Красная куртка
Понедельник, я была на работе. К вечеру небо стало каким-то темным, пасмурным. Было холодно, а на душе — почему-то неспокойно. Хотелось поскорее домой.
Когда наконец вернулась, увидела, что Дианы дома нет. Свекровь сказала, что она ушла на занятия в детско-юношеский центр. Едва я успела снять обувь, как зазвонил телефон. Мужской голос в трубке что-то говорил про ДТП: «На переходе у центра ребенка сбила машина. Девочку. С длинными волосами, в красной куртке. Вы не могли бы подойти?»
Надежда Викторова
Я не понимала, при чем здесь я и что это за ребенок. Диана должна была уйти в другой куртке. Красная ей очень нравилась, но она ее не так часто надевала. Я бросилась смотреть вещи. Красной куртки на вешалке не было…
Я бежала туда, не видя ничего: «Господи, хоть бы жива была! Хоть бы не она! Лишь бы все хорошо было». На переходе уже стояла машина скорой помощи. Меня попросили подойти ближе. Я посмотрела и поняла, что это Диана.
В памяти всплыли сцены из фильмов, когда человек умирает, а врачи просто сидят.
Герой кричит им: «Почему вы ничего не делаете?» Но уже поздно. И вдруг я оказалась в такой же ситуации.
«Почему вы ничего не делаете?!»
Врачи смотрели на меня — и молчали.
«Она сейчас придет»
Диане нравилось петь, рисовать, танцевать, снимать видео, заниматься дзюдо, карате, художественной гимнастикой. Каждый день после школы были какие-то кружки. На рисование, мультимедиа и танцы Диана ходила в детско-юношеский центр недалеко от дома. Сначала ее туда водила я («Диана, аккуратно, пожалуйста. Десять раз посмотри через дорогу, бывают разные водители!»), потом она стала ходить сама.
Диана. Фото из семейного архива
Съезд с моста у ДЮЦа идет через пешеходный переход. Машины всегда разгоняются. Даже если не хочешь, ты все равно, когда катишься вниз, набираешь скорость. Я сама водитель, не раз ездила, понимаю это.
Там стоял светофор, но переходить нужно было очень быстро.
Хорошо помню день накануне аварии. Мы с Дианой немножко повздорили. Она учила географию, назавтра нужно было рассказывать про вулканы. Она читает и говорит: «Мам, я не понимаю ничего». Я ей раз пять прочитала, рассказала все. «Я не понимаю». — «Диан, ну как так? Ты что?» Потом на следующий день думаю: «Ну что я пристала к ней с этими вулканами? Ну не рассказала бы она, ну и ничего страшного, все равно бы я не ругалась».
Мне почему-то было обидно, что мы не провели тот вечер вместе.
Когда я прибежала к ДЮЦу, увидела, что Диана лежит в крови, в сильных ушибах, на ней эта красная курточка… Я думала, что сойду с ума. Упала рядом и заревела. У нее уже были холодные руки.
Водителя, сбившего Диану, увезли раньше. Мне хотелось его разорвать. Я была в панике и не понимала, что происходит. Это сон или правда? В смысле, мой ребенок мертв? Вроде глазами видишь, но телом, сердцем не можешь воспринять это как действительность.
«А если бы они поскорей приехали?» — крутилось в голове, хотя я понимала, что никто уже не смог бы помочь — ни прохожие, которые вызвали скорую, ни врачи. Все произошло слишком быстро. Но чувство, что врачи чего-то не сделали, все равно оставалось. Кого-то же хочется спросить: «Почему вы не спасли моего ребенка?»
Первые дни я только лежала и думала, что мне такого сделать, чтобы уйти за ней. Я была на таблетках. «А где Диана? Она уже пришла? Не надо мне говорить, что ее нет, она сейчас придет». Я все время ждала. Муж пытался меня успокоить и сам старался не показывать эмоций. Но периодически нас двоих накрывало.
У меня начиналась истерика, вызывали скорую. Меня накачивали, я приходила в себя, а потом все начиналось по новой. Ты будто в тумане: вроде здесь, а вроде тебя нет — настолько не чувствуешь ни свое тело, ни свой разум. Ощущение, что вместе с ребенком погибает и мама тоже. Эмоции такие сильные, что не хочется ничего. Просто лечь и умереть рядом. Думаешь только об одном: «Как я буду жить без Дианы?»
