они ничего не ждали от этого дня. Лучше уж жить без дат. Нет ничего страшнее, чем обманутая надежда, — говорит актриса Мариэтта Цигаль-Полищук, давняя и ближайшая подруга Евгении, которая сейчас помогает заботиться об Ане и Кире. — Девочки не спрашивают, когда мама вернется, но все время пишут ей: «Мы скучаем. Мы тебя очень ждем». Они живут от письма до письма, а в последний месяц — о, счастье! — Жене разрешили раз в 10 дней звонки домой. Они слышат ее голос.
«Жернова для психики»
Арест мамы — страшный удар для всякого ребенка, но для двух детей «из системы», которые побывали в других приемных семьях и от которых отказывались, — это настоящая катастрофа. Клинический психолог Алиса Колесова делала экспертное заключение о состоянии девочек. На суде Беркович спросила у нее, есть ли шанс, что дети восстановятся, когда она вернется. Та ответила: «Шанс есть, но только если вы вернетесь прямо сейчас».
За 4 года в семье Аня и Кира сделали огромный рывок в социализации, начали привыкать к обычной жизни.
Любой подросток пытается все разрушить, чтобы проверить границы допустимого, но у приемных детей это достигает огромных масштабов. В начале были скандалы и истерики, но, пройдя через боль, страх, ужас, девочки начали верить в то, что их не отдадут обратно.
— Наверное, у них сидело в голове: «Если я буду вести себя как можно хуже, то хотя бы будет понятно, почему меня не смогли полюбить и снова вернули в детский дом», — рассказывает Мариэтта. — Четыре года они все это проходили — и наконец прошли. Поверили, что есть мама, которая их не бросит. И вот теперь эта вера растоптана.
Фото: Ира Полярная
— Внезапная разлука в результате заключения родителя под стражу создает мощные жернова для психики любого ребенка, — объясняет психолог Алиса Колесова. — Но особенно опасна она для того, кто имеет серьезные особенности развития, органические поражения мозга, кто переживал опыт насилия и утраты чувства безопасности, нуждается в постоянном сопровождении и сильно зависим от того родителя, с которым сформирована надежная психоэмоциональная связь. Внезапная разлука с неизвестным исходом — огромный стресс. Уязвим каждый ребенок, но есть те, для кого последствия такой разлуки необратимы, ведут к социальной дезадаптации и разрушению личности.
Тюрьма уничтожает даже тех, кто не в ней
Все родители, воспитывающие детей с ментальными особенностями, знают, что самое трудное — научить ребенка видеть причинно-следственные связи. Если хочешь что-то получить, надо вежливо попросить. Чтобы не обманули в магазине, нужно научиться считать сдачу. А для этого придется в школе ходить на математику. И так далее. То, что типичному ребенку дается само собой, требует от ребенка с особенностями и его родителей упорного, самоотверженного труда. И как после этого объяснить человеку, что в этом странном мире логика все чаще дает сбой, что подчас ее даже искать не стоит?
Фото: Ира Полярная
Мариэтта не особо распространяется о том, что переживают сейчас Аня и Кира. Навредить может любое неосторожное слово. Ясно только, что умение демонстрировать свои эмоции социально приемлемым способом дает сбой. «Если они плачут, это еще хорошо, — вскользь обмолвилась она. — Им очень трудно выражать свои чувства».
Уже почти четыре месяца Жени нет, и в поведении, социальных навыках Киры и Ани, наработанных любовью, терпением и титаническим трудом, несмотря на все старания их близких, намечается откат.
— Непонимание ситуации, чувство беззащитности и страх запускают множество механизмов, вызывающих тревожные и невротические расстройства, усиление уже имеющихся трудностей, — объясняет психолог Алиса Колесова. — Это становится похоже на снежную лавину, которую не остановить. В организме зашкаливает уровень «гормона стресса» — кортизола, начинают мигать и пищать все тревожные кнопки, на переживание этого требуется ресурс, который безостановочно истощается все тем же кортизолом. Получается замкнутый круг. С учетом естественных возрастных особенностей в виде неспособности к анализу и оценке ситуации («умение плавать»), при отсутствии надежной опоры, ребенок медленно тонет. Представьте тонущего человека, не умеющего плавать. Он идет ко дну не сразу, сначала он барахтается, глотает воду, захлебывается, уходит под воду, всплывает, вдыхает, опять захлебывается. Это страшно.
Фото: Ира Полярная
— О каком будущем Женя и ее друзья мечтали бы для Киры и Ани? — спрашиваю я.
— Не знаю, о каком, — горько усмехается Мариэтта. — У них будет будущее, если регресс их не добьет.
«В срочном порядке забрать девочек — иначе они вернутся в приют»
А начиналось все так. У Беркович и Цигаль-Полищук был фонд «Я не один» и одноименный театральный фестиваль. Детей из детских домов и приемных семей на три недели возили в лагерь, где им устраивали интенсив: показывали разные театральные и кинопрофессии, проводили мастер-классы. Пять команд детей с пятью режиссерами ставили спектакли, которые потом играли на разных театральных площадках — в том числе в МХТ и в Театре Наций.
Спектакль Евгении Беркович «Наше сокровище». Фото: Александр Андриевич
— Помимо всех этих театральных «плюшек», мы помогали искать для детей приемные семьи, — рассказывает Мариэтта.
