Рядовой чиновник в министерстве образования и науки слишком часто опирается на опыт социальных практик брежневского времени. Образование понималось в застойные годы как транзакция, как обмен услугами, встроенный в сложную систему вложений (как правило, неофициальных – бесконечный «блат», «подарки», «звонки» и прочие рычаги неофициального влияния) и бонусов (прибыль или социальные преимущества). В этой системе получение высшего образования и устройство на работу – только моменты сложной цепочки сделок, сопровождающих всю жизнь человека, от устройства «по блату» в детский сад до «выбивания» привилегий в конце жизни. Тогда, разумеется, эти два момента связаны друг с другом не логикой рынка, а логикой торга, иначе говоря, устойчивым экономическим компромиссом, а не реализацией рациональных бизнес-моделей. «Так принято платить».
Европейские университеты большую часть своего существования («средневековый университет») были построены либо по образцу монастырей, где «клирики» преподаватели работают за еду на общей трапезе, либо по образцу ремесленных цехов, в которых доходы поступают так, что никогда невозможно понять, откуда происходят эти деньги. Что вообще деньги – награда за труд, или регулярные поступления, или милость покупателя, или милость патрона, или милость свыше? Советский вуз имел мало что от монастыря, но очень много от средневекового цеха, с его корпоративной закрытостью, при которой неясно, какие средства – результат труда, а какие – благоприятной конъюнктуры.
Из-за принципиальной непроясняемости средневеково-
Почему некоторые министерские чиновники воспринимают уникальных специалистов как представителей неквалифицированного труда?
С какого-то момента развития капитализма государство стало поощрять социальную мобильность – для модернизации, будь то в Японии после реформ Мэйдзи, в Турции после реформ Ататюрка или в любом европейском национальном государстве, нужно было разрушить сословную структуру, дав всем равные возможности для получения образования. Для этого создавалась система всеобщего начального, а потом и всеобщего среднего образования, и реформировались университеты.
Но открытие социальных лифтов для всех трудолюбивых и талантливых, замена старой сословной элиты на новую трудовую и творческую элиту, оказалось весьма двусмысленным для университетов. Став основным механизмом социального лифта, университет должен был обзавестись собственной стратой неквалифицированных специалистов (тьюторов, составителей заданий, преподавателей языков). Эти «ассистенты» с одной стороны, заполняли пробелы в знаниях у тех, кто не учился в элитарных средних учебных заведениях, например, учили их языкам, а с другой стороны, были полным подобием неквалифицированной рабочей силы в обществе – университет, служивший обществу, сам подражал обществу.
Оплата неквалифицированным
Именно для того, чтобы исключить колебания народного мнения от гения к посредственности, прозябания всей культуры (или всей экономики, или всей гражданской жизни) в ожидании очередного гения, и был введен критерий эффективности. Его не следует путать с критерием успешности: эффективностью можно назвать распределение затрат таким образом, чтобы поощрить очередного гения, не отвернувшись и от предыдущего. Понятие об «эффективности» возникло на том этапе развития экономики, когда специалистов стало слишком много, тогда как бюджет государств оказался ограничен, а ставка на более рациональную бюрократическую организацию уже не срабатывала.
Но больной вопрос: почему уникальные специалисты, по редким дисциплинам, создающие важнейшие научные работы, по уровню зарплат в вузах стоят в одном ряду с начетчиками? Почему всем преподавателям платят мало? Объяснить это можно только одним: спецификой советской модели социальных лифтов. Советская власть провозгласила отмену всех сословных привилегий одним махом, без тех усилий, которые и доказывают преимущество труда и творчества над сословной чванливостью. Но именно поэтому с точки зрения части бюрократии все преподаватели вузов – неквалифицированные специалисты. Если лифт возносит всех автоматически, если кухарка может управлять страной, то единственная задача вузов – тьюторство («ликбез»), которым может заниматься кто угодно. Разумеется, реальность была сложнее, и просветительский пафос некоторых большевистских деятелей сохранил ряд школ и в гуманитарных науках, а необходимость паритета с США потребовала щедрых вложений в науку и образование. Но в целом мы пожинаем плоды той ситуации, которая созидалась 70 лет советской власти, а вовсе не в эпоху рыночных реформ.