«Хоронили, как маленькую принцессу»
Очень многие мне писали, звонили. Когда была в сознании, я немножко отвлекалась, отвечала. И мне так от этого было больно… Они пишут, а я не хочу это читать. Я понимаю, что это касается моей Дианы, ее нет, а слова ее не вернут. Хотя до похорон я вообще не верила, что это случилось.
Похороны были через неделю, из-за пандемии Диана долго была в морге. Что я, что муж — на таблетках. Смутно помню, как мы куда-то звонили, привозили вещи. Нам дали список, а ты смотришь и хочешь реветь — список, чтобы похоронить твоего ребенка, это не на день рождения принести вещи! Помогали друзья: что-то относили, с кем-то договаривались. Мне же хотелось просто от всех закрыться.
Когда пришли в морг, я попросила увидеть Диану — не когда люди уже зайдут, а одной. Мне было важно побыть с ней.
Времени дали очень мало. Ты не успеваешь даже сказать что-то, проститься. Нахлынуло столько моментов: ты вот этого не сделала, вот этого, а если бы ты тогда пошла с ней, а если бы…
Хоронили Диану, как маленькую принцессу, в пышном платье.
Народу на прощание пришло очень много. Мне было сложно смотреть, как ее опускают в землю. Хотелось достать ее оттуда и закричать: «Нет, не отдам!» Я даже отвернулась. Торгов много происходит в этот момент. И потом тоже…
Водитель иномарки, сбивший Диану, умер — он не дожил до сорокового дня.
Мне очень хотелось обезопасить этот переход для других детей. Мы обращались в администрацию и в ГИБДД, писали петиции, давали интервью, и нам пошли навстречу: улучшили освещение, увеличили время на светофоре — теперь на другую сторону можно не бежать, а идти спокойно, — сделали искусственную неровность с двух сторон, поставили знаки, ограничивающие скорость.
Знаки «Осторожно, дети» поставили и по другим адресам — в школах, садиках.
Здесь уже помогали не только люди из администрации, но и предприниматели, которые собирали деньги и сами эти знаки заказывали. И мне стало немного спокойнее.
«Плохо дела. Жить не хочу»
Первые полгода не понимаешь, для чего тебе вставать по утрам. Через две недели я вышла на работу. Принимать соболезнования было настолько тяжело, что я постоянно ревела. Девочки на работе старались не затрагивать эту тему, но даже когда идешь по коридору и видишь сочувствующие взгляды, ты понимаешь, что все об этом знают.
От меня не требовали чего-то серьезного — лишь бы я немного отвлекалась. Но мне было сложно там находиться.
Девочки первое время ничего не говорили о своих детях, но они ведь тоже не могут все время молчать. И мне было очень тяжело слушать, что их дети туда-то пошли, то-то сделали. Вообще слово «дети» было для меня одной сплошной болью. Когда про это начинали говорить, я просто уходила реветь в туалет: «Зачем они все это рассказывают? Но, с другой стороны, это же моя боль, а у них все хорошо, дети живы-здоровы, почему они должны молчать?»
Когда на улице спрашивали, как дела, я не знала, что ответить. Ну что такое «как дела»? Плохо дела. Жить не хочу. До сих пор для меня это странный вопрос… Понятно, что он абстрактный, но до сих пор иногда не знаешь, как ответить на него. Просто сказать, что мне плохо, больно? Но люди не виноваты, они тоже теряются, а некоторые отсеиваются, потому что не знают, как вести себя с тобой.
Хотелось кричать, но в квартире ты не можешь, иначе напугаешь соседей. Я ездила в лес и кричала там.
Держать это все в себе было невероятно сложно. Очень многие говорили: «Ой, ты молодая, родишь еще». А так больно почему-то было. В смысле, я рожу еще? Но это же не Диана будет.
Была обида на Бога. Я часто ходила в церковь, спрашивала, почему Он забрал моего ребенка. Мне говорили, что Бог забирает лучших. «Если бы вы собирали команду, кого бы вы забрали к себе? Разве плохих? Взяли бы хороших, умных, талантливых. Так же и Бог. Дети — это ангелы». Но тебе от этого не легче. Все равно вопрос остается: «А почему мой ребенок? Почему Он других талантливых не забрал?» Это вообще не оправдание. Ты вроде все слушаешь, но это никак не откликается.
