У многих в эти дни нарушились планы, не свершилось то, что должно было свершиться. Ты надеялся — и вот облом, как говорят в народе.
Но в том же народе родились поговорки насчет того, что нет худа без добра и что не было бы счастья, да несчастье помогло.
Диалектика!
И я вспоминаю случаи из своей жизни на эту тему — когда облом превращался в свою противоположность.
Я работал учителем в школе после университета, у нас с женой родилась дочь, жили мы на одну мою зарплату начинающего специалиста (115 советских рублей). У родителей брать взаймы то и дело было совестно, я начал искать такую работу, чтобы и по специальности, и платили побольше.
И один человек посоветовал устроиться воспитателем в детский приемник-распределитель, в систему МВД. Я имел после университетской военной кафедры и сборов звание лейтенанта запаса, следовательно, если возьмут, буду носить форму, получать и зарплату, и за звездочки. Рублей, будто бы, аж 250!
Требовалось пройти медкомиссию, врачей всех специальностей, да еще и ответить на вопросы психологического теста, а было этих вопросов около пятисот. Я оказался стопроцентно здоров, с удовольствием ответил на вопросы анкеты, явился на следующий день, чтобы узнать, в какой распределитель меня распределят, и узнал, что ни в какой. Я оказался негоден.
Меня это задело, я пошел к председателю медкомиссии разбираться. Тот оказался человеком внимательным и подробным. Объяснил, что я забракован по результатам анкетирования. Во всем здоров, кроме головы.
— Как это? Что я такого понаписал?
— Много чего. Например, ответили «да» на вопрос: «Случалось ли вам напиваться?» И на вопрос: «Бывали ли у вас странные мысли?» — тоже «да». И так далее.
— Да любой нормальный человек хоть раз в жизни напивался, причем я имел в виду не до свинства, а — сильно! И у любого думающего человека бывают странные мысли! — возмутился я.
И добавил: вот вместе со мной отвечали разные люди. И от одного, не скажу, кого, разило перегаром на всю округу. А второй дразнил всех тем, что доставал что-то из носа и делал вид, что съест. Они прошли? Они нормальные? Или все дело в том, что я ответил честно, а этот похмельный, наверно, написал, что крепче ситро «Буратино» ничего не пил?
— Возможно, — улыбнулся председатель. — Возможно, он слукавил. Но его ответ свидетельствует о психическом здоровье.
Ибо дело не в том, чтобы не врать, а в том, чтобы понимать, как, где и когда отвечать правильно!
А правду говорить в ущерб себе, посудите сами, — нормально ли это?
И я подумал: может, и хорошо, что я не попал в систему, где нормой считается грамотно врать?
Кстати, человек, советовавший мне туда устроиться, узнав о провале, сказал:
— Ну, и к лучшему. Это только называется — воспитатель, а на деле надсмотрщик. Я там семь лет отпахал.
— Зачем же ты мне такую работу посоветовал?
— Ну… Ты же искал…
Наверное, у этого человека было что-то вроде синдрома Кочкарева, который, ненавидя брак, все же советовал Подколесину жениться. Дескать, побудь и ты в моей шкуре.
Вот так я был судьбой избавлен от места, для меня, скорее всего, чуждого, так неприятность обернулась удачей.
Да еще роман потом написал, так и называется, «Анкета». Он был издан и переиздан в России, и немцы перевели, у них заголовок «Das Formular». Видимо, им это близко — не вляпаться, куда не надо.
А на работу я устроился — грузчиком. Те же 250 и гордое пролетарское самоуважение.
Или такой случай из ранней молодости (бывает еще средняя и поздняя, как у меня сейчас). Во мне тогда проснулись все таланты сразу, простите за похвальбу. Я начал писать пьесы, и одну уже поставили, я написал повесть, и она была опубликована, я сочинял и исполнял под гитару песни, и меня слушали.