Четыре с половиной года назад театральный фестиваль «Территория» позвал Евгению и Мариэтту для недельного интенсива в город Дзержинск под Нижним Новгородом, где был детский дом. Несколько детей хотели, чтобы их забрали, и среди них была Кира, которая к тому времени прошла через несколько учреждений и приемных семей. Ее взяла женщина, у которой уже была приемная дочка Аня. Полгода они прожили вместе, а потом мама серьезно заболела.
— Мы как раз готовились к новому фестивалю, выбирали локации — и вдруг звонок. Нам говорят, что, если в срочном порядке не забрать девочек, они вернутся в приют. Женя решила их взять, хотя с Аней даже не была знакома. Сначала она оформила временную опеку, но их приемная мама, хоть и выписалась потом из больницы, не оправилась настолько, чтобы вернуть детей. Девочки остались с Женькой насовсем.
Фото: Ира Полярная
Официальным опекуном несовершеннолетней Киры в отсутствие Евгении стал ее муж, актер Николай Матвеев. Кроме него и Мариэтты девочками занимается одна всеобщая подруга, Ирина Сова, которая с самого первого дня появления в доме приемных детей была им как няня. И Мариэтта, и Ира — участницы театрального проекта «Дочери Сосо», который создала Евгения Беркович.
— Я называю нас «коллективная Женя», — говорит Мариэтта. — Раньше девчонки всегда знали, что есть мама, а если нет мамы, есть Коля, а если нет Коли, то есть тетя Мариэтта или Сова. Мы стараемся, чтобы жизнь шла как обычно.
Но чего стоит такая обычность!
Временами это похоже на тонущий корабль, который всеобщими усилиями удается как-то выравнивать, чтобы удержать на плаву.
— Мы все друг друга подменяем. Если нужно на кружок и не может Коля, хожу я. Если не могу я, то идет Сова. У нас нет четко очерченных обязанностей, мы живем большой коммунальной квартирой между несколькими концами Москвы. Во всех квартирах коты, которых мы по очереди кормим, у меня две собаки и, конечно, повсюду дети, которых нужно пасти. У всех есть ключи от всех квартир, и практически ни у кого из нас нет уже своей, отдельной жизни.
«Не говорите мне про “гибкую детскую психику”»
Но снаружи вроде бы все выглядит хорошо. Летом Кира съездила в конный лагерь, а теперь девочки живут на даче у друзей Мариэтты. Гоняют на великах, ходят в лес, собирают вишню для компота и обнимаются с двумя милейшими приблудными псами Мариэтты. Ее собственный сын, Гриша, — не разлей вода с Кирой, в лагерь они ездили вместе, а сейчас вдвоем снимают кино. Впрочем, при всей дружбе, без ссор они выдерживают неделю, а потом — смеется Мариэтта — «начинают друг другу откусывать голову и обзываться так, что мы затыкаем уши».
Фото: Ира Полярная
19-летняя Аня учится в колледже, ей нравится столярное дело, и вообще она обожает что-то делать руками: шить, готовить, создавать украшения. На день рождения ей подарили наборы для рукоделия, и она теперь плетет браслеты. Аня уже соскучилась по учебе и не прочь вернуться в Москву. 17-летняя Кира переходит в 9-й класс и еще не придумала, чем заниматься. Она худенькая, спортивная и, наверное, пойдет в секцию по настольному теннису или по бадминтону.
— В общем, — признает Мариэтта, — со стороны это обычные подростки, которых нужно пинать, чтобы они делали что-то осмысленное, а не тупили целый день в телефон.
Но это — со стороны. Алиса Колесова объясняет, чем в принципе может быть чревата новая депривация для социально нестабильных подростков:
— Вы можете сказать: «Да ладно, не нагоняй, все не так страшно. Ребенок замкнулся, закрылся, попсиховал, поплакал, но вот же он, живой». Но «живость» — не гарантия психического благополучия. Нарушения сна, повышенная тревожность, логоневрозы (заикание), невротический энурез, отставание в развитии и его регресс (возвращение в раннее детство и утрата сформированных ранее навыков), навязчивые движения (грызение ногтей и ковыряние носа до крови, выдергивание ресниц и волос, всякие подергивания, помигивания, покашливания), фобии, ранний сексуальный опыт и употребление психоактивных веществ («ложное взросление» как попытка решить внутренний конфликт), селфхарм, депрессия, суицидальные мысли как реакция на утрату безопасности от разлуки с родителем. Все это далеко не редкость и у нормотипичных детей. А если у ребенка, например, поражение мозга, основу которого составляет дегенерация нейронов, то хронический стресс может привести к развитию деменции и психическим заболеваниям.
И никогда не говорите мне про «гибкую детскую психику». Если ребенок не начал заикаться после серьезного стресса, это вовсе не значит, что все прошло бесследно. Это просто вам так удобно думать.
Кстати, если никаких изменений в ребенке после сильной стрессовой ситуации вы не видите, то это еще хуже, так как указывает на подавленные или вытесненные глубоко в подсознание эмоции.
Все это, к счастью, не про Киру и Аню. Их близкие делают все возможное, чтобы самого страшного сценария удалось избежать. Но на сколько их всех хватит?