Очень сложно было расставаться с вещами. Комнату Дианы я не трогала года полтора. Заходила туда посидеть, поговорить… В ее шкафу все лежало на своих местах. Чтобы отдать вещи, их надо собрать: я неделю этот шкаф разгребала и просто ревела. Смотрю на одну вещь — и сразу воспоминания: какое-то мероприятие, куда-то мы ходили, концерт, соревнование. А у нее вещей очень много было. Знакомая что-то отвезла в приюты, что-то — в деревню детям, и я успокоилась. Но я не все отдала, некоторые игрушки, вещи оставила себе. У Дианы была такая разноцветная пижамка с единорожком, я ее даже не стирала…
Когда в квартире нужно было делать ремонт, я с болью сдирала обои — в этой комнате прошло 11 лет жизни моего ребенка. Я смотрела на фотографии Дианы, разговаривала с ней и понимала, что она рядом. Я всегда чувствую ее присутствие. Сейчас меньше, а первое время — очень сильно.
«Диан, как мне начать жить? Что мне делать?» И ко мне стали приходить люди, предлагать помощь.
Я понимала, что прошу Диану, а она помогает через других людей.
Мы сходили к психологу, но мне почему-то не понравилось. Может быть, я такой человек, которому сложно идти на контакт. Я решила, что должна выкарабкиваться сама. А что мне для этого нужно? Как я могу себе помочь?
С одной стороны, тебе жить не хочется. С другой — какая-то рациональная часть тебя говорит, что ты-то жива, ты здесь осталась, давай что-нибудь сделаем. Мне надо было понять, чем я еще могу быть полезной людям. Если ничем, то я уйду. И месяца через два я пошла учиться на психолога.
«Я не имею права на радость»
Друзья подарили нам собаку, щенка-лабрадора. Теперь, как бы ты ни хотела сидеть дома и плакать, нужно было выходить на улицу и гулять. Идешь, ноги волочишь, но гуляешь. Он был как ребенок: нужно кормить, смотреть, чтобы он никуда не свалился, делать прививки. И это тоже очень отвлекало и помогало начать заново жить.
С собакой я стала улыбаться! Ты сначала противишься хорошим эмоциям: «Я не могу радоваться. В смысле, я буду радоваться, когда у меня ребенок погиб? Я не имею права на радость, на жизнь, права чему-то учиться». Чувство вины настолько сильное, что ты гнобишь себя. «Почему я осталась здесь? Я, взрослая тетка! Я могла бы уйти вместо нее, а почему она, такая маленькая, жизни не видела и ушла?»
Где-то через полгода я услышала песню про ангела, она мне очень понравилась, и я захотела спеть ее для Дианы — раньше я немного занималась вокалом. Она ведь для меня постоянно пела, выступала. Но мне было важно не просто спеть, а помочь этим какому-то ребенку. Диана не смогла выжить — но кто-то сможет. Пусть это были бы небольшие деньги, но чтобы это была помощь и от меня, и от Дианы.
Я очень долго ходила и думала, прежде чем прийти во дворец культуры и спросить, можно ли сделать благотворительный концерт. Меня поддержали, откликнулось очень много артистов.
Казалось, помогает весь мир: кто-то — финансово, кто-то участвует в концерте, кто-то просто подбадривает.
Этот концерт был на годовщину гибели Дианы, как вечер ее памяти. Люди приходили и нас поддержать, и в то же время помочь мальчику, больному онкологией, — ему нужно было лечение за границей.
Честно — я еле спела эту песню. Понятно, что тогда я приняла таблетки, иначе не смогла бы. Тяжело было выйти на сцену и сказать какие-то слова. Люди ревели в зале, и я тоже.
Деньги мы собрали, у того мальчика сейчас все хорошо. Мне приятно знать, что здесь и наша маленькая заслуга.
Этот концерт был для меня как будто прощанием с Дианой, после которого должна начаться новая жизнь. И она действительно началась.
Вскоре я узнала, что беременна.