Мне, тщеславному, хотелось публичности, славы, а пьесы и проза славой не чреваты, поэтому я задумал сколотить музыкальную группу, чтобы покорить все города и веси. То, что широкой публичности я отроду не любил, меня не смущало. Одновременно у меня было кое-что в жизни не вполне праведное.
И вот шел я зимой, в гололед, по этому неправедному делу, мыслями был уже там и не заметил, как на меня летит машина. Она по гололеду затормозить не могла, а я сучил ногами, как клоун на катке, и не двигался с места. Сумел только выставить руку, ее мне и покалечило фарой автомобиля, разбившейся вдребезги, зато я был отброшен в сторону, не попал под колеса.
Месяц в больнице, рука в гипсе, когда гипс сняли, оказалось, что все срослось, но пальцы навсегда скрючены. Контрактура. Я уже не мог играть на гитаре и сочинять песни, они ведь рождались только из мелодии, из музыки, а не так, чтобы отдельно текст, а отдельно — мотивчик.
Но и неправедное мое дело сошло на нет. И исполнителем я, к счастью, не стал, не пустился покорять города и веси. Точно теперь знаю, что к счастью — особенности гастрольной жизни связаны с искушениями, которым я и сидя дома поддавался, но дома с ними оказалось справиться легче.
Именно тогда я начал догадываться, что беды и неприятности даются нам не столько в наказание за совершенные неправильности и оплошности, а — наперед.
Они нас предупреждают о еще больших бедах и неприятностях, которые могли бы ошеломить, если бы мы пошли по неверному пути.
Наверное, эта посконная мудрость рассмешит кого-то, это уровень дважды два четыре, но ценно то, что я эти дважды два сам сложил, дошел своим опытом, а не почерпнул из учительской посторонней науки.
Третья история не история, а просто факт из теперешней, вот прямо сегодняшней жизни. Карантин вызвал во мне прилив энергии сопротивления. Настроение дрянь, наваливается разрешенная и даже государственно благословенная лень, я злюсь на эпидемию, на конвульсивные правительственные меры, на самого себя. И вдруг возник сюжет рассказа про аварию и автомобильную пробку. С хорошим финалом. И еще один. Так я написал за неделю шесть рассказов, все про аварию и все с хеппи-эндом. И предложил журналу «Знамя», и их на следующий же день прочли и тут же приняли, будут напечатаны в одном из ближайших номеров.
Выяснилось, что этот самый карантин неожиданно выявил кое-что положительное в нашем трудном будущем. Скорость работы, не требующей присутствия в присутствии, явно увеличилась. Да и само присутствие — нужно ли оно?
Я не раз недоумевал и высказывался: зачем десятки, сотни тысяч офисных работников ежедневно едут в метро и на машинах в здания, где они засядут за такой же стол, что и дома, будут глядеть в такой же монитор, что и дома, а общаться с коллегами и партнерами преимущественно через интернет? Я убежден, что две трети москвичей могли бы обойтись без автомобилей. И это я еще занижаю цифру. Одни едут сидеть в офисах, другим машина нужна только для статуса; давно ясно, что из любой точки «А» в любую точку «Б» на метро — быстрее.
Полагаю, в будущем все, кому не надо завинчивать конкретные гайки на конкретные болты, стоять у конвейера, строить и месть, по выражению Маяковского, перестанут ежедневно встречаться по делу, в этом нет нужды. Раз в неделю максимум — чтобы, соскучившись, порадоваться друг другу и почувствовать себя коллективом. Встречаться надо только для творческого общения, дружбы и любви, с детьми и собаками играть на лужайках, которых множество будет на местах бывших автостоянок, остальное — от лукавого.
И это не оправдание затворничества, это предположения об иных формах занятости и свободы. А свобода, как известно, есть осознанная необходимость. Имеются, конечно, разные мнения, что или кто стоит за необходимостью, но это уже другая тема.
21.04.20, Москва, третья неделя добровольного заточения, квартира, комната, у окна с видом на маняще зеленеющий парк «Дубки».