«Малыш появился, это чудо»
Диана всегда хотела братика: «Мам, ну когда вы там уже с папой соберетесь?» А мы все как-то откладывали: «Диан, пойдешь в первый класс, потом», «Пойдешь в третий, потом». Я думала о втором ребенке, но с каждым годом было страшнее забеременеть: ребенку будет 20, а я уже старушка буду!
После гибели Дианы я поняла, что не смогу без детей, но не понимала, как можно забеременеть сразу — настолько тебя постоянно возвращает в тот день.
Когда родился Рома, все спрашивали, на кого он похож. Я говорила: «На Диану».
И так сложно было в первые дни… Смотришь — и видишь ее. Я постоянно за него боюсь. Потеряешь одного ребенка — со вторым начинается гиперопека. Эти мысли не отпускают. Страх потери очень сильный, не так просто от него отделаться. Вдруг молния сверкнет, вдруг он упадет? Ты боишься таких мелочей, что в другой ситуации даже и не взглянул бы на них.
Малыш появился, это чудо для меня, и я очень его люблю. Но это другое. Все равно настолько не хватает Дианы, настолько ты плачешь, что не сможешь больше прикоснуться к ней, увидеть ее глаза, что она тебя не обнимет, не поцелует, не прыгнет на тебя… Ей нравилось называть меня мамулечкой: «Мамулечка, я дома!» А вдруг меня больше так не назовут?
И еще думаешь: «Вот если бы она была, она бы так обрадовалась, что у нее братик родился, мы бы вместе играли», «А если бы она была, что было бы?»
Бабочки
Я не искала других мам, которые потеряли детей, они мне писали сами, хотели поддержать. Где-то спустя полгода за поддержкой уже стали обращаться ко мне — у кого-то погиб муж, сын, кто-то просит для других: «Вы не могли бы с моей мамой поговорить?» Я просто приходила, разговаривала и понимала, что им становится легче — и мне тоже: я видела, что кому-то нужна и действительно могу помочь.
Сейчас я много общаюсь с мамами, которые потеряли детей, мы создали чат, у нас там женщины из разных городов.
В будущем я мечтаю открыть центр реабилитации, поддержки для людей, которые потеряли своих близких.
Пока не знаю, как это сделать, но очень хотела бы. У всех мам в этой ситуации одинаковый вопрос: «Как начать жить?» Для меня очень важно им помогать. Ты знаешь, как это невозможно тяжело и что одной, без поддержки, оттуда не выйти.
«Я не уберегла, я виновата», — это постоянные мысли. «А если б я вот так сделала? А если бы я сказала ему идти в больницу?» И жить не хочется: ты себя винишь, что ты, взрослая тетка, не уберегла своего ребенка. Пусть твоему ребенку 30 лет, это все равно твой ребенок.
«Хочется уйти вслед за ребенком», — я не встречала такой мамы, которая сказала бы иначе. Всем хочется умереть, потому что отмирает частичка тебя, даже если есть второй, третий ребенок. Этого ребенка никто не заменит. И неважно, сколько времени прошло.
Но все пытаются жить. Как бы сложно ни было, ты каждый день встаешь и шаг за шагом учишься простым радостям — сходить в душ, увидеть солнышко и понять, что тебе тепло, даже поесть — уже великое дело. Этих радостей первое время ты вообще не замечаешь. Настолько какая-то пустота и темнота внутри, что ты не видишь вокруг ничего. А потом заставляешь себя. Но не потому что тебе так сказали и ты пошла сделала, нет.
Это должно быть твое решение. Решение жить.
У Дианы в комнате и вообще у нас в доме очень много бабочек: часы с бабочкой, крылышки для утренника, наклейки… Я только потом их стала замечать. И для меня бабочка — символ перерождения. Так я и назвала клуб для наших мам. Чтобы из куколки стать бабочкой, нужно пройти очень большую трансформацию. И в горевании то же самое. Раз я осталась здесь, надо учиться жить по-другому.
Да, эта боль навсегда. Через какое-то время мысли успокаиваются, а сердцем я до сих пор не могу это принять. Но чтобы начать жить заново, нужно полностью проститься с теми эмоциями и с прошлым. У тебя начинается новая, совершенно другая жизнь.
Фото: Светлана Данилович
